Проза

[Svetlako]

2Azhrumm

 

Персональное почтение. Вы лишний раз подтверждате неисчерпаемость медвежьей темы. Спасибо.

 

И вообще - здорово. С выповыподвертом!

[Azhrumm]

2Svetlako

Персональное почтение. Вы лишний раз подтверждате неисчерпаемость медвежьей темы.  Спасибо.

Не за что. Но пока медведям придется обождать. На очереди - самое сложное - известные народные шедевры "колобок" и "репка". А могучая роль ведмедя будет показана не раньше 6 номера - "теремка".

[Nick_Ragzin]

Аффтарская проза на тему M2TW, так сказать

__________________________________________________________

Повесть о войне князей русских в с погаными католиками

 

Сказание о Романе Греке. (фрагмент летописи о деяниях русских князей в игре Medieval 2: Total War)

 

 

"- За морем их страна, Византия

.......

- Деда, а какая она?

- А чудная.....красиииивая... Палаты все кругом каменные, верхи - золотыыые!

- Вот бы посмотреть на неё.

- Нас тогда княгиня Ольга водила, князя нашего бабка. Она там и крещение приняла. Главный город у них - Царьград, а по-ихнему - Константинополь." ©[1]

 

Правитель земли русской отправил молодую дочку-княжну в Константинополь на поклон к местным женихам > Путь был долгий и пеший поскольку Киев был ещё не наш и взять корабли было неоткуда.

Так через Днепр и Дунай, через земли новгородские и фракийские мы добрались до Царьграда. В очередной раз греческие летописцы свидетельствовали о том, как русы, разинув рты и задрав головы войдя в Святую Софию потрясённо лепетали: "Мы в раю!..." В очередной раз русы быи поражены величием Царьграда - царя всех городов.

Тем не менее в крупнейшем городе мира не нашлось женихов достойных русской княжны (!) И наше посольство переплыв через Босфор, высадилось и двинулось в сторону идущего на турок войною ромейского войска. А там........

Вощем описание полагающейся здесь трогательной истории знакомства русской княжны (уже 22 лет от роду) и молодого (26 лет) ромейского архонта Романа Кантакузина (подлинная фамилия не запомнилась ) и последующей вспыхнувшей любви я оставляю мастерам любовных романов :о)

Так у Руси появился новый генерал Роман обладающий небольшими полководческими способностями. После гуляний государственного масштаба Роман с женой и свитой отправился в романтическое путешествие на Русь через южное побережье Понта эвксинского, кавказские горы в Лазике, Кубань и окрестности Саркела.

 

К моменту подхода Романа к р. Танаис мы уже, помимо прочьего, захватили Киев и Крым. Все силы концентрировались на западном направлении и эти земли были, что называется, фронтовым тылом. В Киеве народ ещё смирно себя вёл, а в Корфу имели место постоянные волнения народа которого с переменным успехом успокаивали 2 священника и стоительство увеселительных заведений. Но небитый народ всё же восстал, прогнав гарнизон без правителя (первый русский правитель города, захвативший его, вскоре скончался от старости, а бывшего с ним молодого боярина со всей своей дружиной почти сразу мобилизовали на Польский фронт %-)).

На этом фоне реки Танаис в направлении на север пересек новоявленный княжий родственник грек Роман > Тут же ему навстречу великокняжеским гонцом пришла грамота с пометкой "Молния" о трёх пунктах

а) приветствующая дорогого человека на русской земле %-)

б) дарующая ему в правление г. Корфу и все земли в его округе в радиусе "покуда конь не коснётся брюхом воды морской" %-) то есть весь Крымский полуостров.

в) повелевающая незамедлительно выдвигаться в город на подавление народно-освободительного движения крымских готов и тавроскифов %-), подстрекаемых местным отделением партии хазарских евреев-рахднитов и работорговцев >

По прочтении грамоты Роман велел отдать её своему архивариусу (для истории, ромей любил историю и заботился о сохранении её памятников) и дал команду двигаться курсом 133 %-)

 

Быстро дошли до мятежного города и присоединили к своей дружине околачивающийся в окрестностях города выгнанный гарнизон (2 банды ополченских копейщиков).

Командир отряда соратник погибшего воеводы, Радомир доложил следующее.

<Ария Радомира> ))))

Превеликий княже Роман!

После начала восстания во избежания вырезания ввиду явного неравенства сил и смерти воеводы, принял командование на себя и приказал срочно покинуть город. При этом успели прихватить с собой:

- наиболее ценные документы государственной важности, книги, печати и факсимиле

- ключи вместе с воеводским ключником в клети (подозревается в симпатиях к восставшим; так бы сразу убили предателя, да пользоваться ключами от хитрых ромейских замков тонкой аглицкой работы только он умеет ))))

- два сундука с серебряными гривнами - часть городской казны (со слов - третий сундук эвакуировать толи не успели, толи его не нашли, толи по пути толпа его отбила, толи ратники с сундуком сами отбились по пути....

Всё что не успели эвакуировать - уничтожили путём сжигания в княжьем тереме согласно акта уничтожения от лета такого то месяца такого то дня такого то в присутствии командира Радомира (т.е. меня) и двух священников (отца Варлаама и отца Александа тоже эвакуировать успели, слава Богу) Единственный экземпляр акта на бересте прилагается %-)

Отсылал в город лазутчиков. Усмотрели четыре сотни пешего люда оружного со щитами и несколько десятков конных.

В подчинении имеется две сотни городских стражников на княжей службе. Вооруженние - копья и большие ратные щиты из княжего арсенала, а так же личое оружие - топоры, ножи, а также кинжалы-минжалы и кастеты-пистолеты....эээ.. пардон, не ту бумажку читать подсунули )))))))))))))))

Обученность - ниже средней. В реальных б.д. не участвовали; имеют хороший опыт несения патрульно-постовой и гарнизонной службы. Постоянно привлекались на ООП (охрану общественного порядка) при проведении периодических мероприятий с массовым скоплением населения (казни, ярмарки, праздники и т.п. %-)). Ввиду ухудшения в последние годы криминогенной обстановки, обусловленной деятельностью постоянно прибывающих в город под видом беженцев эммигрантов из давно уже разгромленной Хазарии и смущающих местное готское население, совместным руководством УВД и штабом гарнизона г. Корфу неоднократно отсылались запросы-грамоты-письма-кличи с земным поклоном лично великому князю с просьбой о выделении дополнительных средств на увеличение штата сотрудников УВД и гарнизона. На что так же неоднократно приходили ответы общий смысл которых был таков: "Отечество в опасности! Освободим земли западных славян от польско-священноримскскоимперсих захватчиков! Всё для фронта, всё для победы! Моя хата с краю, ничего незнаю, крутитесь как хотите, но государеву власть держите!". Так и жили, пока хазарские евреи не просекли что к сему и не создали свою Сеть.

Итого в отряде два рати по 100 человек не считая священников, содержащегося в клети ключника и успевших бежать русичей. Варягов не было.

Хочу воевать, "готов командовать взводом, ротой. Скажете стреляться - не застрелюсь." © к/ф "Батальоны просят огня" %-)

Доклад закончил >

 

Выслушав доклад стратига тагмы виглов Роман как ромей понял что в восставшем городе с хорошими деревянными стенами помимо сотен крестьян-горожан могущих выступить в качестве сфедронитов и псилов, имеются отряды стратиотов численностью до 400 сотен кондаратов и до сотни кавалерии %-)

С нашей стороны имелся тяжеловооруженный воин Роман с отроками - своей конной стражей избранных воинов-слуг общей численностью до 20 душ.

Плюс имелись ополченцы городсткой стражи, порядка двух сотен копейщиков. Итого 220 душ против 500 воинов и ещё кучи народа в укрепленном городе. Бой такими силами за город не предвещал ничего хорошего, даже если взять город в осаду. Красиво сказал один грузин из свиты Романа :

[Нужно, князь, твоё] решенье

Если мы пойдём на приступ,

Будет страшное сраженье.

Обрекать себя на гибель

Было б слишком безрассудно:

Тут хоть сотню лет сражайся,

Взять ворота будет трудно.

© [2]

Уже тогда ставились вопросы "Кто виноват?" и "Что делать?" %-) На первый вопрос ответ был дан в докладе командира виглов Радомира, на второй вопрос ответ найти ещё предстояло.

Ответ пришёл быстро и был знаком Роману - ромеи этим очень часто пользовались. Стали искать быстрые дополнительные силы могущие выступить на нашей стороне, наёмников то бишь. Таким образом, несмотря на сильное противодействия вигла Радомира, удалось договориться с местными разбойниками-уголовниками укрывающимися от регионального розыска в горах и портящих кровь купцам и честным гражданам. За хорошую плату на время штурма города под командование Романа поступили две сотни местных головорезов во главе со своим авторитетом - матёрым уголовником-рецидивистом Козлом он же Шуба, он же Кисель, он же Заяц )))) отличающегося от всех татуировкой на груди в виде рисунка в котором виделась голова лысоватого человека с бородкой и усами %-)

[/img]http://img1.liveinternet.ru/images/attach/b/0/16187/16187839_band_00.JPG[/img]

Сия голутва прямого боестолковения не выдерживает. Но по своему опыту может действовать в качестве элитной лёгкой пехоты как мастера засад, стремительных ударов во фланг, просачивания и диверсий.

Чтобы уважить и Радомира, сказавшего что его стражники передерутся с разбойниками, Роман поручил ему собрать ещё сил. И получилось случайно мобилизовать стрелков. Проходя очередное селение стратиг виглов решил заодно проверить у местного старосты, заядлого авторитетного охотника, срок действия охотничьей лицензии. Она оказалась просроченной, как и у множества других охотников его общества, кроме того были выявлены факты браконьерства. И был договор между Радомиром и главным охотником, в котором уголовное преследование в отношении охотников прекращалось взамен на их участие в битве за г. Корфу в качестве стрелков. Так в нашей сборной появился отряд мобилизованных охотников-барконьеров вооруженных луками %-)

Ну а дальше было практическое подтверждение выражения "самое приятное в празднике это подготовка к нему" Долго готовились к "празднику", а он как всегда прошёл как яркая вспышка. Подошли к городу. Блокировали. Год продержали в осаде и взяли штурмом.

Крепость взрогнула от крика.

На дорогу пали трупы.

Барабан вверху ударил.

На стене завыли трубы.

Но друзья, надвинув шлемы,

Путь расчистили. И вот

Беспощадный и кровавый

Грянул бой у трёх ворот!

© [2] и всё в таком духе ))))

Ворвавшись в город культурно пограбили дебоширов, культурно при помощи агентуры виглов и связей лидера бандитов выявили зачинщиков, подстрекателей, лидеров и прочьих ключевых лиц восстания. При большом собрании всех жителей города на главной площади, торжественно ослепили бунтовщиков, сковали цепями и отправили в Тьмутаракань чтобы видели тамошние рахдониты как с Русью шутки шутить.... Пощадили только ключника, но из клетки не выпустили >

Лучники-охотники были помилованы и им выдали именные охотничьи лицензии пожизненного срока %-). Разбойники так же попали под амнистию, объявленную Романом по случаю взятия города.

Командир городсткой стражи Радомир был назначен тысяцким. Романа носившего фамилию знатного византийского рода Кантакузин народ прозвал Греком. И воцарились в городе мир, спокойствие и процветание на 60 лет.

Спустя некоторое время в Корфу у Романа родился сын, имя его история не сохранила Пришло время, сын окреп, прошёл обряд посвящение в мужчины и стал активно помогать отцу в управлении городом и всем полуостровом. Самого Романа "Грека" Кантакузина на старости лет душа потянула на Родину и старый ромей решил сказаться в круиз на ладьях по Русскому морю в родную Романию, в Константинополь или, как его именовали русы, в Царьград. Сын остался за отца временно править уделом.

 

И вновь, как давным давно рассказывал старый дед молодой княжне о Византии и Царьграде, перед взором путника с моря открылся великолепный вид на родной золотой Город-солнце.

Спокойное и чертствое сердце привыкшее ко всем невзгодам, вдруг бешенно заколотилось как в юности. Ромей стоял на носу ладьи, бесстрастно глядя вперед и только блеск в глазах выдавал овладевшие им и клокочащие внутри чувства, хотя преданная свита уже всё хорошо знала и понимала. Как сладостен показался этот морской ветер Босфора, как радостно кричали чайки, будто бы ликую возвращению давно не бывавшего на Родине человека, каким пронзительно чистым и могучим казалось море забывшее то время когда давным давно, здесь с войском переправлялся на дромонах молодой архонт Роман Кантакузина. Всё так же могучей сияющей громадой, освещенной ясным летним утренним солцем стояла столица мира - Константинополь.

Стали заходить в Золотой Рог. Уже не в силах сдержать себя Роман распростёр руки, набрал до отказа воздуха в грудь и прокричал что есть сил уже по-гречески : "Здравствуй, Родина! Я вернулся!" И ему показалось что сияющая золотым утренним светом городская дымка еле слышно ответила ему: "Здра-а-а..."

 

 

 

___________________________________________________________________________

При написании данного текста были использованы фрагменты графики из игры DBA Online, кадры и текст м/ф "Князь Владимир" [1], фрагменты из документальной повести В. Бондарца "Военнопленные" М., 1960., поэмы Шота Руставели "Витязь в тигровой шкуре"[2]

Изменено 9 мая, 2007 пользователем Nick_Ragzin

[diletant]

Я съэкономлю место на форуме.Вот,предлогаю на суд читателей свой новый опус, расположенный

http://www.goneliterate.ru/libro/read.text....xml#resp102751

отзыв,критические замечания,можно оставлять хоть там,хоть здесь.

Не пугайся,что я там под другим именем,заглянешь в "ПРОФИЛЬ"и увидишь эту же фотографию! :bleh:

Изменено 17 мая, 2007 пользователем diletant

[Игорь]

2diletant

мне понравилось.

[diletant]

СпасибоИгорь !

[Веста]

2diletant

 

мне тоже...душевненько так

[Azhrumm]

Очередная, довольно грустная и жестокая история из цикла Недобрые сказки

 

IV. Коля Боков

Жили-были мужик с бабой. И неплохо так жили, да захотелось им на четвертом десятке испытать радости отцовства-материнства, чтобы «все как у нормальных людей». Только ни у бабы с пузом, ни у мужика с пеленками-распашонками возиться охоты никакой не было, отчего естественный путь исключался категорически. Ну да нынче нет ничего невозможного: по сусекам помели, по антресолям поскребли - баксов тонны две и нашлось. Деньги в опеку снесли, с кем надо поделились - и сыночком обзавелись, Колей Боковым звать.

Только деточка, в приюте ангелочком глядевший, на воле совсем распоясался -новых «папу-маму» ни в грош не ставил, всех соседей крыл матерно, а через полгода обнес «родительскую» хату (там по сусекам еще много чего лежало) и дернул на вокзал. Но и там не устаканилось: местный авторитет, со смешным погонялом Заяц, почти все, что Колька с собой прихватил, себе забрал «за право проживания», да еще «на работы» тягать стал - милостыню просить или стырить чего по мелочи... В общем, через месяц наш герой воспользовался преимуществами своего неподсудного тринадцатилетнего возраста, совершив первое тяжкое преступление: воткнул Зайцу ножик в спину и слинял.

Но ненадолго. Вскоре он уже сидел в кабинете опера Волкова и давал признательные показания. А поскольку опера кроме закрытия висяка ничего не интересовало, то вскоре судьбой Коляна распорядилась система, послав его в руки Медведева - директора экспериментакльного спецдетдома для лиц со стойким девиантным поведением.

Что характерно, исправлять отклонения в своем поведении пацану так не понравилось, что он из детдома три раза сбегал - и все неудачно… На четвертый раз повезло - его приметил иностранец богатый, мистер Фокс, накормил обедом и привез в частный пансионат на окраине Питера, где ни один Медведев не достанет. Правда, вскоре оказалось, что иностранцам бескорыстие так же чуждо, как и нашим нынешним соотечественникам. Опытным детдомовским взглядом опознав в поведении Фокса нездоровую сексуальную ориентацию, Колька той же ночью сдернул из пансионата и даже рад был, когда милицейский патруль передал его в лапы педагога-экспериментатора Медведева. И бегать зарекся.

Вот, собственно, и вся история. Что было с остальными героями этой истории – Бог весть, хотя некоторые, по слухам, карьеру сделали и довольно-таки поднялись. А Колька в детдоме успешно перековался, и в числе многих сирот к 18 годам пополнил немногочисленный контингент призывников. В армии он и сгинул во вторую чеченскую... Вот так, тихо и незаметно, растворилась одна маленькая судьба в безбрежной российской действительности.

Изменено 27 мая, 2007 пользователем Azhrumm

[diletant]

Azhrumm Без коментариев!

Веста,Спасибо! А "Сабудей",как оцените? Он здесь,отдельной прозой.

[diletant]

ПУШКА.

Сочинение выпускника средней школы.197...год.Тема"Они сражались за Родину."

 

Эту историю, я услышал от своей попутчицы, бабули-пенсионерки, в поезде «Харьков-Владивосток», когда ехал с летних каникул из Харькова... Да, давно это было... Это было тогда, когда мы были одним народом... «советский народ», а ни как сейчас, «россияне» и «лекторат»...

 

Почему мне запомнилась эта история? Может потому, что в соседнем купе, ехали то ли студенты, то ли какие-то блатные, и пели песню, под гитару, которая служила, как бы фоном к повествованию. Пели в два голоса. Пели браво, как строевую... И почему-то услышав её один раз, я её запомнил. Может потому, что она служила музыкальным фоном, и подходила к тихому, вкрадчивому голосу рассказчицы? Не знаю... Но вот песня ...Но если, кто знает её до конца, тот дополнит. Вот эти куски

-Сожженной по равнине, метр за метр,

Идут по Украине, солдаты, группы «Центр»...

На первый, второй рассчитайсь!

Первый, второй тоже герой,

в Рай попадёт вслед за тобой!

Первый, второй...

Первый, второй...

Первый, второй...

Помню, что там ещё было:

-Невесты белокурые, наградой будут вам!

Первый, второй тоже герой,

в Ад попадёт вслед за тобой!

И про лётчиков люфтваффе:

Начинается она про тяжкий труд шахтеров, помню только припев:

-16 тонн, умри, но дай!

Всю жизнь работай...

Всю жизнь страдай!

И война... Как шахтер, оказался летчиком, отдельная история, но вот:

 

 

-Как-то в баре, сидим мы раз,

Вдруг от шефа пришёл приказ:

-Летите вы мальчики на Восток,

Садитесь по машинам, ваш путь далёк!

Бомбы в люках, тяжелый груз...

Летите вы мальчики, бомбить Союз!

Их короче подбивают и ...

-Слезится левый, и правый глаз...

А может я плачу в последний раз...

*****

И грохнулись о землю...16 тонн...

 

 

Уже никто из жителей этого села, дожившие до наших дней, уже не помнят, в каком месяце это произошло... Кто говорит, что в конце лета 41-го года, а кто говорит, что это произошло, чуть ли не глубокой осенью... Но нам не важно время, нам важен сам факт, свершившегося события!

На границе Украины и Белоруссии есть такое село Хоробичи, и маленькая станция есть, под таким же названием. Жители этого села в мирное время занимались добычей торфа, и ловлей рыбы, так как село было окружено торфяными болотами. Лесов рядом не было. Только посадки, вдоль железной дороги. Окрестности вокруг села на многие километры были изрыты котлованами, по краям которых были аккуратно сложены штабеля брикетов торфа. Многие котлованы превратились в озера, опоясывающие село с одной стороны, со стороны железной дороги. А где разработки ещё не велись, или котлованы были мелкие, там росли заросли камыша, и какой-то другой травы, которая была выше человеческого роста. Особенность этой травы была такая, что когда горел торфяник, то это растение не горело, как в других местах. Даже сухое. Поэтому местные жители не брали его даже для растопки.

Уж давно прошли через село отступающая Красная Армия. Танки Гудериана, своими гусеницами изуродовали дорогу до такой степени, что нельзя было даже проехать на телеге. О партизанах, о легендарном Ковпаке, еще никто не знал...

Как-то поздним вечером в одну из крайних избушек, на краю села, где жила бабка Фёкла, кто-то тихонько постучал. Бабка, уже старенькая, как никак седьмой десяток пошел, с начало было, подумала, что ей показалось. Кто к ней мог прийти в такой поздний час? Она жила не зажиточно, горилку не гнала. Да и вообще, она ни с кем не общалась. Да и в селе её все звали «отшельницей». Мало ли, что могло стукнуть, или хорек, к курочкам подкрадывается, или кот, задел чего нибудь, гоняясь за мышкой... Стук повторился, уже в окошко. Стучал кто-то более настойчиво, и громче прежнего.

-Кого нелёгкая несёт? - думала Фёкла, лёжа на печи, - если немцы, так они сразу бы дверь выломали, не церемонясь. Да и слышно было бы их за версту, горластые, как гуси! Односельчане бы голос подали:

-Баба Фёкла, открой, это я... А тут, стучат и стучат, молчком.

Кряхтя, спустилась с печи, подошла к двери:

-Хто там? Кого исчо нечистая сила принесла, на ночь глядя?

-Свои, тётенька, - ответил молодой голос за дверью, - открой, мы не надолго.

Открыла дверь, а за ней стоит молоденький красноармейчик. А рядом с ним стоял боец, тоже в красноармейской форме. Но это был командир. Бабу Фёклу на этом не проведешь. Она знала, от сына, который был красным командиром, что солдат, стригли наголо, а причёску носили только командиры. Так, что тут, как ни одевайся, а командира сразу узнаешь... если конечно одет не в гражданку.

Увидев, что разговаривал с бабкой, паренек сразу исправился:

-Бабуля, в селе немцы есть?

-Откуда я знаю? Може е, а може не. Ко мне никто не заходив.

-Тогда можем мы у тебя обсушимся, обогреемся?

Только здесь она заметила, какие они были грязные и мокрые. По их одежде она сразу поняла, что солдатики шли по торфяным болотам.

-А, что нельзя? Можно. Заходьте. Вот только угощать вас нечем!

-Да мы бабуся со своим харчем пришли. Не волнуйся! - сказал второй, командир. И показал связку щук, видимо недавно пойманных. Бабка растопила русскую печь, выпотрошила рыбу, достала сковороду. Тут её молоденький солдатик отстранил, и сам начал жарить рыбу. Когда в избе стало жарко, красноармейцы разделись до трусов. Обмундирование бабка сполоснула в кадке, и повесила тут же в хате сушить. Немного подумав, она полезла в погреб, и достала оттуда «четверть», почти полную бутыль горилки. Красноармейцы между собой, да и с бабкой почти ни о чём не разговаривали. Все делали молчком, или с небольшими репликами. Бабка стала им готовить постель, чтоб они по-человечески переночевали. Но, поужинав, красноармейцы засобирались уходить.

-Да, куды же ви хлопцы? Ночь на дворе, так одёжа ещё сыра, погодьте немного, она высохнет, и пойдёте с Богом!

-Некогда бабуля, - сказал командир, - нам работать надо, а до работы далеко идти. Одежда и на нас досохнет. Надо нам засветло успеть!

Бабка насобирала, что у неё было съестного, отдала узелок молодому бойцу, и перекрестила их в след... Бойцы пошли в сторону болот, к станции. Железная дорога работала и днём и ночью. Эшелоны с вражеской техникой, боеприпасами, горючим, для танков, и живой силой, каждую минуту проезжали мимо села, на Восток. А, на Запад шли эшелоны с раненными, и битой военной техникой, трофеями. Казалось, что ничто не может остановить эти потоки...

На следующую ночь после ухода красноармейцев, Фёкла проснулась от страшного взрыва на станции. Хоть она и жила на противоположной стороне села и от станции далеко, зарево, поднимающаяся со станции осветило всю её избушку. Это свечение было даже вечером, следующего дня. А, вечером пришёл её двадцатипятилетний внук Пашка, единственный оставшийся в селе мужчина, и рассказал последние новости.

Он, как раз работал в прошлую ночь на сцепке вагонов. И где-то часа в два ночи, раздались три артиллерийских выстрела. Откуда стреляли, он не знает, предполагает, что с болот. Но стреляли умело. Как раз два встречных эшелона стояли на станции. Первые выстрелы были произведены по паровозам, а последний, в одну из цистерн с горючим. Работа на железной дороге парализована на сутки, как минимум. Пока последствия взрывов немцы не разгребут, поезда ходить не будут.

Фёкла понимала, что разгребать завалы будут односельчане, и внук её в том числе. Насмотрелась она на немцев в Империалистическую войну... И знает, что те никогда сами ничего делать не будут, а заставят работать мирное население, стариков, женщин, детей... И почему-то ей ещё больше стало жалко Пашку. Она его всю жизнь жалела. Родился внук, карликом. Поэтому и в школу кончил, только начальную, четыре класса. И друзей у него не было, из-за его маленького роста, и в армию его не взяли, по этой же причине... Так... взрослый ребёнок... И сколько она его помнит, он всё время работал на станции, то дворником, то носильщиком, то сцепщиком вагонов.

На следующее утро, к ней в дом ввалились немецкие солдаты. Без стука, как хозяева, сразу прошли в комнату. Один из них подошёл к фотографиям, висевшим на стене, в одной рамке. Так, в одной рамке висят фотографии всех членов семьи, в украинских селениях. Ткнув пальцем в одну из них, спросил:

-Зон?

Фёкла подошла к фотографиям. Среди них выделялись две: сын, и муж, одетые в военную форму. Она вызывающе пояснила, показывая на них:

-Это сын. Наверно воюет сейчас, где-нибудь... Если жив... А это муж. Царствие ему Небесное... Помер, три года назад...

-Убьери! А то пуф, пуф!- и показал из пальцев пистолет, направленный на неё.

Фёкла послушалась и убрала, не стала злить оккупантов. Немцы недолго пробыли у неё дома. Чем было поживиться у одинокой бедной старухи? Ушли.

Через день, после взрывов на станции, она, копаясь в огороде, явственно услышала три выстрела из пушки. Этот звук нельзя было ни с чем спутать. Наслушалась за свою длинную жизнь. Выстрелы последовали с равным интервалом, со стороны станции. И им тут же ответили взрывы, взметнувшийся в небо пламя с чёрными языками.

-Бензин горит, - машинально определила Фёкла. Бросив работу, зашла в дом.

Вечером появился Пашка.

-Баба! Иди, посмотри, какая красота на улице! Как горит!

Посмотрев на него, Фёкла строго спросила:

-Ты что делал на болотах? Ты погляди на себя! Рыбу ловил? А где рыба? А, если кто донесёт на тебя? Ты хоть бы обо мне подумал! Ирод проклятый! Увидела бы твоя мать, покойница, чем ты занимаешься в лихое время....

Пашка молча, снял с себя одежду. Поежившись, залез в кадку, нырнул с головой. Вынырнув и в чём мать родила, побежал в хату, залез на печку, греться. Фёкла сполоснула одежду внука в кадке, как делала до этого для красноармейцев. И невольно подумала о них:

-Где они сейчас? Живы, ли? Далеко ушли? Дай Бог им дороги!

Вернувшись в хату, увидела, что внук спит.

-Где успел так намаяться, - подумала она, - и занялась приготовлением ужина.

Внук проснулся только вечером. Быстро перекусив, стал собираться.

-Ты, это, куда? Ночуй уж здесь, а завтра к себе пойдешь. Неровен час, немцы застрелят. Ввели какой-то «комендантский час», будь они не ладны!

-Не бабуля, не могу! Мне работать надо, а до работы далеко идти!

-Как же далеко, - сказала и спохватилась Фёкла. Ведь так говорил один из красноармейцев, когда они уходили.

-А ну, постой-ка. Давай, рассказывай, где видел красноармейчиков?

-А ты откуда их знаешь? - вопросом на вопрос ответил внук.

Бабка ему рассказала, как приходили, как сушились, и как ушли, с этой поговоркой, что Пашка ей сказал. И внук рассказал ей про своё приключение.

Пашка на следующее утро, после обстрела станции, решил проверить свою догадку, и отправился на болота. Ему одному известными тропами, он обшарил близлежащие к станции камыши, и там обнаружил двоих красноармейцев, возле огромной пушки. Как они эту пушку затащили, по топи в самую гущу камышей, одному Богу известно? Может, это отступающая Красная Армия, хотела сделать здесь рубеж обороны, да не успела? А эти красноармейцы по приказу командира вернулись, чтоб расстрелять весь боезапас по немецким эшелонам? Пашка этого не знал.

Красноармейцы, увидев его, не испугались, а даже обрадовались его появлению. Им, как раз нужен был третий человек, чтоб пригибать камыши для прицеливания, а при произведённом выстрелом, отпускать, чтоб и следов пребывания в болоте не было. Чем Пашка и занимался.

Эта пушка не всегда стреляла. Она не стреляла, например, когда гражданское население убирало последствия артобстрела. Она стреляла только тогда, когда через станцию проходили эшелоны с техникой и живой силой. Немцы не могли подтянуть силы, для уничтожения пушки, они торопились на Запад. Местное население привыкло к такой работе, как разбирать пути от разбитых и сожжённых вагонов. Некоторые, более смелые, прятали найденное оружие. Иногда было не понятно, живы ли артиллеристы? Эшелоны стояли на станции часами, а выстрелов не было. Как-то избирательно пушка стреляла. Недели через две после появлении пушки, в село поставили немецкий гарнизон. И после очередного обстрела, солдат выстроили в цепь, и отправили прочёсывать болото. Но широкая, длинная полоса озера, не давала возможности им выйти к пушке. Тогда они обстреливали заросли камыша из пулемётов и минометов, пытались камыши жечь из огнемётов... Результат был нулевой. При появлении на станции удобной мишени, пушка снова оживала, и отправляла в сторону станции три снаряда, не более. И попадания всегда были прямо в цель: в паровоз, в цистерны. Еще не было случая, чтоб артиллеристы промахивались.

Пашка приходил в дом к бабке Фёкле ночью, приносил тушёнку. Бабка, по привычке застирывала от болотной грязи его одежду, и готовила артиллеристам еду. Под утро внук уходил. Как он говорил смеясь:

-Ну, ладно бабуля, воевать ухожу...

Но мир не «без добрых людей», на бабку с внуком донесли... Пашку немцы схватили в очередной его приход. Ему предложили:

-Проведёшь нас к пушке, гарантируем тебе жизнь и твоей бабке!

Пашка согласился быть проводником... Он с частью немецкого гарнизона, пошел в болота.

Немцы с пристрастием произвели обыск в доме старухи, и нашли фотографии сына и мужа. Солдат, чтоб угодить офицеру, растоптал рамку сапогами, а потом проткнул штыком каждого. Фёкла кинулась на него с кулаками... он и её заколол штыком...

Пашку, и вместе с ним ушедшими, немцы тоже больше не видели... Только по глубокой осени, кто-то из местных жителей, или партизан, обнаружил его маленькое, полуразложившееся, всё изрешеченное пулями тельце, в самом сердце болот... Немцев рядом с ним не было... Утонули наверно в топях...

Нашёлся таки предатель, и провёл немцев к пушке. Бойцы отстреливались из простых «трёхлинеек». Когда немцы забросали артиллеристов гранатами, и вышли на их позиции, то они увидели только одного русского бойца... А винтовок было две... Долго они искали второго бойца, но так и не нашли...

После войны, Пашку, вместе с неизвестным солдатом похоронили прямо на станции. Поставили обелиск.

На двадцатилетие Победы, в селе появился незнакомый мужчина, в военной форме без знаков различия. На кителе было всего два ордена, и штук пять медалей. Постояв около могилы Пашки, он зашёл в магазин, расположенный рядом. Продавщица, где-то его лет, может чуть моложе, мельком глянув на незнакомца, продолжала обслуживать покупателей. Потом опять, быстрый взгляд вернулся к военному.

-Вася?! Васяяяя!

И выскочив из-за прилавка, кинулась ему на шею. Покупатели, а их было человек десять, в недоумении, а некоторые и с возмущением смотрели на эту сцену... Праздник, отмечать надо. Горилка своя, а вот закуску обязательно надо городскую!

-Это и был второй артиллерист, Василий. Его друга немцы убили, и он некоторое время отстреливался, потом отполз к луже, сорвал камышинку, и нырнул. Вот через эту камышинку и дышал. Сколько он пробыл в воде, в таком положении он не знает, вылез, когда стемнело. И, как-то пробрался в село, в наш дом, где я жила с мамой. Пришел мокрый, замёрзший, больной, с воспалёнием легких. Выздоровел. Уходя к партизанам, обещал меня забрать к себе после войны, в Новокузнецк. В одном из боев, он попал в плен. Немцы увезли его в Германию, там работал на шахтах. Освободили наши, и посадили за плен... Освободился, реабилитировался, и сразу ко мне...

Да и у меня личная жизнь не складывалась, как будто судьба специально делала так, чтоб я его дождалась...

Закончила своё повествование попутчица. Наступила тишина. Я так был увлечён её рассказом, что даже не заметил, как перестали петь в соседнем купе.Парни-певцы, сидели у нас в купе, и тоже слушали, эту историю...

[Azhrumm]

На сочинение выпускника средней школы не тянет - где мораль, плохо вскрыты антисоветские явления (предатель не наказан) и используются клеветнические высказывания в адрес советской власти (за плен посадили...).

 

А вообще, зацепило...

[diletant]

Чесслово школьное сочинение! Я то уже старый(токо по годам )

Я ещё застал тех людей,которые сидели за плен.В 12 лет с батей ездил в экспедицию на БАМ,и там были эти люди.В конце 60-х, начале 70-х,про это говорили уже в прессе,с выходом книги "Герои Бретской крепости",и сочинение не считалось,чем-то из ряда вон выходящих.А замечания Azhrumm Вы,камрад камрад сделали почти слово в слово с учительницей.

где мораль...предатель не наказан

Токо вы оба не увидели морали:мораль в подвиге,который делался,как обычная работа,это у артиллеристов,и

подвиг Пашки,который,как Сусанин увёл фашистов в топи...хоть и говорят,что на "людях смерть красна"...Стоит только догадываться,как его прежде чем расстрелять пытали...Спасибо за внимание!

[Dionis]

Очень интерессно узнать ваше мнение. Огромная просьба не щадить из вежливости, а говорить правду. Это тот редкий случай когда её хочется узнать.

 

Тяжёлый удар сотряс небольшую, потемневшую от времени и дождей дверь. Дубовые доски жалобно скрипнули, стремительно подались, но отлетевшее полотно также резко и встало, не открывшись и до середины. Упёрлось в наледь.

Любим рыкнул. И со всей дури, с маху, ударил ещё. И ещё. И ещё раз, начиная терять рассудок от ярости. Тщетно. Только верх двери выгибался под сыплющимися ударами, да с кровли веяло снежком.

Чьи-то руки за ворот грубо оттащили его от влазня. Провисшую дверь приподняли (и только то!), открыли, сгребая наметённый за утро снег, а его самого вытолкали на двор, где, пробежав невольно ещё несколько шагов, он и встал, широко расставя ноги. «А вы куда? А ну в избу!» - раздалось за спиной. Кого-то из жёнок, сунувшихся видно вслед, загнали внутрь. Дверь снова хлопнула, оборвав глухие рыдания.

Любим утвердился на ногах, циркнул сквозь зубы, и, шваркнув под ноги широкие охотничьи лыжи, потянул из-за пояса шапку.

Знал, ведал ведь, что полагается за убийство родича по « Правде», но чтоб с ним так.…такого не мог предположить даже в ночных кошмарах. А на что ещё он рассчитывал после вчерашнего дня, полного ругани и взаимных укоров, когда, устав терпеть взаимные поношения, в голос орали друг дружке в лицо, не слыша и не желая слышать другого. В один ужасный миг Любим просто сорвался с лавки, ухватил за горло громче всех настаивающего на изгнании Стрыя, грохнул того, в миг перепавшего до бледноты, о стену и уже занёс для удара руку.… Только подоспевшие мужики и не дали довершить начатое, оттащили в сторону. Но участь его была решена.

Он нахлобучил шапку. Шумно выдохнул, гася клокочущую внутри злость, поглядел как, кучерявясь, поплыло перед лицом белое густое облачко. Сверху вниз, бегло перебирая пальцами, пробежал по костяным пуговицам, дошёл до пояса, нащупал рукавицы, вытащил, помял в руках, сунул подмышку…

Ну. И что теперь?

Что теперь он не знал. И не очень хотел узнавать. Щурясь от искрящегося на ярком солнце снега, он слепо глядел перед собой.

Всё же не верилось. Даже сейчас, всем нутром чувствуя, как буравят спину семь пар глаз, не верилось, что всё это взаправду. Наверное сейчас покричат, постращают ещё, для порядка, на том и дело порешится. «Ежели что – в ноги паду, уж так тому и быть» - подумал он и, скривив рот, присел завязывать лыжи. Но когда он опустил вниз глаза, то не без удивления обнаружил, что пальцы, подвязывающие ремни заметно дрожат. «Это ещё, что такое?» Он незаметно для мужиков несколько раз сжал и разжал кулаки, вытянул пальцы – дрожь не унималась. И только тогда до него дошло: сейчас он встанет, повернётся и.…

Осознание того, что всё происходящее могло быть и взаболь, окатило его как из ведра. Ледяная волна родившись где-то у затылка, мгновенно, растекаясь по позвонку и всем членам и вызывая невольную мимолётную дрожь, охватила всё тело. Послушные и верные до сих пор ноги предательски вдруг обмякли и ослабли. Ежели б стоял он сейчас, подломились бы точно. Он вытаращил глаза и, лихорадочно соображая, принялся заново осмысливать происходящее. Но не получалось. Мысли скользкими угрями вились вокруг да около, но не давали ухватиться хоть за что-нибудь, что могло помочь. Любим закусил губу и медленно, на не гнущихся ногах, стал подниматься.

Меж тем неловкая пауза затягивалась. Ни он, ни сородичи не решались на последний шаг. Мужики всё так же молча грудились за спиной. А Любим, так до сих пор и не повернувшись к ним лицом, натягивал рукавицы. Натянул. Руки, не занятые больше ни чем, дёрнулись к поясу, затянули и без того туго стянутые плетёные концы, расправили складки зипуна… И он обернулся. Не век же так стоять.

[Dionis]

Его встретили смурые и такие же растерянные как у него лица. У всех. За исключением Большака. Нечай один не моргая и не пряча взора сверлил его водянистыми старческими глазами из-под кустистых бровей.

- Ну. Собрался?

Любим хищно прищурился в ответ – а тебе-то, мол, что?

- Ну и пошёл вон. – Сказал Большак.

- Что?

Любим даже мотнул головой встречь – не ослышался ли, и с тупой растерянностью заскользил взглядом по лицам.

- Отныне ни крова тебе, ни семьи. – сурово, будто гвозди, продолжал вколачивать Нечай жестокие слова. – А ежели увижу тебя ещё – пеняй на себя! Поооди проооочь! Последние слова старик, подавшись вперёд всем телом, произнёс с такой ненавистью, что Любим вздрогнул.

Небольшой порыв ледяного ветра вторгся на двор, толкнул в спину, забрался под подол и в рукава , обдал снежной пылью. Тонкие белые струйки потекли с крыши. Мужики отворотили рожи и плотнее запахнули зипуны.

Слова произнесены. Но Любим всё же стоял и во все глаза таращился на Большака. Идти? Почему? Куда? На лице стремительно, будто вода в бурной реке, менялись чувства – недоумение, обида, злость, страх. Так быстро, что уловить что-то одно было трудно.

- Вон я сказал! – с придыханием рявкнул Нечай.

Любим поднял на него блуждающий взор и вместо того, чтоб пасть в ноги, как собирался совсем недавно, рассеянно выдохнул: «Да пошёл ты.»

И словно по команде сдвинулась, пошла встречь, стена мужиков. Он только и успел заметить испуганный взгляд Тешаты, да перекошенное злостью лицо Богдана. Его сгребли в охапку сразу несколько рук. Поволокли. И тут Любима прорвало. Псы! Да пошли вы все! Что, убьёте меня?! Думаете сдохну без вас! Он забился в руках, бешено вращая глазами и брызжа слюной. Но силы были не равны. Его поволокли к реке едва не на руках. Левая лыжа, подпрыгивая и загребая снег, оттягивала ногу пока не оторвались завязки. Она так и осталась на половину торчать из снега пока его, неиствующего, выкрикивающего хулы тащили до склона, где малость качнув, свалили вниз. И пока он съезжал переворачиваясь, сатанея от ушибов и унижения, всё шли рядом посторонь и глядели. За ворот набилось снегу. Где-то на угоре осталась лежать шапка. Внизу он поднялся и ринул было на них, но чей-то увесистый кулак сбоку свалил его с ног. Любим встал на четвереньки и сплюнул кровь.

- Псы. – сказал уже спокойней.

Стрый, держась за разбитую скулу, наклонился и намахнулся вновь. Но ударить не успел. Чьи-то руки с силой отпихнули его в сторону и Нечаиха (это была она), раскидывая разгорячённых мужиков, с нескрываемой ненавистью набросилась на мужа.

- Зверьё! Хошь до весны ождали бы! Сын ведь родный!

- А ну ступай! – повысил голос Большак. Но жёнка, откинув загораживающую руку и выдохнув в лицо: «Что и меня выгонишь?» опустилась на колени и осторожно трогая за плечо зачастила: «Сыне, сыне, прости. Прости сыне… На вот…». Она протянула ему подобранную шапку, положила рядом лыжу. Любим стоял на коленях и равнодушно глядел мимо. Тогда она сама стала надевать её ему, всё причитая и причитая своё «Прости, прости…»

Ни Любим, ни Большуха не видели уже как Стрый удержал за рукав дёрнувшего вслед Нечая и как тот, всё ещё бычась, гневно сплюнул и пошёл обратно в гору.

- На вот, сыне… - мать протянула что-то ещё завёрнутое в тряпицу. Тёплое.

- Хлебушко. – жалко и виновато вымолвила в ответ на удивленный взгляд.

- Это чтоб не сразу сд… - Любим осёкся, опустил глаза. За все эти дни ему ни разу не пришло в голову подумать о том, что же переживает она, взрастившая их с Сысоем. На какой-то короткий миг волна жалости и любви к матери даже переборола все остальные чувства. Безумно захотелось прижаться – сильно и осторожно – к сухому телу, вдыхая родной запах, как в детстве. Но суровая и непреклонная толпа мужиков стоит за спиной и ждёт. Он подобрал лыжу. Оглядел оторванный ремень. Снял и вторую.

Затем медленно поднялся. С мрачной, пугающе-обречённой ухмылкой, словно был уже по ту сторону жизни, он обозрел на послед лица бывшей родни. Да. Теперь уже бывшей. Он наклонился, бережно, под руки, поднял рыдающую мать, уставно троекратно расцеловал мокрые солёные щёки, низко, в пояс, коснув пальцами льда, поклонил ей и круто развернув, под оглушительный скрип снега, заковылял на другой берег.

[diletant]

А,где причина изгнания Любима? Да и без неё Сцена изгнания описана живо,динамично!

[Dionis]

Ой, а я уж собирался попросить удалить свой пост за не надобностью.

Не хотелось с самого начала заострять внимание на причинах. Рассказываю об этом постепенно из чужих слов и воспоминаний. Мне кажется, что причина второстепенна по сравнению со следствием.

[vovich3]

Dionis

Очень четкий, я бы сказал... ярко выраженный стиль. И это далеко не первая проба пера? Не так ли?

Респект! Однозначно!

Практически, каждая фраза несет определенный "заряд".

Камрад несомненно обладает серьезным потенциалом. Редкое умение придать образности, если угодно кинематографичности, и и вложить серьезную эмоциональную составляющую в такой небольшой отрывок.

Писать батенька. Всенепременно. Жене сказать, что пошел к любовнице. Любовнице, что к жене. А самому на чердак, и работать, работать, работать!

Ну и выложить свои творения на СИ.

Возражения не принимаються.

В сад! Все в сад! (с)

[Dionis]

И это далеко не первая проба пера?

Первая. Правда, безобразие это длится уже более пяти лет и никому, кроме жены до сих пор не показывалось, поэтому просил жесткой критики. Сейчас начал собирать всё накатанное в разных тетрадках в одну кучу, но привстал из-за участия в разных форумах и ТВ, чёрт её дери. Очень нужен хороший "пендаль" из вне для продолжения.

 

Спасибо.

[vovich3]

Dionis

Э... для более жесткой критики, требуется нечто большее чем просто отрывки произведения.

К стилю, претензий нет. А, вот в части содержания... недостаточно данных, что бы говорить более предметно.

А на счет попинать из вне... хм... все в Ваших руках.

[Dionis]

Понял. Бум работать.

 

Ну тогда выложу орывок до конца и, пожалуй, больше не буду занимать место.

 

Он брёл, чуть припадая, зажав подмышкой лыжи, и слушал. Но ничего. Ни звука не раздавалось за спиной, кроме плача. Так в зловещей тишине он и брёл.

Ушёл он, однако не далеко. Сил хватило лишь на то, чтобы подняться на противоположный склон и скрыться в ельнике. За весь путь он ни разу не остановился и не обернулся и потому не видел, как всю дорогу мужики долго провожали его взглядами не расходясь, он не видел, как осунувшийся и постаревший вдруг Нечай, с высоты своего берега следил за его ползущей по льду реки фигурой до тех пор, пока не та не скрылась в лесу, но он всё стоял и стоял, пока не поравнялись с ним остальные, ведя Нечаиху под руки. И лишь тогда сородичи плотной цепочкой потянулись к дому.

Но на виду у людей гораздо проще выглядеть геройски, нежели одному в лесу, где на тебя уже никто не смотрит. А тут, зайдя за корни огромной поваленной ели и оставшись один одинёшенек, он сломался. Почти сразу. Ноги, мелко и противно задрожав, стали безвольными и подломились. Любим едва успел привалить спиной к заметённому стволу. Обдирая кору он медленно сполз в снег.

- Не уж то правда? – в который раз он задал себе этот глупый вопрос, глядя бессмысленными, широко распахнутыми глазами на вздымающееся перед ним переплетение заснеженных корней. Взор никак не мог ни на чём остановится, зрачки мелкими резкими движениями дёргались то вправо, то влево, вниз, вверх, ни на миг не останавливая своего бега. Дыхание было частым и судорожным, будто он пробежал не одну версту перед тем как пасть на это место. Он сидел в наметённом к подножью дерева сугробе в чуть сдвинутой на лоб от движения по стволу шапке, зажав руки между подтянутыми к груди коленями и стеклянным, слепым взором пялился на эту вывороченную ель.

В голове пусто. Ни единой мысли. Не то, чтобы не о чем было думать или не хотелось, нет. Любим просто не думал, оставляя голову звеняще пустой. Совершенно пустой. Хотелось просто сидеть бесцельно тут, в этом сугробе, и ничего не знать. Сидеть, пока тело не начнёт медленно коченеть. Час за часом. Член за членом. Превращаясь в ледышку. Бают, это по началу страшно, а после будто засыпаешь. Баю баюшки баю…и всё…и нет Любима…

Сколь долго он так сидел, недвижимым, слившимся с деревом серым комом он не знал.

Старые, огромные и косматые, и оттого кажущиеся страшными ели, тесно и скученно облепляли невысокий холм, вытягивались и сужались над головой высоко вверху, острыми тенями заслоняли бесцветное зимнее небо. Даже здесь, у реки, деревья стояли так плотно, что их заваленные снегом лапы, упираясь и мешая друг дружке, почти отвесно клонились к земле. Жуткий скрип покачивающихся стволов то здесь, то там по среди мёртвой тишины не давал забыться и укачивал одновременно…

Когда он проснулся солнце уже растворялось во вновь наползавшей серой пелене. Сыпал снежок. Любим шевельнулся. В нескольких локтях от него дёрнулась и метнулась в лес тень. Любим невольно шарахнулся в сторону и тут же пожалел об этом. За то время, – Час? Два? Больше? – что он сидел без движения, мороз настолько прохватил одежду, что от любого прикосновения задубевших вещей ледяные иглы холода вонзались в тело до самых костей. Он попытался пошевелить пальцами ног, но ничего не вышло. Закоченевшее тело казалось навек застыло в неловкой позе. Подниматься пришлось рывком. Он вскочил и вскрикнул. Ощущение было такое, словно голышом нырнул в прорубь. Его заколотило.

- Вот ду…ду…рень. – даже думать не получалось ровно.

Трясясь и поругиваясь он стал ходить из стороны в сторону. Сперва скукожившись, потом замахал руками, кусая прыгающие губы и приплясывая, всё резче и сильней, пока по телу не стало разливаться тепло, затем и вовсе пустился в присядку. Так пританцовывая и притоптывая, в облаке молочного пара, с сипом вырывающегося из заиндевелой бороды, он приблизился к реке. Не удержался. Выглянул.

Всё та же река. Тот же холмистый берег с умело спрятанным на нём селением - даже с этого высокого угора едва различимы кровли – та же прорубь и тропка к ней, снег, взрыхлённый его падением.

Любим перестал танцевать и не таясь вышел на глядень. Взгляд его снова потускнел. Он снял шапку и с силой утёр взмокшее чело.

Да. Ничего не изменилось. Кроме того, что он теперь изгой.

 

Глава 2

Любим протанцевал в ельнике до вечера. Он просто без всякой цели бродил окрест, постоянно, будто к родной, возвращаясь к поваленной ели, пару раз выходил к реке, глядел украдкой сквозь колючие лапы. Но холм оставался пуст. Казалось даже за водой никто не приходил. Как-то, в очередной раз возвращаясь из лесу, поблазило, что заметил новые следы, но когда он с замеревшим сердцем приблизился, то оказалось, что обманулся…

Зимний день не долог, не успеешь и глазом моргнуть, как стемнится. И без того скупое на свет солнце почти скрылось за колючими вершинами, едва угадываясь в разрывах оснеженных деревьев. Несколько раз с высоты своего бега Даждьбог протянул и коснулся на прощанье чела одинокого в этом бескрайнем, куда ни кинь взор лесу, человека, оставляя его один на один с ночью.

Из глубины, из самого нутра непролазных дебрей, просачиваясь меж паутины ветвей и сгущая видимое пространство меж ними, вкрадывалась темнота. Вот исчезли в её вязких объятьях дальние деревья. И корни ели, топорщащиеся в стороны, как щупальца неведомого чудища, стали мутнеть и терять очертания. Всё растворяла надвигающаяся полумгла.

В чаще ухнул филин. Белка, сидевшая где-то высоко над головой, на миг замерев, уронила притащенную шишку и метнулась вверх по стволу.

Мороз к ночи крепчал. Теперь от зубного клацанья и постоянной дрожи не спасало даже движение. Вдобавок поднялся ветер. Любим крепче обнял себя за плечи и стиснул зубы.

Нет. Никто за ним не придёт. Без толку сидеть и ждать. Дурень, надо было сразу бежать на заимку, вот где можно и переночевать и согреться. Он прикинул расстояние. Далеко. Бежать в ночь, в такую лютую стужу… ну уж нет. Он перестал плясать, нагнулся, подобрал лыжи, пошёл к реке. Будь, что будет.

Когда он добрался до дворов Нечая была уже полная темень. Идти пришлось едва не ощупью и только коснув оснеженных брёвен сруба он выдохнул с облегчением. В доме хлопнула дверь и Любим отпрянул за угол. Кто-то торопливо выбежал на улицу, прошмыгнул совсем рядом, но пронесло. Осторожно, боясь нашуметь, он побрёл вдоль, невольно отмечая, кто и где находится там, за отделяющей их стеной. Когда проходил мимо своего места, где спали они с Милавой, грудь сдавило – вот она, рядом, рукой можно достать ежели б не стена, а хрен… забудь теперь. А ведь мог сейчас рядом лежать под тёплым боком. Он стиснул зубы и выматерился.

Благополучно миновав жильё, он так же ощупью двинул на другой, дальний край двора, туда, где стоял занесённый по самые слеги овин. У дверей пришлось долго провозиться сгребая снег и сбивая наледь. Не заботясь боле, что услышат, колотил то ножом, то краем лыжи. И всё никак не мог поддеть деревянными ничего не чувствующими пальцами дверь. Начиная выходить из себя решил даже выломать плечом, но дверь подалась…

 

Он забился в самый угол, подсунул колени под зипун, нахлобучил поглубже шапку и дыша внутрь своего кокона привалил головой к стене.

Заснуть толком так и не получилось. Всю ночь за стенами овина завывало и стонало. От этих утробных звуков разбушевавшейся нежити становилось жутко, мало ли, что там могло быть. Порой казалось, что весь этот беснующийся рой ворвётся сейчас через хилую дверь и разметает овин по брёвнышку. Было не удобно и холодно, всё отличие от улицы, что не дует. Так он и сидёл в полудрёме, поминутно клюя носом, проваливаясь временами в небытие, но снова и снова пробуждаясь, когда голова падала на колени и вновь вслушивался в этот вой в темноте.

В какой-то миг он снова забылся, проспав с полчаса.

Проснулся он от лёгкого поскрёбывания и хихиканья в дальнем тёмном углу, по крайней мере именно это он услышал в тот момент. Спросонья перепал до ужаса, аж волосы зашевелились. Вспомнил, что не удосужился попросить овинника о ночлеге. Извиняясь принялся оправдываться, искренне посулил кусочек материнского хлеба. Но только утром.

И лишь в наступившей утренней тишине, в преддверии рассвета, ненадолго прикорнул глубоким сном.

[Dionis]

К утру, после ночной вьюги, Стрибог заметно угомонился, притих, лишь на открытых пространствах двора закручивал снежную пыль отставшими порывами. Поверх серых снежных холмов, в которые превратились заметённые срубы и клети, всё отчётливей стали проглядывать коньки кровель. Ночь, также не торопясь, как и пришла, отступала, лениво обтекала ближние деревья, неуловимо глазу отлеплялась от … , уползала на закат. Её время вышло.

Любим выглянул через щель.

- Пора идти. Пока не проснулись… эти. – он налёг плечом на дверь, увеличивая проём, протиснулся. Потом вернулся за лыжами. Вспомнив о ночном обещании, он достал остывшую краюху, отломил ломоть и потянулся было оставить в углу, но слова благодарности за ночлег так и не произнёс. Вместо того, дивясь своей наглости, дерзко отмолвил: « Мне нужней, а с тобой и не свидимся боле». После чего схватив в охапку хлеб и лыжи, вывалил наружу и не прикрыв двери побрёл в тёмный лес догонять ночь.

 

Зимний рассвет не похож на летний. В нём нет буйства зелени, света и птичьего многоголосья. От него не полнится восторгом и не тянется ввысь, наполняя на весь день радостным настроем, душа. Чаще зимний рассвет незаметен, спокоен и нетороплив. Так, словно изо дня в день есть необходимость в постепенном привыкании к мысли, что всё, что ты сегодня увидишь, это опять и снова промёрзшие до самого остова леса, немые и недвижимые, утонувшие в море снегов и будто пеной морской щедро и обильно забрызганные от корней до макушек толстым слоем наметённого снега.

Заспанное небо ещё только пытается приподнять одеяло слежавшихся облаков и в образовавшиеся щели неясными полосами растекается тусклый свет, оттенённый по низу частоколом елей.

Незаметно светлеет. Деревья, застывшие, да так и замёрзшие в своих скорченных позах, прозрачно обнажают лесные дебри. Сквозь тонкие прутья торчащего из снега малинника далеко проглядывается, как покато взбираются с горки на горку хрупко белеющие ветвями (кажется – тронь и распадётся, рассыплется невесомым прахом) безжизненно нарядные берёзы. За очертаниями заиндевелых стволов и ветвей видны все изгибы холмов. Деревья подымаются и проваливают, оставляя взору одни верхушки, а с угоров и «красных горок» открываются дальние дали, сплошь серые в пелене леса и леса, отвердевшие жилы рек, да временами редкие дымки селений. Одни лишь ели царственно заступают дорогу, пышно раскинув гнущиеся от бремени наваленного снега полы колких мохнатых шуб, скрывая в своих даже днём сумрачных чащах всю живность.

Тишь и безветрие. И каждый посторонний звук эхом разносится на весь окрест. И всё. И ничего боле. Лишь белый снег да чёрные остовы деревьев. Даже в ничем не пахнущем воздухе нет ничего живого, кроме ледяного дыхания Мораны

- Хорошо б как они…на всю зиму и до весны.

Любим медленно бредёт по замёрзшему лесу. То отводит рукой или подныривает под ветви, то перелезает через заснеженные валежины. Спешить ему некуда и незачем. В лесу, который в этот утренний час своей колдовской тишиной напоминает бабкины сказки, пусто и таинственно. За ночь замело даже все следы, хотя присутствие здешних жителей видно тут и там то по обглоданной коре, то по обломанным ветвям, то по обронённой шишке. Только раз встретил свежий заячий след, перерезав его лыжнёй. Любим отмечает это всё это только краем сознания по охотничьей привычке, не задумываясь и не осознавая. В голове у него и без того каша. Давешний позорный страх, вспоминая который он даже сейчас краснеет, прошёл, остались лишь недоумение и злоба. Злоба на всех. На родню, на отца, на убитого брата, на себя, наконец. Честно признаться, первая здравая мысль, которая посетила его проснувшегося в овине, была пустить им «красного петуха» под стреху. Вот те и утро вечера мудренее… Хотя, по правде-то сказать, не лгут. Утром всегда всё выглядит иначе, чем с вечера. В посвежевшей за ночь голове осталось и утвердилось единственно важное – он изгой. Хочет он того или нет. И чтобы он теперь не собрался делать, куда б не пошёл, это слово вторым именем будет волочиться за ним по пятам. Много проще было б если бы они все померли от мора, чем так…

Но самое поганое в нынешнем положении даже не то, что он выгнан на мороз с единой коркой хлеба, а то, что теперь не видать ему никакой защиты ни от Рода, ни от Чура, да и вообще ни от кого. Горько. Жестоко, страшно и горько.

Он вышел к небольшой речушке, остановился. Впереди, в сотне шагов вверх по течению, островком среди бесконечных боров да ельников стояла Велесова Роща.

Надо же, никогда не был там один, всё с мужиками да бабами. А тут оробел. Он стянул рукавицы и подышал на закоченевшие руки. Даже отсюда, издали, кряжистые вековые дубы выглядели внушительно, поди каждая ветвь со ствол обычного дерева, а вблизи эти исполины просто подавляли. И не только людей. Вон, обычные дерева и рядом расти не смеют.

Где-то в глуби заклекотала птица. Слышно ясно, а поди разгляди средь ветвей.

Он немного постоял, разглядывая, и неспешно двинулся вперёд. О чём будет просить он не думал. И по мере того, как приближалась Роща, всё сдерживал и сдерживал шаг и дыхание - настолько величественным и строгим было место. И уже робко ступил, чутко прислушиваясь и медленно ведя глазами. Обрывки верёвок, кое-где с костями обглоданными ветром, дождями и зверьём, ленточки, там и тут свисающие с ветвей... Но не шумели листвой деревья, не дымили жертвенные костры, не пестрело многолюдье в глазах. Дубрава, такая же промёрзшая и сонная, как и всё остальное на сотни и сотни вёрст окрест, не обращала на него никакого внимания.

Полно. Всё спит до весны.

Не отводя взора вновь погрел дыханием обмороженные корявые пальцы и немного успокоившись, не роняя себя неторопливо прошёл вглубь до заметённого жертвенника. Там неуклюже опустился. Рыхлый снег чуть скрипнув уплотнился под коленями. Бережно, несколькими скупыми движениями смахнув рукавом с большого плоского валуна, он достал из-за пазухи обе половинки материнской краюхи, подумал с мгновение, с поклоном положил больший кусок и уставив немигающий взор сквозь деревья тихо заговорил.

Спустя полчаса солнце ярким ледяным колесом выкатилось на верхушку рощи и найдя щели в кружеве пушистых ветвей дерзко и озорно брызнуло во все стороны. И тут же отозвался, вспыхнул золотом дальний бор, заискрилась почти влажным живым блеском река и почти весеннее голубое небо поднялось над озябшей землёй. Отыскав и узрев, наконец, в тени дубов изгнанника, Даждьбог угадал прореху и, протянувшись, тронул плечи безжизненно стоящего на коленях человека и холодный камень рядом, с жалким куском хлеба. Любим зажмурился и улыбнулся. День обещал быть морозным.

Чтобы подняться пришлось помогать себе руками. Одежда уже не грела и от каждого шевеления ледяные пальцы Мораны всё смелее касались тела. Двигаться не хотелось совсем, но Любим всё-таки заставил себя пробежаться и какое-то время спустя с облегчением ощутил, как трудно, но разливается тепло. Только пальцы и ступни, будто деревянные колоды ничего не чувствовали. Замерзал. И впервые в жизни не решился просить помощи Чура.

[diletant]

Dionis Да написано ярко,образно! Языком,похожим на староверческий,или старословянским! Но ты описываешь уже следствие,и читатель,а именно я,не понимает,почему родственники так жестоко с ним обошлись.Вот сейчас,ты можешь написать:

"Замерзал...И впервые в жизни не решился просить помощи Чура.Перед глазами встали события тех дней,с чего всё началось..."

[diletant]

Раз можно и отрывки,так вот вам,малюсенький Из того,что я намедетировал.

 

П О Е Д И Н О К.

(случайно найденная страница, вырванная,из какой-то летописи...)

И вот сошлись... Чистого места разделявшего два враждебных войска, было версты три. Все стояли в ожидании команды. При таком скоплении людей, вдруг наступила мёртвая тишина. Но вот со стороны татар, выехала два всадника, и, не боясь пущенной в них стрелы, смело поскакали к русскому войску. В этой тишине стук копыт по земле, слышали, наверное, самые дальние ряды у русских. Все замерли в ожидании. Когда всадники приблизились достаточно близко, все увидели, что они вооружёны только пиками. Один из всадников выделялся особой статью, ростом, силой. Это чувствовалось даже, когда он сидел на коне. В ярко красном халате, поверх которого надета кольчуга. Без шлема, в такой же красной шапочке, отороченное мехом. Подъехав к передовому русскому полку, он обнажил голову, и все увидели, как она бритая, заблестела на солнце. Другой же был, как обычный воин, ничего особенно в нём не было. Поскакав вдоль русских, великан что-то выкрикивал. Маленький, а это был толмач, переводил:

-Эй! Урусы! Я, Челубей, урождённый Темир-мурза! Знайте моё имя! Знайте, от чьей руки вы погибнете! Кто хочет со мной сразиться в поединке? Я хочу, чтоб все видели мою силу и удаль! В бою, кто будет рядом со мной, этого не увидит, он сразу будет мёртв!

И вот он остановился напротив княжеского стяга, и снова прокричал свою речь. Привстав на стремях, ударил правой...* рукой по изгибу левой... * и показал...* средний палец на согнутой левой руке...*Князь, Дмитрий Московский, собрался уж выехать на встречу, как его бесцеремонно отстранила, чья то рука. Это был монах Александр Пересвет, которого ему дал игумен Сергий. Пересвет вставил ногу в стремя, и легко вскочил на коня. Конь, чуть присел под его тяжестью, и, слушаясь седока, иноходью поскакал к всадникам. Подскакав к татарину, начали кружить вокруг невидимой оси, сверля, взглядами друг, друга. Они о чём-то долго разговаривали через толмача. Татарский богатырь, что-то сказал Персвету, и засмеялся. Щелки глаз на мгновение приоткрылись. Толмач промолчал. Пересвет, как будто понял сказанное, ответил:

-Посмотрим ссука, кто кого?! - развернув коня, поскакал вдоль русского строя. Татары поскакали к своему войску. Отъехав на приличное расстояние, Мурза воткнул копьё в землю так, что было видно красную тряпицу, привязанную к древку. Воины, мимо которых проезжал Александр, приветствовали его криками и поднятыми копьями и пиками, били мечами по щитам. Поднялся такой шум, что в небо взлетели большие стаи птиц, не известно где сидевшие до этого. Такой же шум и гвалт поднялся и с противоположной стороны, при подъезде Мурзы.

Пересвет поскакал на своём борзом коне, в противоположную сторону от Челубея. Проскакав сажень двести, резко развернул коня, ринулся на встречу татарину. Сошлись прямо около воткнутого копья. Послышалось удары копий о щиты. Кони встали на дыбы,но никто из соперников не упал на землю.Осадив коней,на полном скаку всадники разминулись.Казалось,что они выходят на исходные позиции, чтоб повторить поединок. Но, проскакав немного от места столкновения, Челубей вдруг поник к голове лошади, а потом, соскользнув из седла, упал на землю.

Пересвет проехав передние ряды русских войск, замертво рухнул на руки находившихся рядом ратников...

Едва Челубей упал из седла, ордынская конница двинулась в бой и быстро смяла Передовой полк...

...* пояснения афтора к непонятным местам в летописи.

Изменено 3 июня, 2007 пользователем diletant

[Dionis]

Не профи в делах критики, но на интуитивном уровне чувстуется, как местами спотыкается повествование. Но не могу понять из-за чего. Рекомендую книжку Стивена Кинга "Как писать книги", мне она безумно помогала.

А из того, что понять могу - лишнии наречия, типа

бесцеремонно отстранила

Если князя отстранили - это уже само по себе бесцеремонно.

Сошлись прямо около воткнутого копья

Прямо - явно лишнее слово и т.п.

 

как писал СК: наречия это костыли, все нюансы должны быть понятными из текста.

[diletant]

Спасибо,что не прошёл мимо! Спасибо за совет! Я уж как нибудь сам

без учебников.Меньше знаешь,крепче спишь!Я же не собираюсь издаватьсяТак,баловство,чтоб водки меньше пить!