Вторая Мировая война

[Квинт Пехотинец]

Боже ты мой... я "вытащил" эту фразу не для того, чтобы объявить Жукова "мясником". Я об этом никогда не говорил и потому и удивллся, почему вас так раздражает эта фраза.

Для меня просто вполне естественно, что генерал нанесший противнику наибольшие потери (в абсолютных цифрах), то он соответсвенно и понесет большие потери.

 

Для меня было некоторым вопросом понятие о потерях - только убитые и раненые или и пленные, потому ,что в некоторых источниках при описании сражений говориться о безвозвратных потерях, а в других, об убитых и раненых.

 

Насчет потерь в операциях я покопался..да в целом получается ,что по соотношениям наступающий-обороняющийся я не прав. Правда это справедливо, если наступательная операция удалась, включая окружение. Однако возьмем например тот же штурм Берлина. В целом, наверняка потери немцев оказались выше т.к. операция была закончена успешно, однако Жуков, сковывавший силы немцев по фронту и штурмовавший Зееловские высоты, наверняка понес более высокие потери ,чем противостоящие ему немецкие войска. И, полагаю в таких ситуациях оказывались в разное время разные генералы, потому в целом оценивать ээфективность сложно..как температуру в среднем по больнице.

 

 

2 Kirill

 

Да. Особенно если не наступать на горло собственной песне, а продолжить цитату.

 

 

Во-первых... насчет да..если эта фраза про относительные числа, а не про абсолютные..то относительно ЧЕГО мы рассматриваем эти цифры?

 

И поясните мне, пожалуйста, в чем, по-вашему, заключалась "моя песня" и чем вторая цитата "наступает на горло" первой?

 

 

Просто повторюсь еще раз я исходил из того, что ведущий более интенсивные боевые действия, более крупными формированиями будет нести и большие потери и больший вред противнику.

 

2 McSeem

 

По поводу фразы об ответсвености общества..это я к тому, что общество несет отвественость за подготовку армии..хм..я неясно выражаюсь..в этом мой трабл..я имел в виду, что если бы до войны было больше опдготовлено резервистов и было бы больше технически грамотных людей, то и проводить операции можно было бы эффективние..и, допустим у нас был бы достойный пулемет к началу войны..а не допотопный "Максим"...хм..я эти вещи имел в виду..

Изменено 22 апреля, 2008 пользователем Квинт Пехотинец

[Archi]

2Квинт Пехотинец

В целом, наверняка потери немцев оказались выше т.к. операция была закончена успешно, однако Жуков, сковывавший силы немцев по фронту и штурмовавший Зееловские высоты, наверняка понес более высокие потери ,чем противостоящие ему немецкие войска.

Сколько там войск было у немцев в Берлине? Что-то от полумиллиона до миллиона? Так получается, что наши должны были потерять больше, а потеряли меньше (порядко 350 тысяч вместе с ранеными). Так что похоже ваши догадки не верны.

[Квинт Пехотинец]

2 Archi

Сколько там войск было у немцев в Берлине? Что-то от полумиллиона до миллиона? Так получается, что наши должны были потерять больше, а потеряли меньше (порядко 350 тысяч вместе с ранеными). Так что похоже ваши догадки не верны.

 

350 тыс это всего или на Зееловских?..я просто говорил непосредственно о тех войсках ,что штурмовали зееловские высоты и те, что им противостояли. Ведь общие потери немцев будут делиться еще и между Коневым и Рокоссовским.

[Archi]

2Квинт Пехотинец

350 тыс это всего или на Зееловских?..я просто говорил непосредственно о тех войсках ,что штурмовали зееловские высоты и те, что им противостояли. Ведь общие потери немцев будут делиться еще и между Коневым и Рокоссовским.

Потери всего при Берлинской операции.

[Kirill]

2Квинт Пехотинец

Во-первых... насчет да..если эта фраза про относительные числа, а не про абсолютные..то относительно ЧЕГО мы рассматриваем эти цифры?

Разумеется, относительно численного состава войск под командованием данного полководца.

чем вторая цитата "наступает на горло" первой?

Ссылкой на общество вместо размера войск и характера операций вкупе с "заслугой".

[Квинт Пехотинец]

2 Archi

 

Ну..и как здесь делить немецкие потери по отношению к советским?..чей вклад больше Конев, Рокоссовского или Жукова? Наверняка на долю Жукова приходится основная масса потерь..но не выполняй он свою миссию по сковыванию фронта - досталось бы Коневу с Рокоссовским..а в других операциях кто то другой занимался этой "грязной работой". А кому то из генералов, например пришлось чаще такими операциями занимать, в то время, как другие прорывали оборону..и у тех ,кто держал врага "за грудки" относительные потери были больше, а его потом сравниваю с тем ,кому чаще приходилось пробивать брешь.. я вот к чему все это.

 

 

2 Kirill

 

Разумеется, относительно численного состава войск под командованием данного полководца.

 

но подожди..если относительно числености собственных войск, то противоречие получается... "Жуков нанес немцам наибольшие потери и потерял больше всех воинов"..или ты первую часть фразы в абсолютных числах рассматриваешь? В общем..короче если подытожить, то то я имел в виду ,что Жуков потерял больше человек, в принципе, нанеся наибольшие потери немцам. Т.е. вообще наибольшее количество немцев погибло сражаясь против войск Жукова (по отношению к количеству немцев, уничтоженных другими генералами), но и потерял Жуков больше солдат ,чем любой из других генералов. При этом относительно количества собственных войск его потери могут быть меньше, чем у других генералов...хм...равно как уничтоженные немцы, относительно числености его собственных войск. Я никогда не утверждал ,что Жукеов мясник и все валил мясом..я повторю в сотый раз..я исходил из уверености ,что тот, кто больше воюет ,тот больше бьет противника, но и потери его быдыт так же расти (непропорционално ,но будут)

 

 

Ссылкой на общество вместо размера войск и характера операций вкупе с "заслугой".

 

 

Насчет общества... потери в начале войны, 1 винтовка на двоих, неготовность младшего состава в ведению инициативных действий, неоправданные потери, недостаток транспортных средств и артиллерии, устаревшее пехотное вооружение. И т.д. и т.п. где то потери обусловлены объективными причинами не зависящими от людей..но где то не хватало мастерства, технической грамотности, теоретических и тактических знаний. Весь этот груз несет на себе обощество..я потому и упомянул ,что это не "заслуга" Жукова, потому, что он не может стоять над каждым командиром и указывать ,как тому действовать в той или иной ситуации. Его вина в жертвах могла, я полагаю ,заключаться в том ,что он мог не учитывать объективную подготовку войск, как своих так и противника..т.е. он ставит подраздилению А взять деревню Н, которую обороняет подразделение противника М...но подготовка состава подразделения А недостаточна для решения этой задачи. ну и так далее..

[McSeem]

Боже ты мой... я "вытащил" эту фразу не для того, чтобы объявить Жукова "мясником". Я об этом никогда не говорил и потому и удивллся, почему вас так раздражает эта фраза.

Тогда почему "заслуги" (именно в кавычках)?

[Квинт Пехотинец]

..хм..ну потому, что слово заслуга тут не очень уместно..а вина..ну..да можно было так сказать..хм..просто неудачно выразился..как всегда...

[Archi]

2Квинт Пехотинец

Ну..и как здесь делить немецкие потери по отношению к советским?..чей вклад больше Конев, Рокоссовского или Жукова? Наверняка на долю Жукова приходится основная масса потерь..

Ну, это надо доказывать, что пришлось больше на Жукова, причем именно в процентном отношении. Да и вообще я против деления в таких операциях потерь своих и чужих отдельными частями - операции надо воспринимать в целом и только так. Ибо пленный взятый одной частью стал пленным только потому, что другая часть хорошо провела удар.

[Квинт Пехотинец]

Ну это и понятно..я про то и говорю..потому и спрашиваю..как в этой операции высчитывать отдельных генералов, если они действуют совместно. Потому и говорю, что говорить об эффективности отдельных генералов можно говрить очень условно..

[SAM to SAM]

Кстати мнение самого Жукова по поводу начала войны:

«У нас часто принято говорить, в особенности в связи с предвоенной обстановкой и началом войны, о вине и об ответственности Сталина.

 

С одной стороны — это верно. Но с другой, думаю, что нельзя все сводить к нему одному. Это неправильно. Как очевидец и участник событий того времени, должен сказать, что со Сталиным делят ответственность и другие люди, в том числе и его ближайшее окружение — Молотов, Маленков, Каганович.

 

Не говорю о Берии. Он был личностью, готовой выполнить все, что угодно, когда угодно и как угодно. Именно для этой цели такие личности и необходимы. Так что вопрос о нем — особый вопрос, и в данном случае я говорю о других людях.

 

Добавлю, что часть ответственности лежит и на Ворошилове, хотя он и был в 1940 году снят с поста наркома обороны, но до самого начала войны оставался председателем Государственного Комитета Обороны. Часть ответственности лежит на нас — военных. Лежит она и на целом ряде других людей в партии и государстве.

 

Участвуя много раз при обсуждении ряда вопросов у Сталина в присутствии его ближайшего окружения, я имел возможность видеть споры и препирательства, видеть упорство, проявляемое в некоторых вопросах, в особенности Молотовым; порой дело доходило до того, что Сталин повышал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь, вставал из-за стола и оставался при своей точке зрения.

 

Многие предложения Сталина, касавшиеся укрепления обороны и вооружения армии, встречали сопротивление и возражения. После этого создавались комиссии, в которых шли споры, и некоторые вопросы тонули в этих спорах. Это тоже была форма сопротивления.

 

Представлять себе дело так, что никто из окружения Сталина никогда не спорил с ним по государственным и хозяйственным вопросам, — неверно. Однако в то же время большинство окружавших Сталина людей поддерживали его в тех политических оценках, которые сложились у него перед войной, и прежде всего в его уверенности, что если мы не дадим себя спровоцировать, не совершим какого-нибудь ложного шага, то Гитлер не решится разорвать пакт и напасть на нас.

 

И Маленков и Каганович в этом вопросе всегда были солидарны со Сталиным; особенно активно поддерживал эту точку зрения Молотов. Молотов не только был сам человеком волевым и упрямым, которого трудно было сдвинуть с места, если уж он занял какую-нибудь позицию. По моим наблюдениям, вдобавок к этому он в то время обладал серьезным влиянием на Сталина, в особенности в вопросах внешней политики, в которой Сталин тогда, до войны, считал его компетентным. Другое дело потом, когда все расчеты оказались неправильными и рухнули, и Сталин не раз в моем присутствии упрекал Молотова в связи с этим. Причем Молотов отнюдь не всегда молчал в ответ. Молотов и после своей поездки в Берлин в ноябре 1940 года продолжал утверждать, что Гитлер не нападет на нас. Надо учесть, что в глазах Сталина в этом случае Молотов имел дополнительный авторитет человека, самолично побывавшего в Берлине.

 

Авторитет Молотова усиливался качествами его характера. Это был человек сильный, принципиальный, далекий от каких-либо личных соображений, крайне упрямый, крайне жестокий, сознательно шедший за Сталиным и поддерживавший его в самых жестоких действиях, в том числе и в 1937-1938 годах, исходя из своих собственных взглядов. Он убежденно шел за Сталиным, в то время как Маленков и Каганович делали на этом карьеру.

Единственный из ближайшего окружения Сталина, кто на моей памяти и в моем присутствии высказывал иную точку зрения о возможности нападения немцев, был Жданов. Он неизменно говорил о немцах очень резко и утверждал, что Гитлеру нельзя верить ни в чем.

 

Как сложились у Сталина его предвоенные, так дорого нам стоившие заблуждения? Думаю, что вначале у него была уверенность, что именно он обведет Гитлера вокруг пальца в результате заключения пакта. Хотя потом все вышло как раз наоборот.

 

Однако несомненно, что пакт с обеих сторон заключался именно с таким намерением.

Сталин переоценил меру занятости Гитлера на Западе, считал, что он там завяз и в ближайшее время не сможет воевать против нас. Положив это в основу всех своих прогнозов, Сталин после разгрома Франции, видимо, не нашел в себе силы по-новому переоценить обстановку.

 

Война в Финляндии показала Гитлеру слабость нашей армии. Но одновременно она показала это и Сталину. Это было результатом 1937-1938 годов, и результатом самым тяжелым.

 

Если сравнить подготовку наших кадров перед событиями этих лет, в 1936 году, и после этих событий, в 1939 году, надо сказать, что уровень боевой подготовки войск упал очень сильно. Мало того, что армия, начиная с полков, была в значительной мере обезглавлена, она была еще и разложена этими событиями. Наблюдалось страшное падение дисциплины, дело доходило до самовольных отлучек, до дезертирства. Многие командиры чувствовали себя растерянными, неспособными навести порядок.

 

В начале 1941 года, когда нам стало известно о сосредоточении крупных немецких сил в Польше, Сталин обратился с личным письмом к Гитлеру, сообщив ему, что нам это известно, что нас это удивляет и создает у нас впечатление, что Гитлер собирается воевать против нас. В ответ Гитлер прислал Сталину письмо, тоже личное и, как он подчеркнул в тексте, доверительное. В этом письме он писал, что наши сведения верны, что в Польше действительно сосредоточены крупные войсковые соединения, но что он, будучи уверен, что это не пойдет дальше Сталина, должен разъяснить, что сосредоточение его войск в Польше не направлено против Советского Союза, что он намерен строго соблюдать заключенный им пакт, в чем ручается своей честью главы государства. А войска его в Польше сосредоточены в других целях. Территория Западной и Центральной Германии подвергается сильным английским бомбардировкам и хорошо наблюдается англичанами с воздуха. Поэтому он был вынужден отвести крупные контингенты войск на восток, с тем чтобы иметь возможность скрытно перевооружить и переформировать их там, в Польше. Насколько я понимаю, Сталин поверил этому письму.

 

В дальнейшем становилось все более и более причин для тревоги. Перед лицом повторяющихся тревожных сигналов Наркомату обороны удалось добиться у Сталина разрешения на частичный призыв в кадры полумиллиона запасных и на переброску в западные округа еще четырех армий.

 

Я как начальник Генерального штаба понимал, что и переброска армий, и переброска мобилизованных к месту службы не могут остаться в секрете от немцев, должны встревожить их и обострить обстановку. А раз так, то одновременно с этими необходимыми мероприятиями нужно привести в боевую готовность войска пограничных округов. Я докладывал об этом Сталину, но он, после того как его две недели пришлось убеждать согласиться на первые два мероприятия, теперь на это третье мероприятие, непосредственно связанное с первыми двумя, согласия так и не дал. Он ответил, что приведение в боевую готовность войск, стоящих в пограничных районах, может привести к войне, а он убежден, что нам удастся славировать, объяснить и частичный призыв, и переброску армий таким образом, чтобы это не встревожило Гитлера.

 

Так получилось, что одни из мер были нами проведены, а другие — нет. По существу, мы остановились на полумерах, что никогда не приводит к добру.

 

Непорядок был у нас и с мобилизационным планом развертывания промышленности в военное время. В мае, на четвертый месяц после того как я принял Генеральный штаб от Мерецкова, я подписал в основном уже подготовленные еще до меня мобилизационные планы перевода Промышленности на военные рельсы. Набравшись решимости, я поехал к Ворошилову, состоявшему в то время Председателем Государственного Комитета Обороны, и буквально принудил его принять от меня на рассмотрение эти планы. Просто-напросто оставил их у него.

 

Несмотря на мои звонки, он в течение месяца так и не приступил к рассмотрению этих планов и только через месяц после нового звонка сказал, чтобы я к нему приехал: надо обсудить, как, с чьим участием и в каком порядке рассматривать планы. Поняв, что дело затягивается, я не поехал к нему, а позвонил Сталину и пожаловался на происходящее.

На следующий же день мы, военные, были вызваны на заседание Политбюро.

 

Последовал диалог между Сталиным и Ворошиловым.

 

— Почему вы не рассматриваете план?

 

— Мы только недавно его получили.

 

— Какого числа вы передали Ворошилову этот план? (Это уже был вопрос ко мне.)

 

Я сказал, что месяц назад.

 

После соответствующей реакции была назначена комиссия для рассмотрения плана. В комиссии было много споров и препирательств. Некоторые ее члены говорили, что-де у нас много других вопросов, надо все ломать, а мы не можем всего ломать и т.д.

 

Дело затягивалось и затягивалось. Видя это, мы решили добиться и добились, чтобы были приняты хотя бы отдельные решения по плану подготовки боеприпасов, по остальным пунктам этот план развертывания промышленности к началу войны так и не был утвержден.

 

Особенно тяжело обстояло в ту зиму и весну дело с боеприпасами. Новые, поставленные на вооружение артиллерийские системы, в том числе противотанковые, были обеспечены только пробными сериями снарядов. Из-за задержки со снарядами задерживалось и уже налаженное производство орудий.

 

Мы поставили вопрос о создании годового запаса снарядов на первый год войны, считая, что после перевода промышленности на военные рельсы производство, покрывающее нужды войны, может быть достигнуто только через год после ее начала.

 

Возникли споры.

 

Вознесенский, человек, знавший экономику, тут же мгновенно подсчитал, какое огромное количество снарядов мы хотим иметь в запасе, и с карандашом в руках начал доказывать, что согласно нашим расчетам мы планируем 500 снарядов для поражения одного танка противника.

 

— Разве это возможно?

 

Пришлось ответить ему, что это не только возможно, а необходимо, что будет отлично, если нам удастся обойтись даже не пятьюстами, а тысячью снарядов для уничтожения каждого немецкого танка.

 

— А как же быть с нормами поражения танков, записанными у вас во всех документах? — спросил Вознесенский.

 

— Так это же нормы поражения на учениях, а на войне другое дело.

 

Была создана комиссия.

 

После всех подсчетов убедились, что производство такого количества снарядов металлом обеспечить можно, но нельзя обеспечить порохами, с порохами дело обстояло из рук вон плохо.

 

В итоге нашу заявку пока было предложено удовлетворить только на 15-20 процентов.

Говоря о предвоенном периоде и о том, что определило наши неудачи в начале войны, нельзя сводить все только к персональным ошибкам Сталина или в какой-то мере к персональным ошибкам Тимошенко и Жукова.

 

Все это так. Ошибки были.

 

Но надо помнить и некоторые объективные данные. Надо подумать и подсчитать, что представляли тогда собой мы и наша армия и Германия и ее армия. Насколько выше был ее военный потенциал, уровень промышленности, уровень промышленной культуры, уровень общей подготовленности к войне.

 

После завоевания Европы немцы имели не только сильную, испытанную в боях, развернутую и находившуюся в полной боевой готовности армию, не только идеально налаженную работу штабов и отработанное буквально по часам взаимодействие пехоты, артиллерии, танков и авиации. Немцы имели перед нами огромное преимущество в военно-промышленном потенциале. Почти втрое превосходили нас по углю, в два с половиной раза — по чугуну и стали. Правда, у нас оставалось преимущество по нефти — и по запасам, и по объему добычи. Но, даже несмотря на это, мы, например, к началу войны так и не имели необходимого нам количества высокооктанового бензина для поступавших на наше вооружение современных самолетов, таких, как МИГи.

 

Словом, нельзя забывать, что мы вступили в войну, еще продолжая быть отсталой в промышленном отношении страной по сравнению с Германией.

 

Говоря о нашей подготовленности к войне с точки зрения хозяйства, экономики, нельзя замалчивать и такой фактор, как последующая помощь со стороны союзников. Прежде всего, конечно, со стороны американцев, потому что англичане в этом смысле помогали нам минимально. При анализе всех сторон войны это нельзя сбрасывать со счетов. Мы были бы в тяжелом положении без американских порохов, мы не смогли бы выпускать такое количество боеприпасов, которое нам было необходимо. Без американских «студебеккеров» нам не на чем было бы таскать нашу артиллерию. Да они в значительной мере вообще обеспечивали наш фронтовой транспорт. Выпуск специальных сталей, необходимых для самых разных нужд войны, был тоже связан с рядом американских поставок.

 

То есть то развитие военной промышленности, которое осуществлялось в ходе войны, и переход ее на военные рельсы были связаны не только с нашими собственными военно-промышленными ресурсами, имевшимися к началу войны, но и с этими поставками *). И это тоже следует учитывать, сравнивая то, с чем мы вступили в войну и с чем — Германия, располагавшая притом еще и военной промышленностью всех захваченных ею стран Европы.

 

Наконец, надо добавить, что Гитлер со дня своего прихода к власти абсолютно все подчинил интересам будущей войны, все строилось в расчете на победу в этой войне, все делалось для этого и только для этого. А мы такой позиции не заняли, остановились на полумерах. Сталкивались друг с другом интересы ведомств, шла бесконечная торговля по каждому вопросу, связанному с вооружением армии и подготовкой к войне. Все это тоже надо класть на чашу весов, объясняя причины наших поражений и неудач первого года войны.

 

Сталин считал, и считал справедливо, что для того чтобы подготовиться к войне, нам нужно еще минимум два года. Они нужны были и для военно-стратегического освоения районов, занятых нами в 1939 году, и для реорганизации армии, в том числе технической, с которой мы сильно запоздали. Хотя за год, прошедший между концом финской кампании и началом войны, было немало сделано, но, чтобы оказаться вполне готовыми к войне, нам нужно было действительно еще около двух лет.

 

Сведения о предстоящем нападении немцев, шедшие от Черчилля и из других источников, Сталин считал вполне логичным стремлением англичан столкнуть нас с немцами и поскорее ввязать нас в войну, к которой мы, по его убеждению, были не готовы. Он считал также, что провокации возможны не только со стороны англичан, но и со стороны некоторых немецких генералов, склонных, по его мнению, к превентивной войне и готовых поставить Гитлера перед свершившимся фактом. О сообщениях, переданных Зорге, несмотря на занимаемую мною тогда должность начальника Генерального штаба, я в то время ровно ничего не знал. Очевидно, доклады об этом шли непосредственно к Сталину через Берию, и Сталин не счел нужным сообщать нам об этих имевшихся у него донесениях.

Сведениями о дислокации значительных военных сил в Польше мы располагали, но Сталин в принципе считал само собой разумеющимся, что немцы держат у наших границ крупные части, зная, что и мы в свою очередь держим на границе немалое количество войск, и считаясь с возможностью нарушения пакта с нашей стороны. А непосредственное сосредоточение ударных немецких группировок было произведено всего за два-три последних дня перед войной. И за эти двое-трое суток разведчики не успели передать нам сведений, которые бы составили полную картину готовящегося.

 

Что такое внезапность?

 

Трактовка внезапности, как трактуют ее сейчас, да и как трактовал ее в своих выступлениях Сталин, неполна и неправильна.

 

Что значит внезапность, когда мы говорим о действиях такого масштаба? Это ведь не просто внезапный переход границы, не просто внезапное нападение. Внезапность перехода границы сама по себе еще ничего не решала. Главная опасность внезапности заключалась не в том, что немцы внезапно перешли границу, а в том, что для нас оказалась внезапной ударная мощь немецкой армии; для нас оказалось внезапностью их шестикратное и восьмикратное превосходство в силах на решающих направлениях; для нас оказались внезапностью и масштабы сосредоточения их войск, и сила их удара. Это и есть то главное, что предопределило наши потери первого периода войны. А не только и не просто внезапный переход границы.

 

Начало войны застало меня начальником Генерального штаба. Обстановка для работы в Генеральном штабе в те дни была крайне трудной. Мы все время отставали, опаздывали, принимали запоздалые, несвоевременные решения.

 

Наконец Сталин поставил передо мной прямой вопрос:

 

— Почему мы все время опаздываем?

 

И я ему на это тоже прямо ответил, что при сложившейся у нас системе работы иначе и быть не может.

 

— Я как начальник Генерального штаба получаю первую сводку в 9 утра. По ней требуется сейчас же принять срочные меры. Но я сам не могу этого сделать. Я докладываю наркому Тимошенко. Но и нарком тоже не может принять решения. Мы обязаны доложить это вам. Приехать в Кремль и дожидаться приема. В час или в два часа дня вы принимаете решения. Мы едем, оформляем их и направляем приказания на места. Тем временем обстановка уже изменилась. Мы хотели удержать такой-то пункт, скажем Ивановку, — придвинуть к ней войска. Но немцы за это время уже заняли ее. Наоборот, мы хотели вывести войска из какого-то другого пункта. А немцы тем временем уже обошли его и отрезали. Между получением данных, требующих немедленного решения, и тем решением, которое мы принимаем, проходит 7-8 часов. А за это время немецкие танки делают 40-50 километров, и мы, получив новые сведения, принимаем новое решение и снова опаздываем.

 

Я доложил Сталину, что, на мой взгляд, двухступенное командование невозможно.

 

— Либо я как начальник Генерального штаба должен докладывать Тимошенко, с тем чтобы он, ни с кем не согласовывая, немедленно принимал решения; либо я должен докладывать все это непосредственно вам, с тем чтобы эти решения немедленно принимали вы. Иначе мы будем продолжать опаздывать.

 

К началу июля неправильность принятой системы и гибельность проволочек стали ясны самому Сталину. Тимошенко был назначен командующим Западным направлением, а обязанности Верховного Главнокомандующего взял на себя Сталин. С ликвидацией этой двухступенности наша работа начала принимать более нормальный и более оперативный характер. Кроме того, состояние ошеломленности, в котором мы находились в первые десять дней войны, несколько смягчилось. Продолжали происходить тяжелые события, но мы психологически уже привыкли к ним и стремились исправить положение, исходя из реально складывавшейся обстановки.

 

Вспоминая предвоенный период, надо сказать, что, конечно, на нас — военных — лежит ответственность за то, что мы недостаточно настойчиво требовали приведения армии в боевую готовность и скорейшего принятия ряда необходимых на случай войны мер.

 

Очевидно, мы должны были это делать более решительно, чем делали. Тем более что, несмотря на всю непререкаемость авторитета Сталина, где-то в глубине души у тебя гнездился червь сомнения, шевелилось чувство опасности немецкого нападения. Конечно, надо реально себе представить, что значило тогда идти наперекор Сталину в оценке общеполитической обстановки. У всех на памяти еще были недавно минувшие годы; и заявить вслух, что Сталин не прав, что он ошибается, попросту говоря, могло тогда означать, что, еще не выйдя из здания, ты уже поедешь пить кофе к Берии.

 

И все же это лишь одна сторона правды. А я должен сказать всю. Я не чувствовал тогда, перед войной, что я умнее и дальновиднее Сталина, что я лучше него оцениваю обстановку и больше него знаю. У меня не было такой собственной оценки событий, которую я мог бы с уверенностью противопоставить как более правильную оценкам Сталина. Такого убеждения у меня не существовало. Наоборот, у меня была огромная вера в Сталина, в его политический ум, его дальновидность и способность находить выходы из самых трудных положений. В данном случае в его способность уклониться от войны, отодвинуть ее. Тревога грызла душу. Но вера в Сталина и в то, что в конце концов все выйдет именно так, как он предполагает, была сильнее. И, как бы ни смотреть на это сейчас, — это правда».

[SAM to SAM]

и еще он же:

«Не знаю, как ваше мнение, но мне кажется, что в мемуарах военачальников не место огромным спискам имен и огромному количеству боевых эпизодов с упоминаниями тех или иных случаев героизма. В тех случаях, когда это преподносится как личные наблюдения, — это неправда. Ты, командующий фронтом, сам этого не видел, не присутствовал при этом, не знаешь лично человека, о котором идет речь, не представляешь себе подробностей его подвига. В некоторых случаях не знаешь и фамилии человека, совершившего подвиг. В большинстве случаев эти факты в мемуарах берутся из чужих материалов.

Они не характеризуют деятельности командующего фронтом, а порой мешают созданию целостной картины происходящего, изложенной с точки зрения того, кто пишет мемуары. Мне думается, что злоупотребление этим выглядит как ложный демократизм, ложное заигрывание.

Для того чтобы показать, как воюет народ, не обязательно брать из газет того времени или из политдонесений списки фамилий. Когда ты рассказываешь о том, как воюет целый фронт, как воюют входящие в него армии, как воюет вся эта огромная масса людей, какие потери они несут, чего добиваются и как побеждают, — это и есть рассказ о действиях народа на войне.

В ходе войны мы совершили немало ошибок, и об этих ошибках нам надо писать в своих мемуарах. Я, во всяком случае, пишу. В частности, пишу о тех ошибках, которые были у меня как у координатора действий двух фронтов во Львовско-Сандомирской операции, когда мы, имея более чем достаточные для выполнения задачи силы, топтались перед Львовом, а я как координатор действий двух фронтов не использовал эти силы там, где было необходимо, не сманеврировал ими своевременно для успеха более быстрого и решительного, чем тот, который был достигнут.

Большой недостаток некоторых мемуаров, которые я читал, — ограниченность кругозора и командующих армиями, и даже командующих фронтами.

Порой создается странное впечатление, что, казалось бы, опытный и образованный военный человек, действующий на войне в пределах своих разграничительных линий и имеющий соседей справа и слева, забывает о том, что с их действиями связаны не только его неудачи, но и его успехи. Забывает, что справа и слева от него действуют части той же самой советской армии, которым надо отдавать должное так же, как и собственным своим частям, забывает, что все это одна и та же армия, а не какая-то другая и что немцы действуют не специально против его армии или фронта, а против советской армии в целом, против всех армий, всех фронтов.

И если в данный момент именно он испытывает затруднения, по нему наносится удар, против него немцы сосредоточивают крупные силы, то это связано с тем, что где-то в другом месте у них этих сил нет, что где-то они ослабили напряжение и не наносят удара, и у кого-то из его соседей справа или слева в связи с этим в данный момент легче.

Этот сосед в свою очередь не должен забывать о причинах того, почему ему в данный момент легче. Но и ты, когда пишешь мемуары, не вправе забывать, что успех твоего труда связан с тем, что в это время немцы сосредоточивали силы на другом участке, что там твоим соседям приходилось тяжело.

Нельзя забывать, что ты имел успех не только потому, что ты сам такой умный и хороший и что так хорошо действовали твои войска, но и потому, что для твоего удара сложилась благоприятная обстановка, соседи отвлекли на себя основные силы противника, а ты получил преимущества, легшие в основу твоего успеха.

Но этот твой успех — общий, а не только твой. Точно так же, как если у соседа складывается выгодная обстановка, а у тебя тяжелая, то успех соседа не только его успех, но и твой.

Вот это нередко забывают в воспоминаниях. Пишут так, как будто ведут войну только в своих разграничительных линиях, как будто твои войска нечто совершенно отдельное от всего другого. С такой узостью кругозора принципиально нельзя мириться, не говоря уже о том, что узость эта ведет к целому ряду искажений в оценке самого хода военных действий».

[Аналитик]

Не помню, выкладывал кто-нибудь вот это или нет:

 

http://vivovoco.rsl.ru/VV/JOURNAL/RUHIST/STANET1.HTM

 

РЕЧЬ СТАЛИНА,

КОТОРОЙ НЕ БЫЛО

 

Случ Сергей Зиновьевич,

канд. истор. наук,

ст. научн.сотр. Института славяноведения РАН.

 

Автор выражает большую благодарность

д-ру Юргену Царускому (Ин-т современной истории, Мюнхен)

за помощь в работе над статьей.

 

 

Эта история началась 65 лет назад, поздней осенью 1939 г. Именно с этого времени и по сей день по публицистическим эссе и историческим работам в разных странах блуждает некий текст "речи Сталина", будто произнесенной им на якобы состоявшемся 19 августа 1939 г. сверхсекретном заседании Политбюро ЦК ВКП(б). В ней раскрывались потаенные мотивы решения Сталина заключить с Гитлером пакт о ненападении и его возможные последствия, связанные с этим надежды руководства СССР на использование предстоявшей войны между Германией и западными державами для революционизирования Европейского континента. Не прошли мимо этой речи некоторые крупные политики того времени и прежде всего сам Сталин. При этом У. Черчилль упомянул о ней в мемуарах буквально одной достаточно расплывчатой фразой, без каких-либо комментариев [1], а бывший премьер-министр Франции Э. Даладье, коснувшись ее содержания, заявил, что хотя и не может "удостоверить подлинность документа, содержащего текст «речи Сталина», но верит в его подлинность" [2]. Однако некоторые современные публицисты и историки лишены даже тени каких-либо сомнений, рассматривая эту "речь Сталина" в качестве ключевого документа по истории Второй мировой войны. "Любая попытка установить точную дату начала Второй мировой войны и время вступления СССР в нее неизбежно приводит нас к дате 19 августа 1939 года" [3].

 

"19 августа 1939 г. на внезапно созванном заседании Политбюро ЦК... в программной речи Сталин провозгласил, что теперь наступил момент поднести фитиль военного пожара также к пороховой бочке Европы" [4]. Как полагает американский историк Р. Раак, "эта ранее не публиковавшаяся речь является, несомненно, наиболее важным документом, извлеченным из советских архивов со времени их открытия..." [5]. Он, как утверждает российский историк В.Л. Дорошенко, "должен быть принят в качестве одного из основополагающих документов по истории Второй мировой войны" [6]. Именно так он и предстает в недавно вышедшей в Германии первой биографии Сталина, написанной профессором Гейдельбергского университета Х.-Д. Леве. Немецкий историк приводит обширные цитаты из этой "речи Сталина" с целью "раскрытия" намерений советского вождя, якобы рассматривавшего заключение пакта с Гитлером как необходимое условие для последующего революционизирования всего Европейского континента в ходе Второй мировой войны [7].

 

Однако текст этой "речи Сталина", известный по крайней мере западным историкам со времени своей первой публикации, т.е. с конца ноября 1939 г. и до конца 1980-х гг., не только никогда не рассматривался в качестве ключевого документа советской внешней политики или тем более Второй мировой войны [8], но не был даже помещен в изданных на Западе сборниках документов о советской внешней политике [9]. Нет его и в опубликованном Гарвардским университетом 14-м томе собрания сочинений Сталина [10]. И это несмотря на то, что все эти издания увидели свет в период "холодной войны", когда откровения советского диктатора могли стать бесценной находкой как для советологов, так и для политиков".

 

Пытаясь ответить на этот и ряд других вопросов, связанных с "речью Сталина" 19 августа 1939 г., я прослеживаю основные этапы истории этого "документа": в статье приводятся результаты, опубликованные его первым исследователем немецким историком Э. Йеккелем еще в 1958 г. [12], подробно рассматриваются обстоятельства нового всплеска интереса к "речи Сталина" в историографии с середины 1990-х гг. и вплоть до самого последнего времени в связи с одной находкой в бывшем Особом архиве в Москве. Здесь также анализируется на основе ранее неизвестных документов из российских архивов содержание этого текста и мотивы как его появления, так и реанимирования.

 

I

 

28 ноября 1939 г. информационное агентство Гавас распространило следующее сообщение [13]. :

 

"Агентство Гавас получило из Москвы (через Женеву) от источника, который оно рассматривает как достойный абсолютного доверия, следующие сведения о заседании Политбюро, проведенного по инициативе Сталина 19 августа в 10 часов вечера, вскоре после которого СССР подписал известное политическое соглашение с рейхом: вечером 19 августа члены Политбюро были срочно созваны на секретное заседание, на котором присутствовали также видные лидеры Коминтерна, но только те, кто входил в русскую секцию [14]. Никто из зарубежных коммунистов, даже Димитров - генеральный секретарь Коминтерна, не был приглашен на это заседание [15], цель которого, не обозначенная в повестке дня, состояла в том, чтобы заслушать доклад Сталина".

Далее следовала запись его основных положений *:

* Места, где располагались появлявшиеся впоследствии дополнения в первоначально опубликованный текст, отмечены цифрами, обозначающими год, а в фигурных скобках - порядковый номер, указывающий на последовательность приведенных ниже дополнений.

"Мир или война [16].

Этот вопрос вступил в критическую фазу. Его решение целиком и полностью зависит от позиции, которую займет Советский Союз [17].

 

Мы совершенно убеждены, что, если мы заключим договор о союзе с Францией и Великобританией, Германия будет вынуждена отказаться от Польши и искать modus vivendi [18]. с западными державами [19]. Таким образом, войны удастся избежать [20], и тогда последующее развитие событий примет опасный для нас характер.

 

С другой стороны, если мы примем известное вам [21]. предложение Германии о заключении с ней пакта о ненападении, она, несомненно, нападет на Польшу, и тогда вступление Англии и Франции в эту войну станет неизбежным. (1941 {1} ).

 

При таких обстоятельствах у нас будут хорошие шансы остаться в стороне от конфликта, и мы сможем, находясь в выгодном положении, выжидать, когда наступит наша очередь. Именно этого требуют наши интересы. (1941 {2} ), (1942 {1}).

 

Итак, наш выбор ясен: мы должны принять немецкое предложение, а английской и французской делегациям ответить вежливым отказом и отправить их домой [22].

 

Нетрудно предвидеть выгоду, которую мы извлечем, действуя подобным образом. Для нас очевидно, что Польша будет разгромлена прежде, чем Англия и Франция смогут прийти ей на помощь. В этом случае Германия передаст нам часть Польши вплоть до подступов Варшавы, включая украинскую Галицию.

 

Германия предоставит нам полную свободу действий в трех прибалтийских странах. Она не будет препятствовать возвращению России Бессарабии [23]. Она будет готова уступить нам в качестве зоны влияния Румынию [24], Болгарию [25]. и Венгрию [26].

 

Остается открытым вопрос о Югославии, решение которого зависит от позиции, которую займет Италия. Если Италия останется на стороне Германии [27], тогда последняя потребует, чтобы Югославия входила в зону ее влияния [28], ведь именно через Югославию она получит доступ к Адриатическому морю. Но если Италия не пойдет вместе с Германией, то тогда она за счет Италии получит выход к Адриатическому морю, и в этом случае Югославия перейдет в нашу сферу влияния [29].

 

Все это в том случае, если Германия выйдет победительницей из войны. Однако мы должны предвидеть последствия как поражения, так и победы Германии. Рассмотрим вариант, связанный с поражением Германии. (1941 {3} ). У Англии и Франции будет достаточно сил, чтобы оккупировать Берлин и уничтожить Германию, которой мы вряд ли сможем оказать эффективную помощь [30].

 

Поэтому наша цель заключается в том, чтобы Германия как можно дольше смогла вести войну, чтобы уставшие и крайне изнуренные Англия и Франция были не в состоянии разгромить Германию.

 

Отсюда наша позиция: оставаясь нейтральными, мы помогаем Германии экономически, обеспечивая ее сырьем и продовольствием; однако, само собой разумеется, что наша помощь [31]. не должна переходить определенных границ, чтобы не нанести ущерба нашей экономике и не ослабить мощь нашей армии.

 

В то же время мы должны вести активную коммунистическую пропаганду, особенно в странах англо-французского блока и, прежде всего, во Франции. Мы должны быть готовы к тому, что в этой стране наша (так в тексте. - С.С.) партия во время войны будет вынуждена прекратить легальную деятельность и перейти к нелегальной. Мы знаем, что подобная деятельность требует больших средств, но мы должны без колебаний пойти на эти жертвы. (1942 {2}). Если эта подготовительная работа будет тщательно проведена, тогда безопасность Германии будет обеспечена, и она сможет способствовать советизации Франции. (1941 {4}). Рассмотрим теперь вторую гипотезу, связанную с победой Германии.

 

Некоторые считают, что такая возможность представляла бы для нас наибольшую опасность. В этом утверждении есть доля правды, но было бы ошибкой полагать, что эта опасность настолько близка и велика, как некоторые себе это воображают.

 

Если Германия победит, она выйдет из войны слишком истощенной, чтобы воевать с нами в ближайшие десять лет [32]. Ее основной заботой будет наблюдение за побежденными Англией и Францией, чтобы воспрепятствовать их подъему.

 

С другой стороны, Германия-победительница будет обладать огромными колониями; их эксплуатация и приспособление к немецким порядкам также займут Германию в течение нескольких десятилетий. Очевидно, что Германия будет слишком занята другим, чтобы повернуть против нас. (1941 {5}), (1942 {3}).

 

Товарищи, сказал в заключение Сталин, я изложил вам свои соображения. Повторяю, что в ваших (так в тексте. - С.С.) интересах, чтобы война разразилась между рейхом [33]. и англо-французским блоком. Для нас очень важно, чтобы эта война длилась как можно дольше, чтобы обе стороны истощили свои силы. Именно по этим причинам мы должны принять предложенный Германией пакт и способствовать тому, чтобы война, если таковая будет объявлена, продлилась как можно дольше. В то же время мы должны усилить экономическую [34] работу в воюющих государствах, чтобы быть хорошо подготовленными к тому моменту, когда война завершится".

 

"Доклад Сталина, выслушанный с благоговейным вниманием, не вызвал никакой дискуссии. Было задано только два малозначительных вопроса, на которые Сталин ответил. Его предложение о согласии на заключение пакта о ненападении с рейхом было принято единогласно. Затем Политбюро приняло решение поручить председателю Коминтерна Мануильскому [35]. совместно с секретарем Димитровым под личным руководством Сталина разработать надлежащие инструкции для коммунистической партии за рубежом".

 

 

Распространенный агентством Гавас текст был опубликован 28 ноября во французской прессе [36]. Несмотря на то, что в Германии он не публиковался, Берлин не остался безучастен к этой "сенсации". 29 ноября МИД направил посольству в Москве текст сообщения Гавас [37]. с просьбой информировать о реакции на него в официальных кругах СССР, а также обратить внимание Наркоминдела на желательность соответствующего отклика в советской прессе [38]. Однако, еще не будучи полученным в посольстве [39], вопрос был фактически снят: советская реакция на сообщение Гавас последовала уже 30 ноября [40]. и на самом высоком уровне - в форме ответа Сталина на вопрос редактора газеты "Правда" [41].

 

"О лживом сообщении агентства Гавас

Редактор «Правды» обратился к т. Сталину с вопросом: как относится т. Сталин к сообщению агентства Гавас о «речи Сталина», якобы произнесенной им «в Политбюро 19 августа», где проводилась якобы мысль о том, что «война должна продолжаться как можно дольше, чтобы истощить воюющие стороны». Тов. Сталин прислал следующий ответ:

 

«Это сообщение агентства Гавас, как и многие другие его сообщения [42], представляет вранье. Я, конечно, не могу знать, в каком именно кафешантане сфабриковано это вранье. Но как бы ни врали господа из агентства Гавас, они не могут отрицать того, что:

 

а) не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну;

 

б) после открытия военных действий Германия обратилась к Франции и Англии с мирными предложениями, а Советский Союз открыто поддержал мирные предложения Германии, ибо он считал и продолжает считать, что скорейшее окончание войны коренным образом облегчило бы положение всех стран и народов;

 

в) правящие круги Англии и Франции грубо отклонили как мирные предложения Германии, так и попытки Советского Союза добиться скорейшего окончания войны. Таковы факты. Что могут противопоставить этим фактам кафешантанные политики из агентства Гавас?»"

 

Опубликованный текст, причем не только ответа, но и вопроса, несомненно составленный лично Сталиным [43], несет на себе отпечаток большого раздражения его автора. Чем это объяснить? Почему Сталин пошел на столь очевидное и, самое главное, публичное передергивание еще свежих фактов, заострив и на этот раз авторизовав основные положения не просто прогерманской, а фактически пронацистской статьи "Мир или война?" [44]. Есть серьезные основания полагать, что у Сталина было как минимум два веских повода для подобного недипломатичного заявления, которые ни по существу, ни по форме не имели ничего или очень мало общего со стремлением убедить мировую общественность в отсутствии замыслов, содержащихся в приписываемом ему агентством Гавас выступлении. Сталин мог опасаться, что опубликованный текст способен нанести серьезный ущерб советско-германским отношениям и особенно реализации достигнутых в августе-сентябре 1939 г. договоренностей о разделе Восточной Европы. Не случайно комментарий Сталина был опубликован безотлагательно именно 30 ноября: в этот день СССР начал войну с Финляндией, в ходе которой Сталин был особенно заинтересован в максимально благожелательной позиции Берлина.

Ответ Сталина был выдержан в весьма типичной для его стиля полемики форме, а именно - "инкриминировать врагу свои собственные преступления, свою собственную тактику" [45]. Правда, в данном случае он обвинял западные державы в том, что совершила нацистская Германия, не забывая при этом и о необходимости выдать индульгенцию самому себе. Однако Сталин зря волновался, реакция Берлина была совершенно спокойной. Там были вполне удовлетворены опубликованным ответом Сталина, поместив его в немецких газетах под крупными заголовками [46]. При этом в Берлине явно не придавали серьезного значения этому событию [47], так как были заняты подготовкой западной кампании и начавшейся советско-финской войной. И. Геббельс, как правило, фиксировавший в то время в дневнике все выгодные для Германии высказывания советских лидеров и центральной советской прессы, на этот раз обошел слова Сталина полным молчанием [48].

 

II

 

Более полутора лет никто не вспоминал о "речи Сталина". Однако 22 июня 1941 г. все изменилось, и уже 12 июля 1941 г. бывший женевский корреспондент Гавас Анри Рюффен публикует статью в газете "Journal de Geneve" под заголовком "Два документа" [49]. Одним из них был текст "речи Сталина" 19 августа 1939 г. Из публикации Рюффена следовало, что именно он 27 ноября 1939 г. передал агентству Гавас полученный им из не афишируемого источника ("secret professionnel") текст "речи Сталина". Причем, представленный им в 1941 г. вариант был дополнен несколькими новыми фразами.

 

1. "В результате [войны] Западная Европа подвергнется глубокому разрушению".

2. "Диктатура коммунистической партии возможна лишь в результате большой войны..."

 

3. "В случае поражения Германии, - сказал он, - неизбежно последует ее советизация и создание коммунистического правительства".

 

4. "Но для этого необходимо, чтобы война продолжалась как можно дольше, и именно в этом направлении должны быть задействованы все наши средства".

 

5. "Если мы окажемся достаточно ловкими, чтобы извлечь выгоду из развития событий, мы сможем прийти на помощь коммунистической Франции и превратить ее в нашего союзника, равно как и все народы, попавшие под опеку Германии".

 

Дополнения, сделанные Рюффеном, носили как антисоветский, так и пронацистский характер, недвусмысленно намекая на спасительную миссию Германии как "защитницы" европейской цивилизации. И на этот раз нацистская пресса без промедления откликнулась на публикацию Рюффена, которая органично вписалась в начатую Геббельсом "крупную пропагандистскую кампанию против большевизма" под лозунгом: "Пелена спала: Москва без маски" [50]. В последующие дни в Германии появились статьи под крупными заголовками: "Война в Европе должна подготовить почву для мировой революции. Сенсационные французские документы о двойной игре Сталина" [51]. "Эта война должна длиться как можно дольше. Сенсационные разоблачения о подлой двойной игре Москвы" [52].

Следующая версия текста "речи Сталина" появилась в книге французского профессора А. де Ла Праделя "Щупальца марксизма. Возникновение, тактика и действия советской дипломатии 1920-1940" [53], изданной на контролировавшейся режимом Виши территории. В одной из ее глав "Признания Сталина" были помещены уже в основном известные "Документы Рюффена" с предисловием журналиста. Вместе с тем в версии 1942 г. содержалось несколько новых дополнений к уже известным вариантам.

 

1. "Опыт последних двадцати лет ясно доказывает, что в мирное время в Европе не может быть коммунистического движения достаточно сильного, чтобы взять власть. Такое движение и, следовательно, сама (диктатура коммунистической партии возможны лишь в результате большой войны. - См. дополнение 1941 {2} )".

2. "Мы знаем, что эта деятельность требует больших средств, но мы должны пойти на эти жертвы без колебаний и поручить французским товарищам поставить в числе первоочередных задач подкуп полиции" (дополнение выделено курсивом).

 

3. "Но нужно быть готовым и к другому: в побежденной Франции неизбежно произойдет коммунистическая революция. Если мы будем достаточно ловкими, чтобы извлечь выгоду из этого обстоятельства, мы сможем прийти на помощь коммунистической Франции и превратить ее в нашего союзника. Нашими союзниками станут также все те народы, которые оказались под опекой (См. дополнение 1941 {5} ) Германии-победительницы, и перед нами, таким образом, откроется широкое поле деятельности".

 

Содержание дополнений 1942 г. свидетельствует о все большем смещении акцентов в "речи Сталина" на взаимодействие СССР и французских коммунистов в советизации Франции и остальной Европы. И это не случайно. Неизвестно, в каком именно месяце 1942 г. увидела свет книга де Ла Праделя, но в любом случае его книга в целом и публикация "речи Сталина" с дополнениями Рюффена - это реакция на изменения на фронтах Второй мировой войны и активизацию движения Сопротивления во Франции, в котором значительную роль играли коммунисты [54], т.е. реакция на проблемы, вызывавшие озабоченность Вишистского режима.

В предисловии Рюффена приводились и некоторые подробности того, как он оказался обладателем информации, распространенной агентством Гавас. На протяжении трех недель, т.е. с начала ноября 1939 г., среди журналистов и политиков курсировали слухи о совершенно секретном заседании Политбюро ЦК ВКП(б), принявшем исключительно важное решение, касающееся войны. Эти слухи обретали различную форму, наполняясь деталями, например, о том, в какой мере от Сталина зависит будущее Европы, но при этом все оставалось только на уровне слухов. Рюффен предпринял попытки получить более точную информацию, но они оказались безрезультатными. И вдруг представилась возможность войти в контакт с высокопоставленным лицом, чья информированность не вызывала сомнений. Это лицо и предоставило все необходимые сведения, которые Рюффен записал как можно точнее [55].

 

Прошло еще 2 года, и в издававшемся в Виши журнале "La Revue universelle" Рюффен публикует статью "План Сталина (ноябрь 1939 г.)" [56], где вновь приводится "речь Сталина", но на этот раз в варианте почти идентичном тому, что был опубликован в книге де Ла Праделя. Однако при этом сама история появления "речи Сталина" выглядела иначе, чем в этой книге. Согласно этой версии, ничего не подозревавший Рюффен находился 27 ноября 1939 г. в женевском бюро агентства Гавас, когда неожиданно появился посетитель, доверивший ему документ. После тщательного анализа, не оставившего никаких сомнений в подлинности документа, Рюффен в тот же вечер передал его в Париж [57].

 

На этой публикации Рюффена 1944 г. завершается "военная история" "речи Сталина". Йеккель проследил все этапы трансформации ее текста и даже вступил с Рюффеном в переписку во второй половине 1950-х гг. Рюффен подтвердил, что именно он был посредником в передаче текста "речи Сталина" агентству Гавас. Однако уже на второе письмо, в котором содержались конкретные вопросы, касающиеся расхождений между двумя опубликованными лично Рюффеном текстами и вариантом, помещенным в книге де Ла Праделя, он не ответил [58]. И, по-видимому, не случайно. Йеккель установил, что Рюффен придерживался ярко выраженных антикоммунистических взглядов, отразившихся в написанной им еще в середине 1920-х гг. книге "Грядет ли опять война?" [59] и получивших дальнейшее развитие в более поздних статьях периода войны [60]. Это во многом объясняет, почему именно Рюффен оказался причастен к публикации "речи Сталина" и ее вариантов. Трудно сказать, был ли Рюффен автором или соавтором приписываемого Сталину текста, но определенно он мог знать немало о его происхождении. Поэтому ему было что скрывать даже во второй половине 1950-х гг.

 

На основании тщательного исследования Йеккель пришел к выводу, что "документ" вызывает серьезные сомнения, как с точки зрения его происхождения, так и по содержанию, местами совершенно немыслимому. "Всего этого было бы достаточно, чтобы так называемую речь Сталина исключить из использования в научной литературе, если и не как доказуемо фальшивую, то, во всяком случае, как в высшей степени сомнительную" [61]. При этом "речь" не содержала никакой новой информации (за исключением явно абсурдных положений), которая не была бы известна в ноябре 1939 г. любому наблюдателю. Поэтому, резюмировал Йеккель, эта "речь" могла бы вполне представлять собой "фиктивно-пророческий" набросок "специалиста по большевизму" [62]. Появление столь содержательной статьи не могло не повлиять на отношение к этому "документу" западных [63].историков, в подавляющем большинстве принявших аргументацию Йеккеля.

 

Судьба "речи Сталина" 19 августа 1939 г. на этом не закончилась - время от времени ее вспоминали и даже цитировали преимущественно праворадикальные авторы на Западе, хотя и не акцентировали на ней внимания [64]. Так наверное и остались бы в историографии текст "речи Сталина", распространенный агентством Гавас в конце ноября 1939 г., и почти таинственная история его различных публикаций неким полузабытым эпизодом политической интриги, но наступили другие времена.

 

III

 

В ходе начавшейся в СССР во второй половине 1980-х гг. перестройки постепенно появились возможности для научного исследования советской внешней политики на базе ранее совершенно недоступных архивных документов. Этот процесс идет сложно, порой болезненно, с неизбежными рецидивами, связанными со стремлением определенной группы российских историков при помощи селективного подбора архивных документов оправдать действия Сталина, якобы руководствовавшегося исключительно национально-государственными интересами. С другой стороны, некоторые историки, исходя из бесспорного постулата, что во главе установленного большевиками в СССР тоталитарного режима стоял один из крупнейших преступников XX в., полагают, что нет таких отягчающих фактов и документов, которые нельзя было бы инкриминировать Сталину, а поэтому тщательная проверка и перепроверка каждого очередного факта и документа на предмет их соответствия исторической истине не обязательна, и действуют по принципу: чем больше обвинений, тем лучше. Однако подобный подход, сочетающий в себе агрессивность и не менее очевидный непрофессионализм, чреват серьезными издержками: каждое приписываемое Сталину деяние, не находящее подтверждения, неизбежно вызывает цепную реакцию псевдоопровержений, ставя под сомнение уже доказанные факты и вооружая вновь активизировавшихся неосталинистов новыми аргументами по реабилитации преступного режима и его вождя [65].

 

Все сказанное имеет самое непосредственное отношение и к истории с "речью Сталина" 19 августа 1939 г. Реанимации интереса к ней предшествовали некоторые события на околоисторическом фронте. В 1985 г. в Англии появилась статья перешедшего на Запад офицера ГРУ, скрывшегося под псевдонимом В. Суворов. Автор обосновывал тезис о намерении Сталина летом 1941 г. напасть на Германию [66]. Опубликованная в журнале британского Института оборонных исследований, она скорее всего привлекла бы внимание лишь специалистов, как еще одна, причем не новая, интерпретация событий 1941 г., если бы не реклама, сделанная взглядам В. Суворова в "Frankfurter Allgemeine Zeitung" [67]. Тем самым фактически было положено начало новому "спору историков" [68], на этот раз по поводу тезиса о "превентивной войне" 1941 г., не законченному и по сей день [69].

 

Еще до того как центр этой дискуссии в начале 1990-х гг. сместился в Россию, В. Суворов выпустил в 1989 г. первую эпатирующую книгу "Ледокол" [70], которая, будучи наполнена произвольно отобранными фактами и вырванными из контекста цитатами, ставила своей задачей обоснование тезиса о якобы готовящемся Сталиным нападении на Германию в 1941 г. [71]. При всем нагромождении фактов, представленных в "Ледоколе", в книге ощущался явный дефицит "программно-теоретического" обоснования заинтересованности Сталина во Второй мировой войне как возможности реализовать свои экспансионистские замыслы и осуществить советизацию Европы. Поскольку Суворов располагал не сообщением агентства Гавас, а лишь реакцией Сталина на него, то его писательская фантазия концентрируется на заседании Политбюро 19 августа 1939 г., где было "принято бесповоротное решение осуществить... план «освобождения Европы» , означавшее не что иное, как «точную дату начала Второй мировой войны и время вступления СССР в нее»..." [72].

 

В начале 1994 г. Суворов выпустил книгу "День - М", где развивал тезис о том, что Сталин начал Вторую мировую войну 19 августа 1939 г. [73]. По мнению Суворова, именно в этот день "Сталин принял решения, которые повернули мировую историю" [74]. При этом он обрушивает свой полемический раж на тех, кто принижал значение этого дня в мировой истории, доказывая, что "в этот день никаких решений не принималось, и вообще заседания Политбюро 19 августа 1939 года вовсе не было" [75]. Для доказательства обратного В. Суворов ссылается на статью Д.А. Волкогонова, признавшего, что он сам якобы держал в руках протоколы того самого заседания [76]. В действительности же Волкогонов писал [77]: "В. Суворов настойчиво подчеркивает особое значение даты 19 августа 1939 г., когда, по его мнению, было принято решение о нападении на Германию. Разочарую автора: действительно, 19 августа заседание Политбюро состоялось, но военный вопрос стоял лишь такой: «Об отсрочке призыва в РККА рабочих строительства железной дороги Акмолинск-Карталы (по телеграмме Скворцова)». И все. Никакого упоминания о плане «Гроза» [78]. и т.д."

 

Из статьи Волкогонова видно, что он "держал в руках" не протокол заседания Политбюро от 19 августа 1939 г., а решение Политбюро от 19 августа 1939 г. [79]. В конце 1930-х гг. количество вопросов, по которым Политбюро принимало решения, постоянно возрастало, но при этом число зафиксированных в протоколах заседаний Политбюро неизменно сокращалось (в 1937 г. - 7 заседаний, в 1938 г. - 5). В 1939 г. Политбюро приняло решения по 2855 вопросам [80], тогда как в течение года было проведено только 2 заседания Политбюро, оформленные именно как его заседания соответствующими протоколами, - 29 января и 17 декабря.

 

Абсолютное большинство решений готовилось Оргбюро и Секретариатом ЦК и принималось путем опроса членов Политбюро, либо на совещаниях в узком кругу в кабинете Сталина [81]. Именно на встречах руководящей "пятерки" в Кремле или в неофициальной обстановке, в полном или неполном составе принимались важнейшие решения, которые затем могли оформляться, но могли и не оформляться в качестве решений Политбюро. Таким образом, очевидно, что Волкогонов допустил ошибку, отождествив наличие решения Политбюро от 19 августа 1939 г. по одному вопросу [82] с фактом проведения в этот день заседания Политбюро. Конечно, в этот день Сталин принимал самые различные решения (например, о визите рейхсминистра И. Риббентропа в Москву) [83] отдавал письменные и устные указания, встречался в Кремле с узким кругом лиц [84], с ними в основном обсуждал вопросы, связанные с советско-германскими отношениями, мог он продолжать обсуждение этих и других вопросов и вечером на даче. Единственное, чего Сталин не делал 19 августа 1939 г., - не выступал с речью на расширенном заседании Политбюро. Его в тот день просто не было. Исследователям не известны документы, в том числе и из архивного фонда Сталина, или чьи-либо свидетельства, которые могли бы подтвердить информацию агентства Гавас о заседании Политбюро 19 августа 1939 г. [85].

 

IV

 

Новый этап в развитии спекуляций вокруг "речи Сталина" начался в середине 1990-х гг. после того, как российский историк Т.С. Бушуева в рецензии на книги В. Суворова, опубликованной в журнале "Новый мир" [86], поделилась результатами своих архивных находок. Вот как она их представляет: "В секретных трофейных фондах Особого архива СССР [87] удалось обнаружить сведения о том, что 19 августа 1939 г., то есть за четыре дня до подписания советско-германского договора о ненападении (пакта Молотова-Риббентропа), Сталин срочно созвал Политбюро и руководство Коминтерна. На этом заседании он выступил с речью, текст которой у нас никогда не публиковался" [88]. Далее Бушуева приводит текст "выступления Сталина" в переводе с французского, в основном уже знакомый по сообщению агентства Гавас и дополнениям к нему, опубликованным в 1941-1944 гг. [89]. Вместе с тем в нем имелись и кое-какие отличия (некоторые пассажи были опущены, другие добавлены) *.

 

* В круглых скобках курсивом приводится уточненный перевод; в квадратных - текст, несущий смысловую нагрузку, который был опущен или изменен в сопоставлении с сообщением агентства Гавас от 28 ноября 1939 г.; места, содержащие опубликованные в последующие годы дополнения в текст, распространенный агентством Гавас, отмечены цифрами в косых скобках; новый текст - выделен полужирным.

"Вопрос мира или войны вступает в критическую для нас фазу. [Его решение целиком и полностью зависит от позиции, которую займет Советский Союз.] Если мы заключим договор о взаимопомощи (о союзе) с Францией и Великобританией (Англией), Германия откажется от Польши и станет искать "модус вивенди" с западными державами. Война будет предотвращена, но в дальнейшем события могут принять опасный характер для СССР.

Если мы примем предложение Германии о заключении с ней пакта о ненападении, она, конечно, нападет на Польшу, и вмешательство Франции и Англии в эту войну станет неизбежным. /1941 {1}/. Западная Европа будет подвергнута серьезным волнениям и беспорядкам (серьезным беспорядкам). В этих условиях (При таких обстоятельствах) у нас будет много шансов остаться в стороне от конфликта, и мы сможем надеяться на наше выгодное вступление в войну (мы сможем с выгодой для себя ждать, когда наступит наша очередь вступить в войну). [Именно это отвечает нашим интересам.] /1941 {2} /, /1942 {1} /.

 

Опыт двадцати последних лет показывает (доказывает), что в мирное время невозможно иметь в Европе коммунистическое движение, сильное до такой степени (достаточно сильное для того), чтобы большевистская партия смогла бы (смогла) захватить власть. Диктатура этой партии становится возможной только в результате большой войны. Мы сделаем свой выбор (Наш выбор сделан), и он ясен. Мы должны принять немецкое предложение и вежливо отослать обратно англо-французскую миссию. [Нетрудно распознать выгоду, которую мы извлечем, действуя подобным образом. Для нас очевидно, что Польша будет разгромлена прежде, чем Англия и Франция в состоянии будут прийти ей на помощь.] Первым преимуществом, которое мы извлечем, будет уничтожение Польши до самых подступов к Варшаве, включая украинскую Галицию.

 

Германия предоставляет нам полную свободу действий в [трех] Прибалтийских странах и не возражает по поводу возвращения Бессарабии СССР. Она готова уступить нам в качестве зоны влияния Румынию, Болгарию и Венгрию. Остается открытым вопрос, связанный с Югославией (в отношении Югославии) *.

 

* В оригинале отточия нет, а следует текст, опущенный Бушуевой: "решение которого зависит от позиции, которую займет Италия; если Италия останется на стороне Германии, тогда последняя потребует от нее, чтобы Югославия относилась к зоне ее влияния; [и сверх того от Югославии - получения доступа к Адриатическому морю. Но если Италия не пойдет вместе с Германией, тогда Германия обеспечит себе выход к Адриатическому морю за счет Италии. При этом Югославия была бы отнесена к нашей зоне влияния, по крайней мере, в том случае, если Германия выйдет победительницей из войны] это в том случае, если Германия и Италия выйдут победителями из войны". См. также [29].

В то же время (Однако) мы должны предвидеть последствия (возможности), которые будут вытекать как из поражения, так и из победы (появятся как в результате поражения, так и в результате победы) Германии. /1941 {3}/. В случае ее поражения неизбежно произойдет советизация Германии и будет создано коммунистическое правительство. Мы не должны забывать, что советизированная Германия окажется перед большой опасностью, если эта советизация явится последствием (следствием) поражения Германии в скоротечной войне. Англия и Франция будут еще достаточно сильны, чтобы захватить (занять) Берлин и уничтожить советскую Германию А мы не будем в состоянии (а мы из-за нехватки времени будем не в состоянии) прийти на помощь нашим большевистским товарищам (товарищам-большевикам) в Германии.

Таким образом, наша задача (цель) заключается в том, чтобы Германия смогла вести (вела) войну как можно дольше, с целью (с тем), чтобы уставшие и до такой степени изнуренные (уставшие до крайности) Англия и Франция были бы не в состоянии разгромить советизированную Германию. Придерживаясь позиции нейтралитета и ожидая своего часа, СССР будет оказывать помощь нынешней Германии, снабжая ее сырьем и продовольственными товарами. Но, само собой разумеется, наша помощь не должна превышать определенных размеров для того, чтобы не подрывать нашу экономику и не ослаблять мощь нашей армии.

 

В то же самое время мы должны вести активную коммунистическую пропаганду, особенно в англо-французском блоке и преимущественно во Франции. Мы должны быть готовы к тому, что в этой стране в военное время [наша] партия будет вынуждена отказаться от легальной деятельности и уйти в подполье. /1942 {2} /. Мы знаем, что эта работа потребует многих (много) [средств] жертв, но [мы должны без колебаний принять на себя эти жертвы] наши французские товарищи не будут сомневаться (будут непоколебимы). Их задачами в первую очередь будут разложение и деморализация армии и полиции. Если эта подготовительная работа будет выполнена в надлежащей форме, безопасность советской Германии будет обеспечена, а это будет (и Германия сможет даже) способствовать советизации Франции. /1941{4} /. Для реализации этих планов необходимо, чтобы война продлилась как можно дольше, и именно в эту сторону (на это) должны быть направлены все силы (средства), которыми мы располагаем в Западной Европе и на Балканах.

 

Рассмотрим теперь второе предположение, т.е. победу Германии. Некоторые придерживаются мнения, что эта возможность представляет для нас серьезную (самую большую) опасность. Доля правды в этом утверждении есть, но было бы ошибкой думать, что эта опасность будет так близка и так велика, как некоторые ее представляют. Если Германия одержит победу, она выйдет из войны слишком истощенной, чтобы начать вооруженный конфликт с СССР по крайней мере в течение десяти лет. Ее основной заботой будет наблюдение за побежденными Англией и Францией с целью помешать их восстановлению. С другой стороны, победоносная Германия будет располагать огромными территориями, и в течение многих десятилетий она будет занята "их эксплуатацией" и установлением там германских порядков (их эксплуатацией и приспособлением к немецким порядкам). Очевидно, что Германия будет очень (слишком) занята в другом месте, чтобы повернуться против нас. /1941 {5}/, /1942 {3}/. Есть и еще одна вещь, которая послужит нашей безопасности. В побежденной Франции ФКП (коммунистическая партия) всегда будет очень сильной. Коммунистическая революция неизбежно произойдет, и мы сможем использовать это обстоятельство для того, чтобы прийти на помощь Франции (коммунистической Франции) и сделать ее нашим союзником. Позже все народы, попавшие под "защиту" победоносной Германии, также станут нашими союзниками. У нас будет широкое поле деятельности для развития мировой революции.

 

Товарищи! В интересах СССР - Родины трудящихся, чтобы война разразилась между Рейхом и капиталистическим англо-французским блоком. Нужно сделать все (и это является решающим для нас), чтобы эта война длилась как можно дольше в целях изнурения двух (обеих) сторон. Именно по этой причине (По этим причинам) мы должны согласиться на заключение пакта, предложенного Германией, и работать над тем, чтобы эта война, объявленная однажды (если она будет объявлена), продлилась максимальное количество времени. Надо будет усилить пропагандистскую работу в воюющих странах для того, чтобы быть готовыми к тому времени, когда война закончится..." [90].

 

 

 

Бушуева завершает публикацию "документа" выводом: "Приведенный текст речи Сталина воспроизводится на основе ее французской копии, сделанной, вероятно, кем-то из Коминтерна, присутствовавшим на Политбюро [91]. Конечно, необходимо сравнить этот вариант с подлинником. Однако сделать это невозможно, так как он в архиве за семью печатями [92] и в ближайшее время вряд ли станут обнародовать факсимиле этого безусловно исторического документа, столь откровенно обнажившего агрессивность политики СССР. Эта речь Сталина легла в основу позиции советской стороны при подписании ею секретных протоколов с фашистской Германией о разделе Европы " [93].

 

Заметим, что Бушуева представила не исследование с анализом и критикой источника, а всего лишь рецензию-панегирик на книги писателя Суворова "Ледокол" и "День - М", в которой пыталась подкрепить один из его центральных тезисов - "Точный день, когда Сталин начал Вторую мировую войну, это 19 августа 1939 г." [94]. С этой целью она и включила в рецензию обнаруженный в бывшем Особом архиве один из вариантов текста "речи Сталина" 19 августа 1939 г., опустив при публикации для придания ей большей достоверности некоторые сомнительные места из найденного материала.

 

В чем же отличие опубликованного Бушуевой текста "речи Сталина" от уже рассмотренных нами вариантов? Как видно из проведенных сопоставлений, документ из бывшего Особого архива в Москве содержит с некоторыми сокращениями и дополнениями все основные положения текста "речи Сталина", опубликованной с 1939 по 1944 гг. Поэтому можно предположить, что речь идет о различных вариантах одного и того же текста, подвергавшегося редактированию под влиянием политической конъюнктуры во Франции, обусловленной в свою очередь развитием международной обстановки. Каковы основания для подобного рода предположения?

 

Этот документ [95]. находился в фонде 2-го бюро Генштаба французской армии, в деле, содержащем материалы за период с 1918 по 1940 г. о различных аспектах деятельности ФКП, ее связях с компартией Германии, а также о полицейских мерах по борьбе с коммунистическим движением. Текст "речи Сталина" предварял официальный бланк Государственного секретариата по военным делам правительства Виши, на котором было зафиксировано рукописное распоряжение: "Документ из надежного источника о коммунизме. Использовать, принимая во внимание указания, которые должны быть даны офицерам М.А. [96]. Директивы представить нам" [97].

 

Что дает нам эта резолюция? Во-первых, соотнесение документа с местом и временем его активного использования службой разведки и контрразведки при правительстве Виши. Во-вторых, хотя сама резолюция не датирована, но на следующей странице, где после преамбулы начинается текст "речи Сталина", вверху от руки проставлена дата: 23-12-40 [98]. Учитывая содержание текста "речи Сталина", особенно в сравнении с версиями, увидевшими свет позднее, можно сделать вывод, что как публикации Рюффена 1941 г. и 1944 г., так и текст "речи Сталина", помещенный в книге де Ла Праделя, были так или иначе инициированы и в соответствии с меняющейся обстановкой модифицированы секретной службой Петена [99].

 

Тексту "речи Сталина" была предпослана преамбула, опущенная Бушуевой при публикации: "Почему СССР подписал договор с рейхом? Этим вопросом задаются еще многие французские коммунисты. Здесь изложены мотивы, по которым правительство СССР 19 августа вынуждено было подписать известные политические и экономические соглашения с рейхом. 19 августа в 10 часов вечера Сталин созвал Политбюро и виднейших лидеров Коминтерна. Сталин заявил: ...".

 

Данная преамбула содержит существенные отличия от текста, распространенного агентством Гавас 28 ноября 1939 г. С одной стороны, здесь нет ни слова о самом агентстве [100] и надежности источника, от которого был получен текст; не упоминаются также некоторые детали, связанные с "заседанием Политбюро 19 августа": степень секретности, обусловившую присутствие на нем деятелей Коминтерна, входивших только в его "русскую секцию"; срочность созыва заседания и т.п. С другой стороны, преамбула более определенно указывает на конкретного адресата документа - французских коммунистов. Эта адресность уже присутствовала в первоначальном варианте "речи Сталина", но на ней еще не акцентировалось столь значительное внимание.

 

Заключительная часть документа из бывшего Особого архива [101] по сравнению с концовкой, опубликованной в конце ноября 1939 г. (см. выше), несколько видоизменена и выглядит следующим образом: "Предложение было принято единогласно. Затем Политбюро приняло решение: поручить председателю Коминтерна Мануильскому совместно с товарищем Димитровым разработать инструкции для зарубежных компартий [102]. Товарищи, верьте товарищу Сталину, вождю мировой революции. Будьте уверены, большевистско-социалистическая революция восторжествует, несмотря на все препятствия. Работайте смело под его руководством. Да здравствует Коммунистический Интернационал..."

 

Последний абзац документа, по-видимому, должен был передать атмосферу происходившего, якобы "типичную" для заседаний Политбюро. Скорее всего он был заимствован из стенограммы XVIII съезда ВКП(б) или торжественного собрания, посвященного какой-либо революционной годовщине.

 

Текст "речи Сталина" в "Новом мире", "упрятанный" в рецензию, вряд ли привлек бы большое внимание, особенно западных историков, но спустя всего лишь несколько месяцев о нем в специальном докладе говорил Дорошенко на научном семинаре в Новосибирске [103], в котором выдвигалась версия происхождения этого текста, не уступающая "нефантастическим" произведениям писателя Суворова. По утверждению Дорошенко, он "был сделан, вероятнее всего, по распоряжению Сталина с лакунами государственных секретов и передан по его же распоряжению как для исполнения руководству ФКП, так и агентству Гавас для разгрома ФКП французским правительством, что вполне в духе Сталина". Неизбежно возникает вопрос: зачем это нужно было Сталину? Дорошенко предлагает на него следующий ответ: "С помощью публикации этого текста достигалась задача дезорганизации самого крупного сухопутного врага гитлеровской Германии - Франции, а именно путем компрометации компартии Франции. И эта цель была достигнута - французская компартия в тот период была запрещена как пособник врага..." [104].

 

Эти рассуждения представляют собой очевидный нонсенс, даже если абстрагироваться от "интерпретации" замыслов Сталина. Французское правительство начало проводить политику ограничения деятельности ФКП сразу же после одобрения ею советско-германского пакта. 26 августа были запрещены центральные газеты компартии - "Юманите" и "Се суар", а спустя ровно месяц, 26 сентября, было принято решение о запрещении ФКП и связанных с ней организаций без какой-либо юридической мотивировки. Согласно изданному декрету, запрещалась "всякая деятельность, прямо или косвенно имеющая целью распространение лозунгов, исходящих или зависящих от Третьего Коммунистического Интернационала или от организаций, фактически контролируемых этим Третьим Интернационалом" [105]. И все это произошло за 2 месяца до распространения агентством Гавас текста "речи Сталина".

 

Дорошенко стремится также подвести некую теоретическую базу под политические и стратегические "ошибки Сталина", которые "отразились в данном тексте и, более того, сформировали сам текст в соответствии с тогдашними взглядами Сталина" [106]. Он представляет их в виде агрессивности сталинской политики и его стремления к революционизированию Европы, говорит о политической недальновидности Сталина (вместо того чтобы, помогая западным державам, затянуть войну, он делает все наоборот). Рассуждая о "десятилетиях" мирной жизни для СССР, Сталин сосредоточил слишком крупные силы на границе с Германией, что не позволило Гитлеру демобилизовать вермахт после завершения западной кампании "перед лицом, вероятно, не столько продолжающейся войны с Англией, сколько перед лицом Красной Армии" [107]. Так, "речь Сталина" в построениях Дорошенко [108]. непосредственно смыкается с тезисом о "превентивной войне" Германии против СССР в 1941 г., выступая в качестве его программно-теоретического обоснования.

 

Источниковедческо-археографический анализ предполагает в качестве conditio sine qua non критику источника с использованием всего находящегося в распоряжении науки материала [109], а не обрывочных сведений, способных скорее запутать, чем прояснить вопрос. Критика источника исключает априорное суждение о нем, требуя не только строго документированных выводов, но и обоснованных предположений; она допускает полемические суждения при условии их аргументированности и корректности. К сожалению, этим требованиям "анализ" Дорошенко не удовлетворяет.

 

Публицистический доклад Дорошенко, опубликованный в малотиражном сборнике в Новосибирске, не мог иметь большого резонанса, но в том же году он был перепечатан в сборнике РГГУ в Москве [110]. Во вступительной статье Ю.Н. Афанасьева подчеркивалось, что "из конкретных событий предвоенных лет в первую очередь следует обратить внимание на текст речи Сталина на заседании Политбюро 19 августа 1939 г., содержание которой не оставляет сомнений относительно агрессивных намерений советского руководства и прямого его участия в развязывании Второй мировой войны". Приведя из нее пространные цитаты, Афанасьев резюмирует: "Достоверность речи подтверждается не только источниковедческим анализом, но и, что особенно важно, многими важнейшими фактами и событиями предвоенных лет, а также всем послевоенным мироустройством" [111]. Факты, правда, не приводятся, аргументация тем более, но это и не так важно. Главное - как "речь Сталина", так и ее "источниковедческий анализ", сделанный Дорошенко, получили "добро" на столь авторитетном, правда, не столько научном, сколько на овеянном прежней оппозиционностью уровне [112].

 

Конечно, не "анализ" Дорошенко, а реклама, которую он и те, кто поддержал его, сделали "речи Сталина", вызвала определенный резонанс на Западе.

 

В консервативной "Die Welt" появилась статья под броским заголовком "Сталинская стратегия войны и мира", где подробно излагалось содержание "речи Сталина", якобы "найденной теперь в секретных советских архивах, которая по-новому освещает историю Второй мировой войны" [113].

 

Через полтора месяца та же "Die Welt" публикует ответ на эту публикацию израильского историка Г. Городецкого под еще более хлестким заголовком "Секретная речь Сталина парижского происхождения" [114]. Трудно представить более неудачный вариант "опровержения" "речи Сталина", чем это получилось у Городецкого. Утверждая, что "французская секретная служба сфальсифицировала выступление, чтобы способствовать принятию решительных мер против Советского Союза", он не привел ни одного сколько-нибудь серьезного доказательства в пользу этой версии. Неизвестно откуда появилась и дата фальсификации - 23 декабря 1939 г.(?), не выдерживающая никакой критики, поскольку изложение "речи Сталина" было распространено агентством Гавас еще 28 ноября 1939 г. Статья Городецкого изобиловала фактическими неточностями и очевидной ангажированностью, выразившейся в стремлении представить Сталина в роли последовательного поборника политики коллективной безопасности, чем не замедлили воспользоваться его оппоненты, оценившие публикацию Бушуевой как важное научное открытие [115].

 

Появились и попытки использовать такие "открытия" в целях, далеких от исторической науки. Бывший председатель ультраправой Национал-демократической партии Германии А. фон Тадден, обрушившись на западную историографию, которая в основном не разделяет тезис о "превентивной войне" Германии против СССР [116], решил противопоставить ей российскую. Он заявил: "В то время как речь Сталина 19 августа 1939 г. была охарактеризована "западной историографией" как дешевая антикоммунистическая фальшивка и отброшена, российские историки, напротив, с помощью средств, которые находились в их распоряжении, постарались прояснить ситуацию". По его мнению, новосибирские историки "положили начало обширному исследованию всей предыстории Второй мировой войны" [117].

 

Фон Тадден приводит наиболее "яркие" места из статьи Дорошенко, которые должны убедить читателя, что главный виновник Второй мировой войны был вовсе не Гитлер, а Сталин. В книге "Ловушка Сталина" он делает следующий вывод: "Если в 1995 г. появляется речь Сталина, в которой тот 19 августа 1939 г. характеризует разразившуюся спустя четырнадцать дней войну как отвечающую интересам Советского Союза и поэтому желательную, тогда рушится также [первая] опора единоличной ответственности Германии за войну. Второй опорой является утверждение о коварном и преступном нападении на ничего не подозревающий и миролюбивый сталинский Советский Союз. Если теперь, - прогнозировал фон Тадден, - российскими историками будет подтверждено соответствующими документами, что германское нападение 22 июня 1941 г. только на несколько недель опередило нападение Красной Армии, тогда рухнет вторая опора" [118].

 

Для некоторых западных историков и публицистов "речь Сталина" стала своего рода "рычагом", используя который они предпринимают попытки подвергнуть пересмотру всю предысторию Второй мировой войны.

 

Так, в книге В. Штрауса "«Операция "Барбаросса» и спор российских историков" одна из глав названа "Вторая мировая война началась 19 августа 1939 г." [119]. Представляя российских сторонников подлинности текста "речи Сталина" (новосибирских историков В.Л. Дорошенко, И.В. Павлову) в качестве "ревизионистов", Штраус не анализирует опубликованные ими доклады, а использует их только для подтверждения своих взглядов на предысторию Второй мировой войны, главным виновником возникновения которой, ее поджигателем он, как и Дорошенко, считает Сталина [120]. Рассматривая российскую публикацию "речи Сталина" как имеющую "всемирно историческое значение" [121], Штраус считает ее "новым фундаментальным достижением российского ревизионизма" [122], знаменующим "поворотный пункт в области фундаментальных исследований" всей Второй мировой войны [123].

 

Штраус полагает, что "своим впечатляющим успехом российские ревизионисты обязаны также немецким историкам, например И. Хоффману. Его ревизионистские тезисы подробно представлены историком Павловой" [124]. В книге Хоффмана "Война Сталина на уничтожение 1941-1945 гг." затрагивается вопрос об "эпохальной речи Сталина", подлинность которой у автора не вызывает сомнений не только потому, что она была "обстоятельно проанализирована и прокомментирована" в ходе конференции в Новосибирске, а прежде всего из-за болезненной реакции Сталина на распространение текста этой речи агентством Гавас [125].

 

Хоффман считает - и не без оснований - австрийского философа Э. Топича своим единомышленником [126], вместе с которым, а также с писателем В. Суворовым, они в 1980-е гг. якобы совершили "научный прорыв" [127] в раскрытии агрессивных замыслов Сталина. Но в оценке "речи Сталина" их взгляды несколько разошлись. Хотя Топич и утверждает, что содержащиеся в ней взгляды Сталина находят подтверждение в других документах, но тем не менее приходит к выводу, что текст "речи Сталина", распространенный агентством Гавас, "является спорным и не обладает собственной доказательностью" [128].

 

Напротив, для австрийского историка X. Магенхаймера, исследовавшего советскую внешнюю политику того времени, все свелось только к повторению известных аргументов апологетов текста "речи Сталина" [129]. В последних работах он вновь возвращается к этому вопросу, особо подчеркивая, что "российские историки никоим образом не сомневаются" в аутентичности "этого ключевого документа", в котором "с сегодняшней точки зрения Сталин дает довольно обоснованную оценку положения" [130].

 

В западной историографии имеет место и некая амбивалентность оценок этой "речи Сталина", выразившаяся, в частности, в признании за данным "документом" своего рода "полуофициального" статуса: с одной стороны, констатация затруднительности "установления его аутентичности" и допущение, что "документ был частично подделан и возможно даже составлен задним числом", а с другой - отсутствие сомнений "в точности французского сообщения", отражавшего "в убедительных выражениях стратегию Сталина в период после заключения пакта", частично совпадавшую "с записями в дневнике Димитрова от 7 сентября". Последнее даже дало основание профессору С. Понсу (Институт Грамши) для предположения, что "текст «речи» Сталина был другим вариантом этих записей" [131].

 

В западной историографии фактически не было серьезной реакции на всплеск спекуляций 1990-х гг. вокруг "речи Сталина", за исключением, пожалуй, лишь статей профессора Бохумского университета Б. Бонвеча. Вступив в полемику с В. Суворовым сразу же после появления "Ледокола", Бонвеч не прошел мимо вопроса и о месте 19 августа 1939 г. в оценке внешней политики СССР, подтвердив вывод Йеккеля, аргументы которого он назвал "очень убедительными", что текст якобы произнесенной хозяином Кремля речи не может рассматриваться "как доказательство намерений Сталина" [132]. Спустя почти 10 лет Бонвеч более подробно остановился на этот сюжете, учитывая резонанс, вызванный находкой в московском архиве. По его мнению, "комментарий", сопровождающий публикацию Бушуевой в "Новой мире", статья Дорошенко, а также неоднократная перепечатка текста "речи Сталина" есть не что иное, как "бесцеремонное использование вероятнее всего фальшивого документа для подтверждения тезиса о преднамеренном провоцировании Сталиным мировой войны в целях создания возможности Советскому Союзу выступить на европейской арене в качестве «третьего радующегося» и экспортировать социалистическую систему".

 

Подобного рода методы работы вызвали у Бонвеча нескрываемое сожаление еще и потому, что российские историки, как он полагает, в наше время должны знать о Сталине, процедуре принятия решений на Политбюро и т.п. значительно больше по сравнению с тем, что мог знать Йеккель, публикуя в конце 1950-х гг. результаты своего исследования. Свою оценку ситуации в российской историографии Бонвеч резюмирует так: "Реакция на длившееся десятилетиями преднамеренное преуменьшение опасности советской политики не должна приводить к некритичному обращению с источниками, которые создают впечатление о доказательстве противоположного", тем более что доступны другие документы, проливающие свет на советскую внешнюю политику, подлинность которых у исследователей не вызывает сомнений [133].

 

В российской историографии не было дискуссий вокруг "речи Сталина" 19 августа 1939 г., хоть каким-то образом сопоставимых с тем, что имело место по поводу его выступления перед выпускниками военных академий 5 мая 1941 г., не говоря уже о накале страстей в ходе российского "спора историков" о намерениях и планах Сталина весной 1941 г. Тем не менее "речь Сталина" оказалась востребована. Некоторые историки не только безоговорочно взяли на вооружение ее текст, как не вызывающий никаких сомнений, но и выдвинули вполне в духе того времени ("кругом враги") версии его происхождения, якобы связанные с "предательством в Кремле" [134]. и с активностью британской резидентуры в Москве, организовавшей совместно с французской разведкой передачу полученной информации в агентство Гавас [135].

 

Текст "речи Сталина", опубликованный Бушуевой, очень импонировал ряду радикально настроенных историков ("настоящей сенсацией" назвал его Д.Г. Наджафов [136]), подкрепляя их собственную трактовку советской внешней политики как направленной на революционизирование Европейского континента. Поэтому они цитируют из "речи" некоторые, особенно "лакомые" кусочки, не утруждая себя даже анализом текста [137]. Одни историки занимают осторожную позицию в отношении этого "выступления Сталина", однако и они считают возможным его цитировать [138]. Другие более откровенны, хотя их точка зрения не отличается логикой: поскольку документы, "освещающие настроения в Кремле накануне заключения пакта о ненападении с Германией", все еще недоступны для исследователей, полагает М.И. Мельтюхов, "тем большее значение приобретает публикация Бушуевой французской записи речи Сталина перед членами Политбюро 19 августа 1939 г.", чье "содержание корреспондирует с другими недавно рассекреченными советскими документами этого периода" и это "позволяет использовать эту публикацию" [139].

 

Ряд историков апеллирует и к конкретному документу, якобы полностью подтверждающему аутентичность текста "речи Сталина" [140], - к записи в дневнике Г. Димитрова о встрече со Сталиным 7 сентября 1939 г. [141]. Однако при этом упускают из виду или игнорируют все то, что предшествовало приглашению Сталиным Димитрова для беседы.

 

Конечно, не все российские историки взяли на вооружение эту "речь Сталина" от 19 августа 1939 г. для раскрытия его глобальных внешнеполитических замыслов. Некоторые позволили себе усомниться в подлинности этого текста, резонно считая, как это сделал В.А. Невежин, что источник, на основании которого была сделана в России публикация этой речи, "требует критического анализа" [142]. Подобные сомнения не остались не замеченными, вызвав даже возмущение со стороны одного из самых активных апологетов "речи Сталина" Павловой [143]. При этом она, несмотря на все ею же приводимые "неопровержимые" доказательства подлинности [144]. "речи Сталина", признает, что все-таки с обнаруженным в бывшем Особом архиве документом не все ясно ("с этим текстом связаны серьезные научно-теоретические трудности и загадки, которые необходимо разрешить"). Правда, резюмирует Павлова, "в разрешении этой проблемы до сих пор больше политических трудностей, что свидетельствует о нравственной незрелости ситуации" [145].

 

Рискну предположить, что ситуация "нравственно" уже созрела, а политические трудности пока еще не наступили, и поэтому стоит подвести черту под многолетними спекуляциями вокруг "речи Сталина" 19 августа 1939 г., представив основные результаты предпринятого исследования.

 

V

Приоритетной задачей послемюнхенской политики Сталина стало достижение соглашения с нацистской Германией, что обусловливалось как продолжаемой западными державами политикой "умиротворения" и все большего дистанцирования от советского тоталитарного режима, так и обозначившейся общностью внешнеполитических интересов СССР и Германии, которую Сталин из-за ограниченности выбора вариантов поведения на международной арене "разглядел" раньше, чем Гитлер. Конкретные шаги в этом направлении были предприняты Москвой еще осенью 1938 г. [146]. Но путь к этому соглашению был не простым, причем многое не зависело ни от намерений Сталина, ни даже Гитлера, определяясь сложением различных факторов международного развития.

 

Сталин стремился обеспечить национально-государственные интересы СССР, представление о которых создалось у него из набора весьма противоречивых компонентов, таких как его коммунистические взгляды и эклектические воззрения на национально-государственную традицию России, унаследованную Советским Союзом, схематическое видение будущего мирового устройства и стремление обеспечить СССР соответствующее положение в новой системе координат [147]. При этом на передний план он выдвигал геополитическую составляющую этих интересов, видя в расширении границ страны, т.е. в экспансии, лучшее средство для обеспечения ее безопасности. Был ли Сталин заинтересован в войне? Несомненно, но... не во всякой. По его замыслу, приведшему к соглашению с Третьим рейхом, а не с западными державами, одна из первоочередных задач Кремля заключалась в том, чтобы, используя участие европейских держав в военном конфликте, аннексировать, "прибрать к рукам" [148] страны, отнесенные по договоренности с Берлином к "сфере интересов" СССР, и при этом по возможности остаться вне большой войны.

 

Все связанное с внешней политикой всегда было окутано в СССР большой тайной. В силу жесткого контроля, осуществляемого лично Сталиным, даже каждый член Политбюро должен был знать только то, что непосредственно относилось к сфере его компетенции [149]. По продолжительности посещений кремлевского кабинета Сталина на протяжении месяца, предшествовавшего заключению советско-германского договора о ненападении, можно судить о мере вовлеченности членов руководящей "пятерки" в большую "игру" на международной арене. Молотов (более 62 час.), Ворошилов (60 час.), Каганович (более 25 час.), Микоян (более 23 час.), а также не входившие в "пятерку" - член ПБ Жданов (около 16 час.) и кандидат в члены ПБ Л.П. Берия (17 час.) [150]. Все они в зависимости от возглавляемого ими ведомства или курируемого направления принимали участие в обсуждении вопросов, связанных с реализацией внешнеполитического курса, и были в основном посвящены в замыслы Сталина, касающиеся сближения с Германией [151]. У него не возникало необходимости разъяснять им то, что неоднократно обсуждалось в предшествовавшие недели, а тем более вводить в заблуждение, называя решенными те проблемы, которые только должны были стать предметом переговоров с Риббентропом.

 

Исследователи крайне мало знают, как проходили заседания Политбюро, не говоря уже о встречах ведущей "пятерки". Как правило, в Кремль вызывались для доклада или справки,

[Квинт Пехотинец]

хм..так и на польшу тоже можно все свалить, т.к. там тоже готовили поход против Германии..однако..самое главое, что мне непонятно - как может нападение германии на СССР рассматриваться, как превентивная мера ,если это нападение изначально не насило упреждающего характера и готовилось, как самостоятельный стратегический акт, причем исходя из данных, которые были далеки от реального состояния вооруженных сил СССР в частности...это уже что-то из разряда логики, а не истории.

Изменено 23 апреля, 2008 пользователем Квинт Пехотинец

[Аналитик]

http://fat-yankey.livejournal.com/36005.html

 

"«В Красной Армии было слишком много офицеров»

 

Если выкинуть несколько эмоциональное «слишком», нужно признать, что да, офицеров было относительно больше, чем в других ведущих армиях. В ходе Великой Отечественной советская действующая армия имела в среднем шесть солдат и сержантов на одного офицера, в то время как для американской армии в начале войны этот показатель был около 13:1. Он вырос до 9-10:1 к концу войны, в основном за счёт ВВС. Для германских сухопутных войск показатель был около 20:1. Так что да, офицеров у нас было много. Вопрос — почему?

 

Встречаются два распространённых объяснения. Первое: «там где у буржуев командовали сержанты, у нас были лейтенанты». Это объяснение существует в двух изводах. Во-первых утверждается, что у буржев на лейтенантские вакансиях реально зачастую стояли унтера из-за нехватки офицеров. Во-вторых утверждается, что там где у буржуев была сержантская вакансия (например, командир экипажа танка), у нас была лейтенантская. Есть и второе, дополнительное, объяснение: «у буржуев не было замполитов и политруков, а у нас были».

 

Объяснений два, а недостаток у них один — оба они умозрительны, то бишь высосаны из пальца. Да, у нас были политические офицеры, начиная с роты и вверх, но их было порядка 12% от численности офицерского корпуса. Если бы их совсем убрать, то имели бы мы пусть 7 солдат на офицера, сильно картина не меняется. Да, у буржуев при недостатке офицеров взводами командовали сержанты. Но серьёзный некомплект офицеров был и в Красной армии. И у нас бывало дивизией командовали майоры, а то и капитаны, а взводами сержанты и старшины.

 

В конце концов можно совсем устранить эффект некомплекта комсостава и увеличения количества офицерских позиций военного времени, если рассматривать штатную численность и притом до войны. В феврале 1941 года штатная структура армии военного времени предполагала соотношение солдат к офицерам 7,6:1. Или, без учёта политсостава — 8,6:1, что вобщем всё равно даёт относительную численность офицерского корпуса почти вдвое больше, чем у американцев и почти втрое больше чем у немцев. При том, что до войны у нас, как и во всех остальных странах офицерские должности начинались с комвзвода. Откуда же что берётся?

 

ДИВИЗИЯ

 

Чтобы вычленить основные тренды, предлагаю внимательно изучить такой базовый кирпичик, как пехотную (стрелковую) дивизию. Немецкая и советская дивизии имели вобщем одинаковую структуру. Ядро каждой составляли три пехотных (стрелковых) полка. Действия полков поддерживались дивизионной артиллерией. У немцев 48 дивизионных орудий были сгруппированы в 12 батарей, объединённых в четыре дивизиона управляемых штабом артполка. В стрелковой дивизии Красной армии дивизионных орудий было 60, они были объединены в два полка объединяющих пять дивизионов из 12 огневых батарей. И советская и немецкая дивизия имели такие части боевого обеспечения, как разведывательный батальон, саперный батальон, противотанковый дивизион, батальон связи. Советская дивизия имела, кроме того, зенитный дивизион, вместо которого у немцев была рота зенитных орудий в противотанковом батальоне. Тыловые части тоже были примерно идентичны. В обеих дивизиях имелся медсанбат. В советской дивизии был автотранспортный батальон, немцы имели батальон снабжения из гужевых и моторизованных колонн. В обеих дивизиях были полевая хлебопекарня, полевая почта, и т.п. Немцы имели ещё полевой запасной батальон, но его мы считать не будем.

 

Итого, в советской дивизии было больше на управление артиллерии дивизии со штабной батареей, штаб артполка, штаб артдивизиона, целый зенитный дивизион. Но при этом, советская дивизия штата 04/400 имела почти 1,200 офицеров, а немецкая — только около 620 (считая beamte за офицеров, поскольку в РККА на их позициях были офицеры). Даже если вычесть всех политруков/замполитов (160+ голов), в советской дивизии оставалось больше 1,000 офицеров.

 

Давайте нарисуем всё это в табличке:

 

Офицеров Солдат Всего

Немецкая пехотная дивизия

Управление 31 142 173

Три пехотных полка 276 8,904 9,180

Артиллерийский полк 124 3,048 3,172

Разведывательный батальон 21 602 623

Противотанковый батальон 25 683 708

Инженерный батальон 24 755 769

Батальон связи 18 458 476

Тылы дивизии 99 1,648 1,747

Итого: 618 16,240 16,858

Советская стрелковая дивизия

Управление 109 48 157

Три стрелковых полка 564 8,982 9,546

Артилерия дивизии 265 2,124 2,389

Разведывательный батальон 32 241 273

Противотанковый дивизион 27 203 230

Зенитный дивизион 30 257 287

Сапёрный батальон 36 485 521

Батальон связи 28 250 278

Тылы дивизии 105 697 802

Итого: 1,196 13,287 14,483

 

Видно, что для выполнения одной и той же боевой задачи, немцы имеют тенденцию выделять больше солдат, но меньше офицеров. Например, советский разведбат при сходных с немецким боевых возможностях, управлялася в полтора раза большим количеством офицеров; на 18 стволов противотанковых пушек и 12 стволов зенитных в Красной армии потребовалось два управления дивизионов, тогда как немцы 12 20-мм зениток зениток и 36 37-мм Pak36 запихнули в один батальон. Наиболее сильно это проявилось в управлении артиллерией. Советская дивизия имела в дивизионной артиллерии только на 12 орудий (т.е. на один полный дивизион) больше, чем немецкая. Но зато для управления артиллерией было создано два штаба полка, штаб артиллерии дивизии, со штабной батареей, и ещё пять офицеров работало в службе артснабжения. Немцы обошлись одним штабом полка. В итоге, в совестской дивизии на одно орудие приходилось больше четырёх офицеров, тогда как у немцев — меньше трёх. И это при том, что как у нас, так и у немцев командиром орудийного расчёта был сержант (унтер-офицер).

 

Но особенно сильно разница заметна в организации управления дивизией. У немцев начальник штаба был одновременно заместителем командира, а отделения в штабе имели не больше 5 офицеров, чаще 2-3. Значительную часть численности управления дивизии составляли водители, писари, стрелки комендантского взвода и т.п. В советской стрелковой дивизии только штаб имел 70 офицерских должностей. кроме того, имелись отдельные должности заместителя командира и заместителя командира по политчасти. Не входили в состав штаба: див.инженер, див.врач, див.вет.врач, нач.хим., отдел интенданского снабжения (5 офицеров, во главе с див.интендантом), отдело политпропаганды (10 человек) и военный трибунал (12 человек). Итого, над управлением менее чем 15 тыс. человек в советской дивизии трудилось в два с половиной раза больше офицеров, чем над управлением 17 тыс. человек в немецкой.

 

НИЖНИЕ ЗВЕНЬЯ

 

А как с этим обстояло дело в нижних звеньях? Давайте посмотрим устройство стрелкового батальона обеих армий снизу вверх.

 

ВЗВОД

 

Советский стрелковый взвод имер четыре стрелковых и одно миномётное отделения. 50 солдат, лейтенант, четыре ручных пулемёта и 50-мм миномёт. Немецкий взвод имел ан одно стрелковое отделение меньше, и соответственно 45 солдат, лейтенанта, три пулемёта и миномёт. На этом уровне, отношение солдат к офицерам даже большее для советской армии (50:1 против 45:1).

 

РОТА

 

Стрелковая рота и у нас и у немцев состояла из трёх стрелковых взводов. Кроме стрелковых в нашей роте имелся пулемётный взвод: два «максима», и одиннадцать солдат под командой лейтенанта. У немцев в аналогичной структуре было 16 человек на два станковых пулемёта, но им совесть не позволила называть группу из 16 человек взводом — они назвали это полувзводом, и поставили командовать унтера.

 

Кроме боевых взводов в роту входило управление. У нас оно состояло из командира, замполита, старшины, ездового, писаря, посыльного и двух снайперов. Итого восемь человек: капитан, политрук и шесть солдат. У немцев в управлении роты было 12 человек: капитан, унтер, пятеро посыльных, четыре велосипедиста и ездовой.

 

В нашей роте ещё имелось санотделение (фельдшер и четыре санитара); у немцев аналога не было, но был ротный обоз из трёх частей - Gefechtstross (боеприпасы, по одной конной повозке на взвод; сюда же входила ротная полевая кухня), Verpflegungstross (продовольстванный обоз; одна конная повозка) и Gepäcktross (вещевой обоз; один грузовик типа полуторки). Всего в обозе обреталось 24 человека под командой фельдфебеля.

 

Итого, в советской стрелковой роте имелось: 172 солдата, капитан, политрук, четыре лейтенанта, 12 «дегтярей», 2 «максима», 3 ротных миномёта и 130 винтовок и автоматов.

 

В немецкой: 184 солдата, три лейтенанта, капитан, 11 пулемётов (2 на станках), 3 миномёта и 144 карабина (по штату февраля 1941 г. были и автоматы, но он тут не рассматривается).

 

На уровне роты соотношение солдат:офицер уже 34:1 для русских (не считая политрука) и 46:1 для немцев.

 

БАТАЛЬОН

 

Немецкий батальон кроме трёх стрелковых рот, включал пулемётную роту. В эту роту, кроме двух пулемётных взводов по четыре пулемёта в каждом, входил миномётный взвод из шести миномётов. Плюс, понятно дело обоз и управление. Всего рота насчитывала капитана, трёх лейтенантов, 173 солдата 8 станковых пулемётов и 6 батальонных миномётов.

 

Кроме боевых рот, батальон имел управление (командир, три офицера, «чиновник», писарь, посыльные, ездовые, всего 15 солдат), отделение связи (19 солдат) и батальонный обоз, под командованием лейтенанта (всего 32 солдата и «чиновник»). В батальонном обозе имелся и батальонный фельдшер. На каждую роту имелось по одной санитарно-эвакуационной повозке.

 

Всего в немецком стрелковом батальоне было 26 офицеров и «чиновников», 797 солдат, 27 ручных, 14 станковых пулемётов, 9 ротных и 6 батальонных миномётов.

 

В советском батальоне, кроме трёх стрелковых рот имелась рота пулемётная (три пулемётных взвода, всего 12 «максимов») и рота миномётная (три миномётных взвода, всего 6 батальонных миномётов). Кроме того батальон располагал взводом 45-мм пушек (2 орудия). Батальонные тылы состояли из санитарного взвода и хозяйственного взвода (здесь были четыре полевые кухни и одна транспортная повозка). в управлении батальона помимо командира и штаба (3 офицера) имелся ещё взвод связи (1 офицер, 32 солдата, 5 радиостанций).

 

Всего в батальоне было 36 офицеров, 742 солдата, 36 ручных и 18 станковых пулемётов, 9 ротных, 6 батальонных миномётов и 2 45-мм пушки.

 

На этом уровне соотношение солдаты/офицеры было 30:1 для немецкого и 20:1 для советского батальонов. Если исключить политсостав, соотношение для советского батальона будет 25:1.

 

ВЫВОДЫ

 

Дальше больше, на уровне полка соотношение для немцев остаётся тем же 30:1, а для нас становится уже 16:1 (19:1 без политсостава). На уровне дивизии... ну мы уже видели выше. Общая тенденция остаётся той же:

 

Немцы стараются объединять под одной крышей как можно больше — в советском батальоне пулемётная и миномётная рота жувут по отдельности, имея два комроты и шесть комвзводов (плюс два политрука), а в немецком — это одна рота с тремя взводами, вдвое меньше офицеров.

 

Немцы стараются не назначать лейтенанта над десятком человек. Если можно обойтись полувзводом, они не делают взвода. У нас наоборот.

 

Немцы выдвигают обозы вперёд. Обоз есть в каждой роте и дальше вверх. У нас обоз по сути сосредоточен на полковом уровне.

 

У нас развиты санитарные службы. Уже в роте имеется фельдшер с санитарами, в батальоне — санвзвод. Немцы похоже больше полагаются на эвакуацию в тыл. от этого у нас больше офицерских должностей медсостава.

 

На этом примере не продемонстрировано, но у нас намного больше офицерских позиций в технических родах войск и службах. Отделения и взводы там заметно меньше немeцких, и один офицер стоит над меньшим количеством солдат.

 

Вермахт и Красная армия два крайних примера, где-то посерёдке между ними были американская и английская армия. На крайних примерах можно выявить два основных подхода к организации структуры армии. В одном из них (советском) командные позиции страются специализировать, заводя новую вакансию для каждого нового открывшегося «участка работ». В другом (немецком) стараются сохранять равномерную нагрузку, группируя, по мере возможности, сходные участки под одной крышей.

 

Первый, естественно, приводит к относительному раздуванию штата. Второй — к относительному увеличению требований к каждому офицеру.

 

Вот примерно в таком разрезе."

[Kapitan]

2Аналитик

Очень интересно.

И каковы выводы? Какая система всё-таки лучше?

[Аналитик]

2Kapitan

И каковы выводы? Какая система всё-таки лучше?

Мое личное мнение следующее: в принципе лучше №2, т.е. "немецкий". Но для СССР он был закрыт из-за низкого изначального "качества" и плохого обучения исполнителей. В такой системе проще было не расширять обязанности/полномочия. а выделить новое и поставить отдельного человека. В тех условиях было оправдано. К сожалению, со временем вынужденная мера закостенела и стала пороком. точных цифер не помню, но емнип армия СССР до самого конца была одной из самых "заофицеренных" в мире.

А вообще на этот вопрос вам наверное только господь бог ответит... Ему виднее.

Или потомки лет через 400-500, когда ХХ век со всеми его войнами станет такой же холодной историей как бодалова Грозного с соседями или 30-тилетняя война.

 

Оффтоп.

ЖЖ, кстати, очень интересный, хотя и неоднозначный. Сейчас читаю версии автора относительно вилки развития СССР 30-х. Интересно и офигенно спорно, главным образом относительно

"В то время правящая партия в то, что "либо нас сомнут" безусловно верила. И учение о классовой борьбе, и примеры Парижской комунны, Венгерской и Словацкой республик, и собственный опыт Гражданской подсказывали, что действительно сомнут. Поэтому неудивительно, что программа форсированной индустриализации получила поддержку и была принята к реализации.

Сейчас-то мы конечно знаем, что этот выбор был сделан основывась на мираже, на паранойе классовой теории и заблуждениях Гражданской войны. Но знаем мы и другое - именно этот выбор сделанный на самых что ни на есть ошибочных основаниях, по иронии истории спас нашу страну в 1941-45. А иннерция этого выбора погубила её в 1991.

А еще у автора много графиков, что можно только приветствовать.

Изменено 24 апреля, 2008 пользователем Аналитик

[Chernish]

2Аналитик

Первый, естественно, приводит к относительному раздуванию штата. Второй — к относительному увеличению требований к каждому офицеру.

Мое личное мнение следующее: в принципе лучше №2, т.е. "немецкий". Но для СССР он был закрыт из-за низкого изначального "качества" и плохого обучения исполнителей

именно так.

при низком качестве человеческого материала что делают? - увеличивают специализацию. Можно из вчерашних крестьян сделать мануфактуру А фабрике уже нужно более качественных рабочих...

булавку 12 человек делали... помните?

 

Сейчас-то мы конечно знаем, что этот выбор был сделан основывась на мираже, на паранойе классовой теории и заблуждениях Гражданской войны.

да ладно.. какой же это мираж? это прям предвиденье какое то))

 

а 91 год вообще не имеет отношения к инерции сталинской модерназиции.. скорее с точностью до наоборот )))

[AlexMSQ]

Ну если честно, то как раз в данный момент (90-е - 2000-е года) мы вернулись к той же проблеме - низкое качество материала.

[Аналитик]

2Chernish

да ладно.. какой же это мираж? это прям предвиденье какое то))

а 91 год вообще не имеет отношения к инерции сталинской модерназиции.. скорее с точностью до наоборот )))

Это надо читать. Я говорю, ЖЖ интересный, автор стремится к идеалу Скальда - отстраненный и абсолютно объективный взгляд на историю. Иногда получается просто отлично (и графики!), иногда странное впечатление некоторой шизофреничности.

Про "никто не угрожал" могу выложить, скопировал.

[Dee_Hlo_Foss]

2Аналитик

Респект за ссылку -интресное наблюдение.

но емнип армия СССР до самого конца была одной из самых "заофицеренных" в мире.

И сейчас, по моему осталась.

К примеру - парашютно-десантная рота - 76 человек.

Из них - 7 офицеров - Командир роты, Зам ком. роты-инструктор ПДП, зам. по тех части, зам. по воспитательной работе, Три командира взвода. Плюс ещё прапорщик - старшина роты.

Другое дело, что полного штата, во времена моей службы не было никогда. Только в т.н. "сводных" подразделениях.

[Kapitan]

2Аналитик

Про "никто не угрожал" могу выложить, скопировал.

Пожайлуста!

[Аналитик]

Извольте

 

http://fat-yankey.livejournal.com/9829.html

 

В свое время мы пытались проанализировать варианты развития мира в случае, если бы власть в России в 20-е – 30-е годы досталась белому движению, Троцкому или иным левакам либо, наоборот, представителям так называемой правой оппозиции или пронемецкого лобби. Детальный анализ каждого из этих вариантов – тема отдельного рассказа, но во всех случаях с точки зрения как стабильности или, если угодно, территориальной целостности страны, так и с точки зрения устойчивости европейского миропорядка, а равно – числа возможных жертв, итоги потрясений превосходили бы сталинские. Иными словами, мы пришли к выводу, что хотя при Сталине было плохо, но этот вариант был лучшим из худших.

 

Трудно критиковать анализ, зная только его результаты. Поэтому я этим заниматься и не буду, а просто изложу некоторые свои соображения.

 

Дисклэймер: слова "сталинский режим", "террор", etc., в тексте не несут никакой отрицательной эмоциональной окраски.

 

Сразу скажу, что я считаю установление в СССР режима сталинского типа естественным последствием революции. Сталин смог удержать и укрепить свою власть не столько потому, что он виртуозно владел методами политической борьбы им.Н.Макиавелли, но в большей степени потому, что он чувствовал и выражал волю большинства правящей партии, иногда даже подчиняясь ей.

 

Методы осуществления политической власти сталинских времен (террор) были естественны для партии прошедшей революцию и Гражданскую войну и опирающейся на теорию ленинизма. Может быть Сталину и можно поставить в упрёк, то, что он поощрял эти методы, но уж никак нельзя упрекнуть его в том, что он их навязал стране.

 

Столь же естественными последствиями революции и Гражданской были консолидация партии, с изживанием в ней фракционной борьбы, позднейшая "тотализация" общества и культ вождя. То, что Сталину удалось использовать естественные процессы, чтобы консолидировать партию и общество именно вокруг себя, я отношу на счёт его политических талантов. Но нельзя приписывать ему создание этих естественных процессoв.

 

Значит ли это что я полагаю невозможным осуществление какие-либо альтернатив? Нет, не значит. До начала 30-х партия не была единой и в обществе существовали достаточно мощные силы интересы которых находились в противоречии с "генеральным курсом". Если бы руководители оппозиционных фракций обладали большим талантом аппаратной борьбы, они имели шанс (хотя и меньший чем Сталин) провести свои идеи в жизнь имея поддержку как в партии так и в обществе.

 

Теперь собственно соображeния к сослагательной истории.

 

Временные рамки сослагательности

 

Предполагаю, что рассматривалась ситуация сложившаяся после завершения Гражданской войны и перехода к НЭПу. Если говорить об альтернативах имено сталинизму (как политическому режиму), то более ранняя точка старта бессмысленна, сталинский режим - порождение вызовов возникших именно после Гражданской. То есть конечно понятно, что есть альтернативы "белые победили" и "революция не состоялась", но там слишком много неопределённостей.

 

Основные развилки истории

 

Не погружаясь в анализ и аргументацию, скажу, что реальных выбора было три:

 

 

Военный коммунизм и экспорт революции.

 

Построение социализма в одной стране.

 

Сдача "завоеваний октября" (в той или иной степени).

 

Первый выбор как нежизнеспособный в долговременной перспективе отбрасываем.

 

Построение социализма "в отдельно взятой стране" требует в той или иной форме проведения индустриализации; отсюда появляется два варианта - (1) форсированная идустриализация за счёт гиперэксплуатации деревни (сталинский выбор) или (2) индустриализация умеренными темпами с опoрой на потребительский рынок; в этом случае индустриализация идёт от лёгкой, а не от тяжёлой промышленности.

 

Отказ от "завоеваний октября" тоже можно рассмотреть в двух вариантах - (3) с сохранением диктатуры пролетариата (вариант НЭП) и (4) с допуском буржуазии к политической власти.

 

Давайте посмотрим как эти выборы повлияют на ход событий.

 

Влияние выборов на устойчивость европейского миропорядка

 

В реальной истории (выбор (1)) СССР дважды был дестабилизирующим фактором в Европе. Сначала, благодаря революции, Россия выломилась из "европейского концерта" и в своем новом качестве представляла собой нечто непонятное, а потому пугающее. После окончания гражданской войны попытки экспорта революции не прекратились. Россия стала базой Коминтерна, поддержала (а некоторые утверждали - инспирировала) революцию 1923 года в Германии. Антанта вынуждена была построить вокруг СССР "санитарный кордон" усиленный дипломатической изоляцией. В ответ на изоляцию СССР заключил Рапалльский договор с другим европейским изгоем - Германией.

 

К началу 30-х изоляция рассосалась, СССР вступил в Лигу Наций, научился говорить с буржуями на их буржуйском дипломатическом языке, оброс экономическим связями, и вобщем перестал был значимым дестабилизирующим фактором. Опять он им стал к концу 30-х.

 

К концу 30-х СССР вышел в ряды наиболее индустриально развитых стран, обогнав по ряду позиций промышленного производства даже Германию. Чувствуя свою экономическую и военную силу, СССР претендовал на соответствующее место в европейских политических раскладах, а пускать его туда отнюдь не рвались. Таким образом СССР попал в ряды стран заинтересованных в изменениии status quo в Европе и oпять стал фактором европейской дестабилизации.

 

Думаю, очевидно, что выборы (3) и (4) снимают состояние изоляции СССР значительно раньше и дают возможность более плавно вернутся в ряды великих европейских держав, поскольку в этом случае СССР будет для европейцев с одной стороны более понятным партнёром, с другой стороны меньшей угрозой, по причине меньшей силы.

 

Выбор (2) полностью сохраняет первый дестабилизирующий момент, но устраняет второй, опять-таки по причине большей слабости СССР.

 

Таким образом, по отношению к устойчивости "европейского миропорядка", сталинский выбор самый дестабилизирующий.

 

Влияние выборов на внутриполитическую стабильность.

 

Варианты выбора (3) и (4) по всей видимости приведут к открытию страны западному капиталу, как минимум в виде концессий, что приведёт к большей открытости границ, и следовательно увеличению масштаба подрывной работы эммигрантских организаций. С другой стороны, оба варианта дают превосxодную питательную среду для расцвета левых фракций, спекулирующих лозунгом "за что боролись". Конечно, в целом уровень социальной напряженности будет понижен за счёт того, что все сёстры получили по серьгам: крестьяне - землю, рабочие - трудовое законодательство и политическое представительство, предприниматели свободу предпринимать, а в варианте (4) - ещё и допуск к власти. В долговременной перспективе социальное расслоение, однако, даст себя знать.

 

Вариант (1) создаёт наиболее заметную социальную напряжeнность, потому как требует форсированного выдавливания крестьянства в город и столь же форсированного повышения товарности сельского хозяйства. Вне зависимости от того экономическими или внeэкономическими методами принуждать к этому крестьянство, резкая ломка уклада должна вызвать протест - пассивный или активный всё равно. С другой стороны, приток населения в города резко ухудшет обитаемость городских "ландшафтов", родит бараки и коммуналки. Это должно породить брожения среди городского населения. Однако, вероятнее всего протестная энергия не будет иметь центров организации, ввиду закрытости общества.

 

В варианте (2) развитие общества наиболее гармонично - поскольку изменение социальной структуры происxодит медленно, не возникает больших масс людей лишённых привычного жизненного уклада, с другой стороны закрытость общества снижает действия внешних подрывных сил.

 

Видно, что из всех вариантов, больше всего гаек для поддержания стабильности требуется закрутить в варианте (1). Варианты (3) и (4) тоже требуют закручивания немалого количества гаек, но вероятно меньшего, чем (1), а вариант (2) в этом отношении наиболее щадящий.

 

Ну и наконец

 

Влияние выборов на обороноспособность страны.

 

Тут безусловным лидером будет вариант (1). Обороноспособность в XX веке зависит прежде всего от развития тяжёлой индустрии. Развитая тяжёлая индустрия позволяет вооружить армию современным оружием и даёт призывников способных с этим оружием управится. А по варианту (1) именно тяжелая индустрия развивается форсировано.

 

В вариантах (3) и (4) скорость проведения индустриализации в значительной степени зависит от привлечения иностранного капитала и вероятнее всего развитие тяжёлой индустрии затянется. В варианте (2) отставание тяжёлой индустрии просто запланировано заранее.

 

И резюме.

 

Выбор стратегии развития страны по варианту (1), который почти с неизбежностью приводит ко всем экцессам того, что принято называть "сталинским режимом" оправдывается только в том случае, если верить в то, что "Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут".

 

В то время правящая партия в то, что "либо нас сомнут" безусловно верила. И учение о классовой борьбе, и примеры Парижской комунны, Венгерской и Словацкой республик, и собственный опыт Гражданской подсказывали, что действительно сомнут. Поэтому неудивительно, что программа форсированной индустриализации получила поддержку и была принята к реализации.

 

Сейчас-то мы конечно знаем, что этот выбор был сделан основывась на мираже, на паранойе классовой теории и заблуждениях Гражданской войны. Но знаем мы и другое - именно этот выбор сделанный на самых что ни на есть ошибочных основаниях, по иронии истории спас нашу страну в 1941-45. А иннерция этого выбора погубила её в 1991.

[Kapitan]

Историки: количество погибших немецких солдат сравнимо с военными потерями СССР

http://www.nr2.ru/society/177316.html

[Chernish]

2Аналитик

Сейчас-то мы конечно знаем, что этот выбор был сделан основывась на мираже, на паранойе классовой теории и заблуждениях Гражданской войны. Но знаем мы и другое - именно этот выбор сделанный на самых что ни на есть ошибочных основаниях, по иронии истории спас нашу страну в 1941-45. А иннерция этого выбора погубила её в 1991.

а какая разница? и почему на "мираже"? Если анализировтаь в терминах не классовой войны а банальной борьбы за мировое господство, то разгром России ее расчленение и превращение в сырьевой придаток - естественная и неизбежная цель одного из этапов борьбы за мировое господство\лидерство. Кто бы там ни пер к лидерству/господству - хоть Германия хоть Англия хоть США - огромная Россия ему не нужна. Ни сильная - как конкурент - ни слабая - как собака на сене. Поэтому в терминах прагматичного империалистического анализа "или нас сомнут" - самая что ни на есть верная им трезвая мышля..

так что какие уж миражи то...

от того что индустрализация была названа социалистической она не перестала быть созданием промышленной базы которой в обычном порядке занимался капитализм.. и теоретики социализма в СССР и около это понимали... что Сталин выполняет капиталистические задачи социалистическими методами - это в СССР в истории КПСС учили. А раз так то чем это неправильно - выражать в других терминах правильную постановку проблемы?