Очерк. Единение

[Bagatur]

Ну прям глобальное обсуждение века

 

Ребят. ну никто тут на меня из вас не набросился. Все комментарии по существу

 

Но а с некоторыми я согласен. Это действительно очерк. По сути, поток мыслей по поводу тревожащей душу, ситуации. 

[Takeda]

 

 

Но а с некоторыми я согласен. Это действительно очерк. По сути, поток мыслей по поводу тревожащей душу, ситуации. 

 

Я тебе так скажу

Эксперименты со стилями - это хорошо. Но надо быть виртуозом слога. Иначе кажется, что это и не эксперимент, а факап. Надо резче, акцентированнее, отточеннее. Можно расставлять стилевые акценты, как ритм повествования. К примеру, новая мысль - новый акцент. Очень забавно - играть средней длиной предложения. Это если ты хочешь стать звездой постмодерна

 

И слушай Конста и Дядю Мишу, они профи

[Bagatur]

Поставил бы ещё один плюс, да плюсомёт перезаряжается  

 

Золотые слова!

[Konst]

@Takeda, не, меня слушать не надо - я просто читать люблю

[Тарпин]

 

 

а говорят, что это я злобный критикан

 

поток мыслей по поводу тревожащей душу, ситуации.

 

 

Эксперименты со стилями - это хорошо. Но надо быть виртуозом слога. Иначе кажется, что это и не эксперимент, а факап.

 

Вот приведу пример:

 

Ванюша большую часть времени проводил у дяди Миши в товарных пролетах из гофрированного железа, длинных-длинных, забитых до самого верха всякими товарами. К этим пролетам подкатывались целые составы и все время разгружались. Товары были самые разнообразные, причем часто кондитерские: конфеты, орехи, финики, инжир, пряники, сахар, мед я прочее. Конечно, грузчики себя не обижали: и на работе лакомились, и домой брали, а получателям обижаться был не резон: что поделаешь — издержки! А вздумаешь претензии предъявить — получишь товар в нарушенной таре. Пломбы будут целыми, но в ящиках обнаружишь мусор вместо конфет, камни вместо пряников, песок, перемешанный с сахаром, и проколотые штуки красного товара или сукна. Так что лучше жить в согласии с грузчиками, и особенно с самим Михаилом Александровичем — весовщиком, несущим полную ответственность за все товары и товарные операции. Без мзды не обойтись. Хочешь товар получить сразу по прибытии — надо позолотить руку Михаилу Александровичу. А как не позолотить: сделаешь быстрей торговый оборот — прибыль получишь; оборачиваемость капитала — великое дело.

Эту простую истину хорошо усвоили все купцы — получатели товаров, не говоря уже о всякого рода комиссионерах, собаку съевших на отправлении и получении товаров. И принимал Михаил Александрович красненькие, а иногда и четвертные вместе с накладными и дубликатами на товары. Размер взятки купцы и комиссионеры уже твердо знали — в зависимости от партии и срочности груза. Михаил Александрович в свою очередь знал, что взятками нужно делиться. Никого нельзя обойти, особенно начальство, у которого весовщики ценились в соответствии с их оборотистостью: больше оборот, больше операций — больше прибыли. Тут и начальник станции Одесса-товарная, и его помощники, и главный бухгалтер товарных операций, и конторщики, и, разумеется, грузчики, без которых не достанешь «срочный» груз, заваленный товарами последующего поступления. Все были довольны, а Михаил Александрович каждый день клал в карман рублей по шесть — десять «в дополнение» к сорока рублям месячного жалованья, которые он аккуратно приносил домой и отдавал жене полностью.

Барыш — другое дело. Он пропивался с грузчиками в ресторане. Там Михаила Александровича обычно ждали всякие Люси, Муси, Кати и, пьяненького, уводили в свои заведения. Вернувшись домой, дядя Миша устраивал скандал — переворачивал чугунки с борщом и картошкой, бил жену и пугал детей, пока наконец, обессилев, не падал на кровать и не засыпал в пьяном угаре. А наутро целовал руки своей Леночке, плакал и клялся, что больше этого не повторится.

И тут же вскоре все повторялось.

Вот так у Михаила Александровича Данилова и прошла жизнь. Другие весовщики, не склонные к пьянству, богатели, учили детей в университетах, заводили свое торговое дело, строили дома и выбивались, как говорится, в люди. Михаила Александровича все это не интересовало, он, как сам выражался, любил пожить по-настоящему. Его одинаково уважали и начальники, и подчиненные. В сущности это был хороший, душевный человек, если бы не его пристрастие к водке и другим земным утехам.

 

Совсем немного текста, меньше очерка топискастера.

[Тарпин]

И еще пример:

 

Геня (Генрих Шимановский) прямо-таки обворожил Ванюшу своими рассказами про звезды, про землю и солнце. Какое оно, оказывается, огромное, наше светило, и как далеко от земли — только подумать, почти сто пятьдесят миллионов верст! А ведь как печет летом. Как-то Геня повел разговор о том, что бога нет, его, мол, выдумали богатые люди и пугают им бедных людей, чтобы те покорно слушались богатеев. А то, дескать, бог накажет и на том свете обязательно в ад пошлет, отдаст в руки чертей. Все было очень интересно. Но все же эти беседы вызывали в душе Ванюши сомнение — правду ли говорит Генрих? Рассказывает он складно, но шут его знает, верно ли! Геня был студентом, зачем-то пошел рядовым на войну, хотя отец его — полковник в отставке. Видимо, у молодого поляка заговорила горячая кровь и задиристая натура... И все же, несмотря ни на что, Ванюша здорово полюбил Геню и готов был за него в огонь и в воду.

)

[Korvin Flame]

Влезу.

 

Критика была очень мягкой, практически дружеской, и я бы сказал, что переписывать надо полностью с учетом всего сказанного )))

[Takeda]

@Korvin Flame, 

 

Так всегда

[Korvin Flame]

@Korvin Flame, 

 

Так всегда

что всегда?

[Takeda]

 

 

что всегда?

 

Переписывать надо всегда и все  

Причем не только литературные произведения.

[Korvin Flame]

Переписывать надо всегда и все

Причем не только литературные произведения.

И ведь даже Гоголь с тобой бы не поспорил.

[Тарпин]

Еще пример:
 

 

фельдфебель Ковш собрал четвертую пулеметную роту для беседы, которую проводил штабс-капитан Сагатовский. Причина для беседы была веская: в полку стали процветать выпивки, нередко переходившие в пьянство и кончавшиеся дебошами. Сагатовский расхаживал перед строем пулеметчиков и все убеждал их, что во всем надо знать меру. Он знал, что абсолютно запретить пить вино нельзя, это будет бессмысленная затея, к тому же метод запрета был уже испробован в других ротах и дал только отрицательные результаты. Требовались какие-то другие меры. К тому же о его пьяной баталии с полковым священником было известно всему полку... Вот он и проповедовал идею: пей, мол, да меру знай.
— Вот, например, фельдфебель Ковш, — вкрадчиво говорил штабс-капитан, — вы можете выпить одну рюмку, ну что ж, пейте. Только не пейте второй. Или, к примеру, старший унтер-офицер Федин...
— Есть, вашскородь! — гаркнул взводный унтер-офицер.
— Нет, нет, ничего, я так, к примеру... Допустим, в вас влазит один стакан — хорошо, выпивайте этот стакан, но не пейте второй. Или... — он посмотрел на строй, ища глазами кого-либо, — или возьмем рядового Хольнова и предположим, он может выпить бутылку водки — пусть пьет бутылку, но пусть не пьет вторую. Или рядовой Фролов, — и он ткнул пальцем Петьку в грудь, — в него влазит четверть...
— Го-го-го! — не удержалась рота.
Сагатовский был доволен, что нашел общий язык с солдатами, сумел, так сказать, подобрать ключик к солдатской душе.
— Ну, так вот, пусть пьет четверть вина, но пусть не пьет больше. Знать меру — это главный закон в поведении солдата, тем более среди культурного французского народа. Нужно высоко держать честь воина российской императорской армии и не позорить высочайший престол его императорского величества, помазанника божия, нашего отца и заступника всех верноподданных Российской империи.
Капитан немного помедлил, очевидно, с тем чтобы перейти от высоких материй к будничной действительности, и уже обычным голосом продолжал развивать свою идею о соблюдении нормы:
— А вот, например, георгиевский кавалер младший унтер-офицер Петр Ковалев, кровь проливший в боях за веру, царя и отечество, может выпить ведро вина...
Рота давилась от смеха, но под укоризненным взглядом фельдфебеля Ковша все же сдерживалась, чтобы не разорваться оглушительным хохотом.
— Пусть пьет ведро, — воскликнул штабс-капитан.
Рота не выдержала и грохнула. Ковалев был узкогруд и неказист. Трудно было представить его выпивающим ведро водки! И вдруг в солдатском гоготе послышался голос Сагатовского:
— Но пусть не пьет второго!
Штабс-капитан стоял, и с лица его медленно сходило выражение отцовской мудрости. Он понял, что переборщил. Ну, ничего, это, пожалуй, только расположило к нему пулеметчиков и вызвало здоровый, бодрый смех, а хорошее настроение — важнее всего, недаром Наполеон придавал такое большое значение моральному фактору, когда говорил о воспитании солдатской доблести и стойкости. Ну, да шут с ним, с этим Наполеоном, надо кончать.
— Так вот, братцы пулеметчики, я надеюсь, вы не посрамите честь русского мундира и во всем будете соблюдать меру.
Он принял стойку «смирно», небрежно приложил палец к козырьку и, посмотрев на фельдфебеля, сказал:
— Можете распустить команду, Карп Мефодьевич, — и, повернувшись перед строем, зазвякал шпорами по направлению к лагерю. «Шашнадцатый неполный» несколько раз с фланга до фланга обвел деланно строгим взглядом строй пулеметчиков, остановился на середине и, погрозив пальцем (так он поступал всегда в минуты доброго душевного расположения), сказал:
— Мотри мне, чтобы усе было в аккурат, не зря их высокородие все вам толком изъяснили...
Он вздохнул и скомандовал:
— Разойдись!
Смеху было не на один день! Особенно когда на глаза солдатам попадался полковой поп с перевязанной рукой.
— Сагатовский меру знает! Только палец сломал, а так живого оставил, — прыскали пулеметчики.

Таких мелочей, как крючки, пуговицы и иголки, так и не смогли найти. Пришлось перейти к основному — к закупке спиртного. Бутылки запаковали в ящики, погрузили в повозку, подмостив под ящики сена и укрыв их сверху попонами. В винном магазине Ванюша спросил адрес, где бы можно было купить иголки и нитки. Его никак не могли понять. Ванюша уж и на пальцах показывал — вот так, мол, колоть и протягивать нитку... А нитку называл «ле фий» вместо «дю филь». Наконец его поняли, добродушно рассмеялись и вручили бумажку с написанным адресом. Лапшин и Сотников во главе с Ванюшей направились в указанное место. Долго пришлось искать, спрашивать у постовых полицейских и просто у прохожих. Они внимательно прочитывали адрес и все с ухмылкой направляли дальше, в какие-то глухие кварталы, где и магазинов-то не было.

— Куда это мы двигаем, братцы? — недоумевал Лапшин. — Что-то не видать тут никаких лавок.

— Ну, может быть, к какому-либо портному или в мастерские швейные нас направили, — предположил Сотников.

— Стоп, ребята! — сказал Ванюша, сличая адрес с номером дома. — Вроде как здесь, — и, подняв голову, увидел красный фонарь, висевший над сумрачной глухой дверью.

— Ну, чего же тут раздумывать, — Лапшин дернул ручку звонка.

Послышался стук отодвигаемого засова, и дверь открылась.

— Сильвупле, шер сольда рюс, — приветливо улыбаясь, сказала пожилая нафуфыренная женщина.

Солдаты вошли и, пройдя по темному коридору, попали внебольшой, слабо освещенный зал. Зал был пустой, вдоль стен, как в фойе, стояли рядами стулья. Ванюша и Сотников были в недоумении, а Лапшин слегка ухмылялся себе в ус.

— Атанде эн пё, мез ами, — сказала встретившая солдат дама.

Через какое-то мгновение раздвинулся занавес, и в зал вошла вереница почти совершенно обнаженных девушек. Кокетливо улыбаясь, они выстроились в одну шеренгу перед солдатами.

— Ясно, — тихо проговорил Ванюша.

Сотников стоял красный как рак, а Лапшин, напротив, был весел и улыбался.

Пулеметчики уже успели приглядеться к обстановке зала. За внешним уютом и даже некоторой помпезностью всюду проглядывало убожество. Плюш на стульях был потерт, на стенах, оклеенных дорогими некогда обоями, виднелись грязные пятна, очевидно следы шампанского, а нижняя часть стен, над стульями, лоснилась — их основательно протерли спины посетителей...

Больно было глядеть на вереницу девушек... Многие из них оказались не так уж и молоды. У одной дряблая шея и вислые мешки под глазами, покрытые толстым слоем пудры, у второй — неимоверно развитые плечи, большие красные руки, третья худа, измождена, глаза лихорадочно блестят... Были и действительно молоденькие девушки, вернее, девочки, не успевшие еще подавить в себе чувство стыда, — они неловко прикрывали свою наготу и боязливо поглядывали на содержательницу. А та, вся в буклях, оборках, рюшках, с выкрашенными редкими волосами, вся в пудре и помаде, сладко улыбалась, безумолку тараторила, очевидно расхваливая свой «товар». В зале стоял затхлый, противный запах — смесь духов, пудры, старого тряпья и человеческого пота... О страшной трагедии, о попранной чести и нищете кричали стены зала, кричали глаза женщин, старавшихся понравиться солдатам.

«Вот это попали! — подумал Ванюша. — Вот почему все, у кого я спрашивал дорогу, хитро улыбались; хорошо еще, что я спрашивал у мужчин, а не у женщин».

Видя нерешительность посетителей, кокотки окружили их, и каждая старалась завлечь гостя к себе...

С трудом Ванюша с Сотниковым отбились от наседавших женщин, дали им по нескольку франков «откупного» и ушли. Лапшин остался на некоторое время.

Так и не удалось купить иголок и пуговиц. Когда вернулись к повозке, решили все четверо поужинать в ресторане, который находился тут же рядом. Официант спросил, будут ли камарады что-нибудь пить. Ему ответили, что будут пить ром. Он принес маленькие рюмочки величиной с наперсток, наполненные ромом. Солдаты недоуменно переглянулись и попросили официанта принести целую бутылку рому и затем стали наливать его в большие бокалы, аккуратно размерив бутылку — всем поровну. Все, кто был в ресторане, как по команде, повернули свои изумленные лица к русским солдатам, наблюдая за ними.

— Ну, ребята, не ронять чести, вишь уставились, как в цирке, — сказал Ванюша.

Все согласились, что национальную гордость посрамить никак невозможно. Выпив залпом свои бокалы, солдаты принялись за еду. Через некоторое время процедура была повторена, и, хорошо поужинав, пулеметчики ушли, щедро расплатившись: надо было показать, что русские солдаты за деньгами не стоят. Все, кто был в ресторане, разинув рты смотрели вслед русским.

 

 

Изменено 19 ноября, 2016 пользователем Тарпин

[Тарпин]

Теперь же новый священник был прислан. Его звали отец Филипп. Этот человек был довольно молод, ему не было ещё и двадцати пяти. Борода его также ещё не прослеживалась. Слава Богу, епархия додумалась прислать священника. Но и то, здесь тоже были свои маленькие минусы. Этот священник был действительно по горло в делах, так как помимо этой деревни навещал ещё и соседние. Несмотря на свою лютую занятость, отец Филипп никогда этого не показывал. Он никуда не торопился, хотя у него и был для того повод.

 

В стиле Багатура

 

За кулисами единения.

 

Утром отец Филипп наполнил стакан водки. К водке он пристрастился в Казанской семинарии. Как забыть годы проведенные там... Зато он получил приход в деревне под городом М***а, и теперь прихожане платили ему десятину. Чтобы прихожане не спалили алкогольное опьянение, он имитировал лютую занятость и прихожане уходили сами. Еще помогали вечные ремонтные работы в храме и огромный амбарный замок на дверях. Но везло не всегда. Однажды отец Филипп сбил прихожанку с ребенком. Злые гайцы (они были татарами) не поверили его объяснениям, что он спешил на отпевание покойника. Спасли угрозы "Заживо отпою!" и пара звонков в местную администрацию и полицию. Все обошлось, хотя пара чиновников и ментов стали называть его непечатно. Наверное, они были атеистами.

Отец Филипп ненавидел атеистов. Им не нужны приходы, они выступают против строительства храмов, чем снижают духовность вообще и доход отца Филиппа в частности. А доход батюшке был нужен - кроме матушки Ефросиньи у него было две любовницы.

Голова батюшки раскалывалась от последствий вчерашнего излишества. Сказав жене что он по горло занят ремонтом храма, он поехал в соседнюю деревню к любовнице - дочери одной из прихожанок. Она очень любила грешить, а потом каяться. Так ее отец Филипп и встретил - в 15 лет, на исповеди. А вчера он принимал у нее исповедь на дому и даровал отпущение грехов. Попутно мешая водку с пивом и ликер.

Мысль молнией пронеслась в голове служителя РПЦ – Сегодня же причастие. А значит, куча старух-прихожанок придут каяться в грехах. Конечно, им далеко за пятнадцать, что большой минус, но крохи от своей пенсии жертвовали они исправно, плюс после причастия можно было выпить кагору. А кагор батюшка любил…

 

Продолжать?

Изменено 20 ноября, 2016 пользователем Тарпин

[Korvin Flame]

Продолжать?

Да. На причастии должен же случиться конфуз?

[Konst]

@Тарпин, кто-то опять из своего заповедника сбежал?

[Тарпин]

На причастии должен же случиться конфуз?

Как ты думаешь, почему:

Соседки мои сразу же побежали причащаться. Отец Филипп выслушал их и перекрестил. Я же причащаться не стал, так как уже сделал это в Москве. Но зато я тщательно наблюдал за происходящим

Что произошло между причастием соседок и автора-москвича? За чем именно он столь "тщательно наблюдал"?

 

Что случилась в алтаре?

 

Что вообще происходит за кулисами единения?

 

Хотите узнать ответ?

Изменено 20 ноября, 2016 пользователем Тарпин

[Korvin Flame]

Как ты думаешь, почему:

Что произошло между причастием соседок и автора-москвича? За чем именно он столь "тщательно наблюдал"?

 

Что случилась в алтаре?

 

Что вообще происходит за кулисами единения?

 

Хотите узнать ответ?

 

Циничен и жесток сей автор. Пиши еще!

[Тарпин]

 

 

Циничен и жесток сей автор. Пиши еще!

 

Пытаюсь выдерживать стиль топикастера

 

 

Выпитая водка и мысли о доходах придали отцу Филиппу сил. Кряхтя и нецензурно выражаясь, батюшка нетвердо встал на ноги, добрался до телефона и набрал знакомый номер. В разговоре с представителем местной администрации он изложил суть вопроса: одними старушками церковь не наполнить. А значит, нужна молодежь, которую люто соблазняет интернет, либералы и пропаганда суицида. Но как ее привлечь в церковь? Только с помощью верных слуг народа, органов местного самоуправления, в структуре которых наверняка есть специалисты по работе с молодежью.

 

Голос собеседника, в котором мелькали визгливые нотки, сообщил, что таковых специалистов у них нет, зато есть сравнительно молодой участковый, но он мусульманин  (при этих словах батюшку перекосило). Еще приехал молодой гость из города М***ва, то ли журналист, то ли писатель, но его так просто не заинтересуешь, чего ради он пойдет смотреть на отца Филиппа и его паству?

 

Отец Филипп начал старую, еще семинарскую заготовку про корни, фибры души, духовность, необходимость единения, единения всех вокруг структур властных, чему способствует православие etc, etc.

 

Ответ был еще более визглив. По сути, он представлял не менее отработанную заготовку о судьбах русской депрессивной деревни, убыли населения, отсутствии источников доходов etc, etc., которую может воспроизвести любой муниципальный служащий со стажем более трех лет.

 

 

 

Небольшая прода )

[Korvin Flame]

@Тарпин,

класс!

 

Я в некотором роде тоже молодой талантливый автор или как у нас, у писателей, говорят - МТА.

Поэтому внесу стилистическую правку:

- было

он изложил суть вопроса

надо

он изложил по существу поставленного вопроса

Изменено 22 ноября, 2016 пользователем Korvin Flame

[Konst]

@Korvin Flame, наложил. 

[Takeda]

@Konst, 

Наложили, причем без "Т"

[Fergus]

Понятно с чем у вас единение

[Korvin Flame]

Вот еще, не мое.

 

 

«Художества» в детстве

О моей детской художественной школе…
Набор в неё проводился в третьем классе. К нам на урок рисования пришла какая-то женщина и попросила сделать рисунок к басне «Ворона и сыр». Моим соседом по парте был Олег Доленко (цепкая детская память!), бандитского вида школьник по тем советским временам – нестриженая нечёсаная шевелюра, застиранная форма, слабый троечник. Однако, он хорошо рисовал, и я этим воспользовалась со всею детскою простотою – срисовала с его листа всё до подробностей: и разлапистую ель, и ворону, распахнувшую крылья, и лису. И надо же было моей кисти дрогнуть в тот момент, когда я выводила спину лисы! Этот изгиб воодушевил пришедшую тётю – смотрите, как лиса сердится, даже спину выгнула – и она отобрала меня в ученики… Ну вот, я всё перепутала. Это был набор в мультстудию!
Впрочем, моё пребывание там, в студии было очень кратковременным, то ли потому что рисовала я всё-таки не очень выдающееся, то ли потому, что мне хотелось мультиплицировать корабли под парусами, а поручили мне и Олегу (его тоже записали в этот кружок) какого-то мальчика, который рассказывал любопытной толпе «а вы знаете, что «у», а вы знаете, что «вы»…». В общем, мне стало неинтересно. Кроме того, произведения выпускников этого кружка меня не впечатлили – помню какие-то серпы, молоты, плавленый металл, тяжелый кулак, т.е. мультфильмы эти были накачаны идеологией, как современные куры стероидами. Точно также в детстве мне были не интересны рассказы про Ленина, которые, по идее, должны были воодушевлять. Тем не менее, в мультстудии я научилась рисовать цветочек циркулем, что пригодилось потом на уроках черчения в минуты скуки.
Родители решили продолжить моё художественное образование и определили меня в соответствующую школу.
Художественная школа мне вспоминается какой-то особенной атмосферой, как будто, открывая тяжелые створки деревянной резной двери, попадал в таинственное сообщество. Сообщество это состояло из пяти учителей – директора школы, двух подружек-преподавательниц, постоянно пребывавших в стенах школы и ведших основные предметы (пейзаж, натюрморт, рисунок), ещё одной, преподававшей историю культуры, и пятой, которая практиковала с нами прикладное искусство. Пожалуй, я больше всех любила именно её уроки, где мы лепили из глины, обжигали, раскрашивали фигурки.
Планировка школы, располагавшейся на втором этаже старого здания, тоже была необычной. Прежде всего, поражала крутизна лестницы. По ней запросто можно было подниматься на четвереньках, не нагибаясь, что ученики проделывали часто и с большим шумом. Лестница сразу упиралась в кабинет прикладного искусства.
Дверь направо вела в темный холл, из которого расходились две двери в кабинеты, и одна дверь вела в коридор. Перед каждой дверью находилась пара ступенек, наверное, в этом был какой-то символизм – возвысится хоть немного, приближаясь к холстам учеников . Главной же достопримечательностью холла было ограждение гардероба высотою в человеческий рост, к верху которого прибили неширокую доску. Для чего это нужно было? Мы не терзались вопросом, приспособив ограждение для своих посиделок. В отсутствие учителя мы усаживались на доску, как воробьи на заборе, лузгали семечки и болтали, и как воробьи упархивали в класс, заслышав его приближение. Под гардеробом после нас оставались горки шелухи – одним словом, воробьи.
Из холла, как я уже говорила, был проход в тесный узкий короткий темный коридор. Из него можно было попасть в класс (третий), кабинет директора, кабинет истории искусств или учительскую. Класс (третий) был штаб-квартирой хулиганов: под ним располагалась улица Московская, на которой бабки торговали жареными пирожками. И часто на головы этих женщин падала та самая бумага, в которую были завернуты их пирожки (в лучшем случае) или же ведерко с водой (в худшем случае). Прохожим доставалось тоже. Но я не помню ни одного случая наказания – вследствие недоказуемости преступления, так как ученики дрейфовали между классами как айсберги в океане. Рядом с классом располагался директорский кабинет. Там работал, соответственно, директор. Одна из его работ весьма возбуждала наше любопытство: женщина с распущенными волосами, одетая в прозрачную сорочку, одно из плечиков которой спустилось, обнажив грудь. Картина эта была предметом перешептываний и представлялась лицезрению в любой момент отсутствия директора.
Далее следовал кабинет истории искусств, далее – учительская. Здесь обитали пресловутые подружки-преподавательницы: одна с ярко-рыжей прической, другая – с иссиня-чёрной. В учительской всегда стояло множество чашек после чая или кофе, иногда(!) мы даже находили сигареты(!). Подружки не обременяли нас своим присутствием, учительская больше была им по душе. Вследствие этого, а может того, что искусство не терпит принуждения, процесс обучения был очень ненавязчивым. Я не могу вспомнить их уроков, помню только те безобразия, которые мы творили, очень может быть, что в том виновата моя память. Мы заворачивались в драпировки и укладывались рядком на пол, взяв в руки кисточки с красной краской – аки мертвецы усопшие в саванах со свечками. Мы хотели испугать учительницу, а она взвизгнула: по драпировкам же мыши бегают, снимите немедленно! Мы гоняли тех самых мышей всем классом из одного кабинета в другой. Мы разгоняли в руке полное ведерко воды, как центрифугу, до тех пор, пока кто-нибудь всё же не обливался. А вода часто несла в себе следы наших творческих терзаний и была коричневого цвета (проще говоря, в ведерках мыли кисточки). Мы бегали за пирожками и жвачками (дональд-даками), а потом играли на вкладыши. Мы ходили в гости в соседние классы, мотались по коридорам, глазели на обнаженную женщину в директорском кабинете, плевали семечки на стене гардероба.
Апогеем всего этого стали выпускные экзамены. Троица экзаменаторов (подружки и директор) с суровым видом проходила между наших мольбертов. Остановившись перед очередным, подружки поворачивались к директору: ну что, пять? Ну, можно пять, - склонял голову директор. А тут четыре? – спрашивали они. Ну, тут можно четыре, - откликался директор.
Рисунок я с горем пополам сдала на четыре, о чём свидетельствует запись в аттестате: 4 (отл.) – описка заполнявшего. Натюрморт и пейзаж провалила и была оставлена "на осень". И так уж мне было лень проводить июньские дни каникул в темных залах художки, рисуя кувшины и восковые яблоки, что я пошла на обман – одолжила натюрморт у подруги, сдавшей его на пять. Но мне поставили четыре! Вот ведь несправедливость!
Пейзаж долго мне не давался в руки, в том смысле, что руки мои до него никак не доходили. В последний вечер перед экзаменом я победила свою лень и достала краски. Идея пейзажа пришла сама собой – мне надо было и оригинально, и быстро, ведь наутро сдавать, еще высохнуть должен. Я залила весь лист оранжевой краской, символизирующей закат. Потом разделила лист напополам горизонтальной чёрной линией, это был горизонт. Сверху от линии нарисовала разные корявые чёрные силуэты, являвшиеся деревьями, и зеркально повторила их дрожащей рукой ниже линии – отражение деревьев в воде. Выше верхних деревьев вывела идеальный красный солнечный диск и ниже нижних - его смазанного близнеца. Пейзаж был готов: «Закат на реке». И его оценили! Поставили пять. Правда было одно маленькое замечание – ведь у природы нет абсолютно чёрного цвета. А ведь и правда – нет. Зато этот нюанс цветопередачи я помню по сей день!

 

Изменено 22 ноября, 2016 пользователем Korvin Flame

[1kvolt]

то ли потому что рисовала я всё-таки не очень выдающееся

Правильно таки будет "выдающеся". Хотя выбор слова вообще - .

 

 

ведь у природы нет абсолютно чёрного цвета

Таки есть .

 А вообще, текст великолепно подошел бы для годового диктанта где-нибудь классе в девятом . Столько всяких сложных конструкций, оборотов. Немало учеников можно было бы принудить к взятке или оставить на второй год .

Изменено 22 ноября, 2016 пользователем 1kvolt

[Korvin Flame]

 А вообще, текст великолепно подошел бы для годового диктанта где-нибудь классе в девятом . Столько всяких сложных конструкций, оборотов. Немало учеников можно было бы принудить к взятке или оставить на второй год .

Антикоррупционную экспертизу не прошел