"Железный ветер"

[PathFinder]

2Mezhick

Иначе ствол придется делать таким толстым (чтобы давление пороховых газов и прохождение тяжеленного снаряда), что он будет перевешивать танк

Компенсировали толстой маской орудия - и противовес, и защита .

[Игорь]

2PathFinder

Так это же Panther II

2Аналитик

Виссарионыч,в принципе, танк можно обозвать Патфайндер-II. А что? Звучит!

[PathFinder]

2Игорь

А что? Звучит!

Это не по-немецки . Pfadfinder - пойдет

[Аналитик]

2PathFinder

Pfadfinder

А что это означает?

[Цудрейтер]

2Аналитик

Это пионер, который всем пример. Ну, или чуть точнее, бойскаут в кайзеровском варианте. Дословно - следопыт.

Изменено 26 апреля, 2011 пользователем Цудрейтер

[Игорь]

2PathFinder

Pfadfinder - пойдет

красиво!Хоть и не знаю немецкого (и другие,кроме русского).

Однако,Панцер,емнип,немцы через z писали.Могу ошибаться.

2Цудрейтер

Дословно - следопыт.

хороший вариант.

[Аналитик]

2Цудрейтер

Это пионер, который всем пример. smile3.gif Ну, или чуть точнее, бойскаут в кайзеровском варианте. Дословно - следопыт.

А что, хорошая мысль...

Pfadfinder - 3. ausf.2F

[Цудрейтер]

2Аналитик

Это такой маленький танк должен быть же? Кстати я что-то туплю под ночь - это же еще и дословный перевод ника Патфайндера с английского на немецкий.

[Аналитик]

2Цудрейтер

Это такой маленький танк должен быть же?

Если вспомнить практику американского танкостроения в ВМВ, то при морских перевозках выгоднее таскать средние и легкие танки - их можно взять больше. Средне-легкие "Патфингеры" будут весьма кстати, их против колесной бронетехники местных более чем хватит. Но для большей образности я опишу еще и пару жутких агрегатов. Реликты отгремевшей войны, прихваченные в небольшом количестве "для асортименту".

[Аналитик]

2Цудрейтер

Кстати я что-то туплю под ночь - это же еще и дословный перевод ника Патфайндера с английского на немецкий.

Зоркий сокол!

Цитата Так это же Panther II

 

2Аналитик Виссарионыч,в принципе, танк можно обозвать Патфайндер-II.

Это не по-немецки smile3.gif. Pfadfinder - пойдет

[Цудрейтер]

Раз сегодня мне пишется, то отрабатываю памятник в Барнумбурге:

 

Речь господина де Рейтера на конгрессе где-нибудь там, посвященном чему-нибудь там.

 

Сейчас, когда дискуссия о возможности применения так называемого принципа свободной торговли, как системы в которой отсутствуют ограничения, так или иначе накладываемые на импорт товаров и услуг, приобрела такой невиданый доселе размах, я считаю необходимым вспомнить о том краеугольном камне, который был заложен г. Марксом в фундамент современной экономической науки. Маркс, как мы знаем, принял человеческий труд как единственную производящую силу способную генерировать благосостояние страны, остроумно названное им das Kapital, термин произошедший от латинского слова capitalis (основной) и не нуждающийся ныне в переводе нигде в нашем мире. Многие современные экономисты ошибочно подменяют эту силу ее денежным эквивалентом и соответственно приходят к заключению о возможности обмена труда на его номинальную стоимость из которой следует вывод о безболезненности неконтролируемого, фактически бесконечного роста чистого импорта в балансе внешней торговли страны. Рост производительности труда они подменяют ростом его стоимости в денежном выражении, утверждая что таким образом увеличится и капитализация экономики. Это грубейшая ошибка, могущая привести к непредсказуемым последствиям как для отдельных стран, так и для мировой экономики в целом. Рост стоимости труда в мировых державах принявших такую модель развития, наряду с отказом от принципа равновесного баланса в внешней торговле, приведет к перемещению производственных мощностей в страны с достаточным дешевым трудовым ресурсом, что в свою очередь породит значительный перекос в распределении долговой нагрузки в сторону этих новых производственных центров. Они фактически станут держателями долговых обязательств всего остального мира, возможен даже чистый экспорт денежной массы стран-потребителей в страны-производители. Последствия такого торгового дисбаланса трудно себе представить. Мы ни в коем случае не должны нивелировать значение труда для национальных экономик. Только с ростом производительности труда растет капитализация любой экономики, этот принцип выведенный г. Марксом более чем сколько нибудь там лет назад, остается незыблемым и теперь. А это означает что для роста благосостояния страны необходимо увеличивать рождаемость ее населения, поднимать уровень его образованности, лечить людей, улучшать условия в которых они живут, создавать благоприятную среду для высококвалифицированного, интеллектуального труда. Только так растет капитал, только так можно добиться настоящего процветания. Рост реальной производительности труда и применение равновесного баланса к внешнеторговым операциям это путь в будущее для любой современной экономики.

 

Далее, как водится, следует полтора часа занудства с цифрами и графиками, а затем фуршет. Это все мы опустим за необходимостью быть кратким. Тезисы вдохновенной речи г. Зеуса можно при необходимости раскрыть достаточно глубоко, от чего я пока воздержался.

[Аналитик]

2Цудрейтер

Утащил.

[Аналитик]

2Takeda

 

Зацени как знаток военных мацаков.

Это пока только черновик и половина главы.

 

Когда Зимников только поступал в офицерское училище, в ходу была поэтическая поговорка: «Расстояние между жизнью и смертью солдата можно высчитать с точностью до миллиметра, оно строго равно глубине его окопа». Сам Петр Захарович говорил проще: «Кто ленится окапываться – тот дурак» и неукоснительно требовал от своих бойцов умения закопаться по уши в землю в кратчайшие сроки в любой обстановке. Иногда над ним посмеивались – аэродесантникам редко доводилось участвовать в позиционных боях. Критикам и насмешникам майор отвечал просто: «Лопата круче винтовки – на ней еще можно готовить» и требовал от снабженцев весь положенный по штату шанцевый инструмент.

Таланов командирского увлечения землекопными работами не разделял, но по необходимости учил свою роту и следил за соблюдением нормативов. Теперь он очень хорошо понимал, что майор был мудр и прозорлив. Со всех сторон доносился характерный скрежет лопат и хруст разрубаемых корней, регулярно прерываемые образными и смачными проклятиями. Пехота окапывалась как одержимая.

Оценивая «землекопство» своей роты Таланов вспомнил эти присказки командира с определенной теплотой. Далеко не каждая линейная часть смогла бы перекидать столько кубометров земли за считанные часы, да еще после марша и пусть короткого, но боя.

 

Батальон выступил с минимальной задержкой. В обычное время переход занял бы не более пары часов, но сейчас, осенью, с ее поздними рассветами, по скверной чужой карте им понадобилось более пяти часов. Каким то чудом, несмотря на светомаскировку, никто не отстал, но на подходе Зимников получил неприятное известие - разведывательный дозор сообщил по радио, что противник успел раньше.

Новость была неприятной, но терпимой, сумел незаметно подобраться к мосту и подсчитать силы противника. Англичане, силами до взвода, без бронетехники и артилерии. Майор думал недолго, приказав разведке разобраться с противником своими силами – батальон катастрофически выбивался из графика и времени на правильный штурм с развертыванием всех сил и подготовкой уже не было.

Отдельный разведвзвод на двенадцати мотоциклах, с пулеметом и мощной рацией на каждой машине, был специально сформирован таким образом, чтобы при необходимости «работать» не только для разведки, но и как ударный «кулак», передовой отряд. Комвзвод получил приказ и выполнил его не без определенного шика, даже в какой-то мере пижонства. Англичан взяли с налета, жесткой атакой «с колес». Призер внутриармейских соревнований по мотогонкам с препятствиями Горцишвили вылетел на мост на мотоцикле с бронированными листами, прикрепленными снизу между колес и положил его на бок, в реве мотора и скрежете металла о металл. Развернутый «дном» по направлению к противнику, мотоцикл превратился в импровизированную огневую точку с пулеметом в 12.7мм, Горцишвили перекрыл десятисекундный норматив готовности к стрельбе почти в полтора раза, короткими экономными очередями он обстреливал английскую пехоту, приковав к себе и внимание противников и их неорганизованный огонь. Между тем прочие мотоциклисты, рассеивались цепью по обеим сторонам моста, вдоль каменистых краев узкого ущелья, Понадобилось не более пяти минут, чтобы неосторожные и нерасторопные англичане не выдержали слаженного пулеметного огня и стали в беспорядке отступать, а когда мост с рыком пересекли еще три машины с явным намерением преследовать, «лимонники» уже открыто побежали. Это была большая удача, и Зимников старался использовать лимит везения на всю катушку.

Разведчики без промедления переправились на противоположную сторону и рассыпались веером, контролируя подступы к мосту. Почти через час подтянулись прочие силы, и майор понял, что кувшин везения начал показывать пустое дно.

За многие века, может быть и тысячелетия, водный поток прогрыз в каменистой породе узкое извилистое ущелье. Его берега соединялись почти тридцатиметровым мостом – сложной конструкцией из паутинных ферм. Все сооружение казалось непрочным и хрупким, буквально стукни кулаком – само рассыплется. Но так только казалось.

- Сталепрокат Гогенцоллернов и их же проектное бюро, - хмуро объяснял батальонный сапер-подрывник. – Множественные точки сопротивления, перенос нагрузки по напряженным фермам. Проще говоря, рвать надо сразу во многих местах, иначе вес просто перейдет на другие стойки, и все устоит. Взрывчатки у нас штатно – не хватит. Обещали подвезти хранцузы, но это когда будет… Если вообще будет.

- У основания? – отрывисто спросил Зимников, хотя и сам знал ответ.

- Не поможет, - все так же понуро отвечал сапер. – качественная работа! Опоры заглублены метров на десять, если не больше, да еще подушка из армированного бетона. Нашего запаса только поцарапать хватит. Хотя, есть мысль…

Сапер подкрутил ус и устремил долгий, задумчивый, можно сказать, философский взгляд на мост и далее, сквозь него. Майор терпеливо ждал, старый унтер был с серьезными закидонами и обидчив как большой усатый ребенок, но являлся мастером своего дела, взвешивал каждое слово и отвечал за него головой. Кроме того, Зимников делал поправку на то, что человек, который тридцать лет подряд взрывает все подряд, здравый рассудок сохранить не может. Если старый «динамитный бог» думал – значит, было над чем и стоило подождать, даже в ущерб драгоценному времени.

- Всегда что-то недокрутят, недовинтят, даже немцы, - продолжил наконец взрывник с тем же отсутствующим выражением философа эксполозивности. – Ветер, автомашины… Где-нибудь на расшаталось и развинтилось. Надо все осмотреть и обстучать, наверняка найду слабые места, но… - он снова подкрутил ус, - Все равно не хватит. Самое большее – получится «размочалить». Любой инженерный батальон за пару часов кинет направляющие, приварит по-быстрому, положит временной настил и… Тонн до двадцати пройдет точно.

- Делай, Семеныч, делай, - буквально попросил майор. – Очень надо, сам понимаешь.

- Рвать сразу будем или по сигналу? – деловито поинтересовался Семеныч.

- По сигналу, - ответил Зимников. – Может, самим еще пригодится. Но ты уж постарайся…

- Обижаешь, командир, - буркнул сапер и, обиженно сопя, пошел «обстукивать», взвешивая в руке солидный ломик-«выдергу».

Зимников еще раз обозрел поле грядущей баталии, в неизбежности которой уже не сомневался. Вспомнилась очередная присказка - «География ТВД определяет бытие и сознание».

Да, тогда им это казалось смешным…

Местность была, прямо скажем, не ахти, но и не безнадежной. С «правильной» стороны моста асфальтовая лента шоссе шла прямо, как серая полоса шпаги. По обеим сторонам рос реденький, типично европейский лесок, даже не лес, а скорее россыпь рощиц, небольших, по полтора-два десятка деревьев. За мостом дорога начинала петлять, лавируя между невысокими пологими холмиками. Ближайший, поодаль и слева от окончания моста, не нравился Зимникову больше всего. Пригорок был нехороший, прямо скажем, скверный, забравшийся на него противник мог обстреливать из чего-нибудь крупнокалиберного всю оборону мотопехоты. Сейчас на холме разместился мотоциклетный взвод и на обратном, ближнем к мосту склоне - два вездехода с минометным расчетом – застрельщики и первая линия обороны. Строго говоря, вторая, первой можно было считать разведвзвод, но ему майор приказал собраться и укрыться выше по течению. Бесшабашные сорвиголовы из разведки были его последним аргументом и «засадным полком» на самый крайний случай.

Майор предпочел бы поменять обстановку местами – держать оборону в холмах. Батальон был неплохо подготовлен для пехотного боя, но имел очень мало тяжелого вооружения. Две штатные сорокамиллиметровые безоткатки были более-менее действенны против обычных броневиков класса «Барса» или английского «Чарли». «Katzchen» Врага они могли взять уже с большим трудом, а что будет, если противник подгонит какого-нибудь «Патфингера» Зимников решил обдумать как-нибудь потом.

Обещанные французы когда еще подтянутся, и что у них с собой будет… Хотя обещали даже морские стопятидесятимиллиметровые пушки, переставленные на эрзац-мехтягу.

Зимников еще раз оценил оборонительную диспозицию. С учетом времени и усталости людей, надеяться на лучшее не приходилось. Полноценную «сеть» с нормальными Z-образными траншеями и ходами сообщения отрыть не удалось, на это требовалось не менее суток и работа всего батальона уставного состава. Но и в чистом поле драться не придется, с учетом леса, пусть и по-осеннему голого, с наскоку батальон было уже не взять – стрелковые ячейки, замаскированные позиции для тяжелых пулеметов и минометов, запасные позиции. Уже кое-что.

.Майор глянул вправо, где окапывалась рота Таланова. Капитан беспокоил Петра Аникеевича, беспокоил сильно. Когда Виктор Савельевич вернулся в батальон, Зимников поразился жуткой метаморфозе, постигшей всегда жизнерадостного офицера. Потерявший в одночасье всех близких, Таланов словно вымерз изнутри. С окружающими он общался отрывисто, лающим языком команд, переходя все границы придирчивой язвительности. В старые времена он наверняка бил бы солдат за малейшую провинность, и только военное время уберегало роту от открытого возмущения и выступления. Таланов почти не спал, очень мало ел, худой, мертвенно-бледный, с остановившимся взглядом, он пугал и подчиненных, и коллег-офицеров. В любой другой ситуации майор отправил бы капитана в тыл, на психическую проверку, а то и списал из действующей армии на лечение. Но здесь и сейчас, в неустанном беге батальона вдоль фронта заменить Таланова было некем. Оставалось только надеяться, что Виктор не тронется умом окончательно и не угробит роту в угоду своей ненависти и жажде мести.

Только про себя, Зимников уже почти надеялся, что Таланов сложит голову в первых боях, избавив командира от постоянных терзаний «сорвется-не сорвется».

 

Таланов прикинул, хорошо ли выбрана позиция первого пулеметного расчета. Для фланкирующего огня по мосту и подступам с противоположной стороны она подходила идеально, но противник мог подумать так же… Виктор решил пойти на компромисс и подготовить две запасных, с тем, чтобы при малейшей угрозе пулемет можно было оперативно перетащить. Сложнее всего пришлось с пушкой, для нее, матерясь, сбивая в кровь ладони, подготовили почти полноценную систему из трех больших окопов и извилистых траншей. В иное время такие полагались нормальной гаубице, а не короткой безоткатной «фитюльке» переносимой усилиями отделения. Но кроме «фитюлек» противопоставить вражеской «броне» было нечего и коротенькие легкие пушчонки берегли как стратегический резерв командования.

...

[Аналитик]

2Цудрейтер

Я даже придумал, как эту речь вставить целиком :-)

[Цудрейтер]

2Аналитик

Вот это кстати мне не давало покоя более всего. Я абсольман, ну ваще не понимал как ее втиснуть в твою повесть. Поэтому и кромсал нещадно, укорачивая, даже в ущерб смыслу кое где. А как придумал? Приложением?

[Аналитик]

2Цудрейтер

Вот это кстати мне не давало покоя более всего. Я абсольман, ну ваще не понимал как ее втиснуть в твою повесть. Поэтому и кромсал нещадно, укорачивая, даже в ущерб смыслу кое где. А как придумал? Приложением?smile3.gif

Не, все просто, попаданец сидит в "Доме Павлова", листает первую попавшуюся под руку книгу (с речью) и думает, насколько странно складываются пути истории.

[Цудрейтер]

2Аналитик

Все таки я не писатель, а читатель. Не умею крутить сюжетом и персонажами совершенно.

[Аналитик]

глава 12

"У моста

____________________________________

 

Когда Зимников только поступал в офицерское училище, в ходу была поэтическая поговорка: «Расстояние между жизнью и смертью солдата можно высчитать с точностью до миллиметра, оно строго равно глубине его окопа». Сам Петр Захарович говорил проще: «Кто ленится окапываться – тот дурак» и неукоснительно требовал от своих бойцов умения закопаться по уши в землю в кратчайшие сроки в любой обстановке. Иногда над ним посмеивались – аэродесантникам редко доводилось участвовать в позиционных боях. Критикам и насмешникам майор отвечал просто: «Лопата круче винтовки – на ней еще можно готовить» и требовал от снабженцев весь положенный по штату шанцевый инструмент.

Таланов командирского увлечения землекопными работами не разделял, но по необходимости учил свою роту и следил за соблюдением нормативов. Теперь он очень хорошо понимал, что майор был мудр и прозорлив. Со всех сторон доносился характерный скрежет лопат и хруст разрубаемых корней, регулярно прерываемые образными и смачными проклятиями. Пехота окапывалась как одержимая.

Оценивая «землекопство» своей роты Таланов вспомнил эти присказки командира с определенной теплотой. Далеко не каждая линейная часть смогла бы перекидать столько кубометров земли за считанные часы, да еще после марша и пусть короткого, но боя.

 

Путь к мосту вспоминался как страшный сон.

Батальон выступил с минимальной задержкой. В обычное время переход занял бы не часа два, но сейчас, осенью, с ее поздними рассветами, по скверной чужой карте им понадобилось более пяти часов. Дольше всего они задержались на подходе к перекрестку, за которым дорога шла напрямки к заветному мосту. Пересечение двух четырехполосных шоссе было намертво заблокировано толпами беженцев. Люди шли непрерывным потоком, кто-то нес скудный скарб в руках или за плечами, многие катили магазинные тележки. Встречались даже с вполне садового вида тачками. Капитану и ранее доводилось видеть беженцев, покидающих опасные земли, но он привык, что подобное происходит где-то за морями, в далеких странах, с людьми черного и красного цвета кожи. Здесь же все были белыми людьми, немцами и франками – немыслимое после семидесяти лет общеевропейского мира явление. И никогда их не было так много, невероятно, немыслимо много.

Сотни, тысячи людей брели по утреннему холоду, одинаковым плетущимся шагом, похожие на серую волну, захлестывающую все дороги, дорожки и тропинки. В этой толпе были люди всех возрастов, мужчины и женщины, дети и те, чей век клонился к закату. Потертая куртка соседствовала рядом с роскошной пиджачной парой, стильная шляпка, ныне помятая и сбитая на бок о бок с засаленным котелком.

Таланов никак не мог понять, что роднило всех без исключения людей, что проходили сотня за сотней перед его взором, пока не всмотрелся внимательнее в их лица. Капитан думал, что его уже ничего не может потрясти, но сознав увиденное ужаснулся.

Толпа была безлика. Многие, вливаясь в нее, поначалу старались спешить, погонять шоферов, если были на транспорте, или лошадей, если на повозках, но быстро увязали и поневоле принимали общую скорость и ритм. Толпа принимала каждого, и каждый, ступая в ее ряды становился ее частью, безликим атомом, одержимым лишь одной мыслью, одним желанием – уйти подальше от надвигающейся беды. На всех без исключения лицах лежала страшная печать обреченной усталости. Усталости не тела – души. Тавро страдания и безнадежности.

Военная полиция французов не справлялась, высланные вперед дозорные быстро вернулись с сообщениями, что на километры впереди шоссе превратилось в сплошную пробку в которой смешались беженцы, отступающие части, бойцы и техника, стремившиеся к фронту. Все эти люди и техника медленно перемещались, подобно холодным и теплым течения в толще океана.

Зимников не стал ждать и воспользовался преимуществами батальонной техники. Мотоциклы и машины двинулись вдоль трассы, по осеннему лесу, медленно, но заведомо быстрее и вернее чем по ней. Кашляли мотоциклетные моторы, словно астматические старики задыхались вездеходы, которые уже второй месяц обходились без нормального обслуживания и ремонта, но никто не отстал. Километров через десять стало полегче, гвардейцы смогли вернуться на дорогу. Поток беженцев иссякал на глазах, а когда до моста осталось с полчаса пути – шоссе опустело.

Уже на подходе Зимников получил неприятное известие - разведывательный дозор сообщил по радио, что противник успел раньше.

Новость была неприятной, но терпимой - разведка незаметно подобралась к мосту и подсчитать силы противника. Англичане, силами до взвода, без бронетехники и артиллерии. Майор думал недолго, приказав разведке разобраться с противником своими силами – батальон катастрофически выбивался из графика и времени на правильный штурм с развертыванием всех сил и подготовкой уже не было.

Отдельный разведвзвод на двенадцати мотоциклах, с пулеметом и мощной рацией на каждой машине был специально сформирован таким образом, чтобы при необходимости «работать» не только для разведки, но и как ударный «кулак», передовой отряд. Комвзвод получил приказ и выполнил его не без определенного шика, даже в какой-то мере пижонства. Англичан взяли с налета, жесткой атакой «с колес». Призер внутриармейских соревнований по мотогонкам с препятствиями Горцишвили вылетел на мост на мотоцикле с бронированными листами, прикрепленными снизу между колес и в реве мотора и скрежете металла о металл положил его на бок. Развернутый «дном» по направлению к противнику, мотоцикл превратился в импровизированную огневую точку с пулеметом в 12.7мм, Горцишвили перекрыл десятисекундный норматив готовности к стрельбе почти в полтора раза, короткими экономными очередями он обстреливал английскую пехоту, приковав к себе и внимание противников и их неорганизованный огонь. Между тем прочие мотоциклисты, рассеивались цепью по обеим сторонам моста, вдоль каменистых краев узкого ущелья, Понадобилось не более пяти минут, чтобы неосторожные и нерасторопные англичане не выдержали слаженного пулеметного огня и стали в беспорядке отступать, а когда мост с рыком пересекли еще три машины с явным намерением преследовать, «лимонники» уже открыто побежали. Это была большая удача, и Зимников старался использовать лимит везения на всю катушку.

Разведчики без промедления переправились на противоположную сторону и рассыпались веером, контролируя подступы к мосту. Почти через час подтянулись прочие силы, и майор понял, что кувшин везения начал показывать пустое дно.

За многие века, может быть и тысячелетия, водный поток прогрыз в каменистой породе узкое извилистое ущелье. Его берега соединялись почти тридцатиметровой длины мостом – сложной конструкцией из паутинных ферм. Все сооружение казалось непрочным и хрупким, буквально стукни кулаком – само рассыплется. Но так только казалось.

- Сталепрокат Гогенцоллернов и их же проектное бюро, - хмуро объяснял батальонный сапер-подрывник. – Множественные точки сопротивления, перенос нагрузки по напряженным фермам. Проще говоря, рвать надо сразу во многих местах, иначе вес просто перейдет на другие стойки, и все устоит. Взрывчатки у нас штатно – не хватит. Обещали подвезти хранцузы, но это когда будет… Если вообще будет.

- У основания? – отрывисто спросил Зимников, хотя и сам знал ответ.

- Не поможет, - все так же понуро отвечал сапер. – качественная работа! Опоры заглублены метров на десять, если не больше, да еще подушка из армированного бетона. Нашего запаса только поцарапать хватит. Хотя, есть мысль…

Сапер подкрутил ус и устремил долгий, задумчивый, можно сказать, философский взгляд на мост и далее, сквозь него. Майор терпеливо ждал, старый унтер был с серьезными закидонами и обидчив как большой усатый ребенок, но являлся мастером своего дела, взвешивал каждое слово и отвечал за него головой. Кроме того, Зимников делал поправку на то, что человек, который тридцать лет подряд взрывает все подряд, здравый рассудок сохранить не может. Если старый «динамитный бог» думал – значит, было над чем и стоило подождать, даже в ущерб драгоценному времени.

- Всегда что-то недокрутят, недовинтят, даже немцы, - продолжил наконец взрывник с тем же отсутствующим выражением философа эксполозивности. – Ветер, автомашины, усталость материалов… Где-нибудь на расшаталось и развинтилось. Надо все осмотреть и обстучать, наверняка найду слабые места, но… - он снова подкрутил ус, - Все равно не хватит. Самое большее – получится «размочалить». Любой инженерный батальон за пару часов кинет направляющие, приварит по-быстрому, положит временной настил и… Тонн до двадцати пройдет точно.

- Делай, Семеныч, делай, - буквально попросил майор. – Очень надо, сам понимаешь.

- Рвать сразу будем или по сигналу? – деловито поинтересовался Семеныч.

- По сигналу, - ответил Зимников. – Может, самим еще пригодится. Но ты уж постарайся…

- Обижаешь, командир, - буркнул сапер и, обиженно сопя, пошел «обстукивать», взвешивая в руке солидный ломик-«выдергу».

Зимников еще раз обозрел поле грядущей баталии, в неизбежности которой уже не сомневался. Вспомнилась очередная присказка - «География ТВД определяет бытие и сознание».

Да, тогда им это казалось смешным…

Местность была, прямо скажем, не ахти, но и не безнадежной. С «правильной» стороны моста асфальтовая лента шоссе шла прямо, как серая полоса шпаги. По обеим сторонам рос реденький, типично европейский лесок, даже не лес, а скорее россыпь рощиц, небольших, по полтора-два десятка деревьев. За мостом дорога начинала петлять, лавируя между невысокими пологими холмиками. Ближайший из них, что расположился поодаль и слева от окончания моста, не нравился Зимникову больше всего. Пригорок был нехороший, прямо скажем, скверный, забравшийся на него противник мог обстреливать из чего-нибудь крупнокалиберного всю оборону мотопехоты. Сейчас на холме разместился мотоциклетный взвод и на обратном, ближнем к мосту склоне - два вездехода вооруженные автоматическими двадцатимиллиметровками и минометные корректировщики. Это были застрельщики и первая линия обороны. Строго говоря - вторая, первой можно было считать разведвзвод, но ему майор приказал собраться и укрыться выше по течению, не выдавая свое присутствие. Бесшабашные сорвиголовы из разведки были его последним аргументом и «засадным полком» на самый крайний случай.

Майор предпочел бы поменять обстановку местами и держать оборону в холмах. Батальон был неплохо подготовлен для пехотного боя, но имел очень мало тяжелого вооружения. Четыре штатные восьмидесятимиллиметровые безоткатки – оружие вполне действенное против обычных броневиков класса «Барса» или английского «Чарли». Но бронемашины Врага наподобие «Katzchen» они могли взять уже с большим трудом, а что будет, если противник подгонит какого-нибудь «Патфингера» Зимников решил обдумать как-нибудь потом.

Обещанные французы когда еще подтянутся, и что у них с собой будет… Хотя обещали даже морские стопятидесятимиллиметровые пушки, переставленные на эрзац-мехтягу.

Зимников еще раз оценил оборонительную диспозицию. С учетом времени и усталости людей, надеяться на лучшее не приходилось. Полноценную «сеть» с нормальными Z-образными траншеями и ходами сообщения отрыть не удалось, на это требовалось не менее суток и работа всего батальона уставного состава. Но и в чистом поле драться не придется, с наскоку батальон было уже не взять – стрелковые ячейки, замаскированные позиции для тяжелых пулеметов и минометов, запасные позиции. Уже кое-что.

Майор глянул на правый фланг, где окапывалась рота Таланова. Капитан беспокоил Петра Аникеевича, беспокоил сильно. Когда Виктор Савельевич вернулся в батальон, Зимников поразился жуткой метаморфозе, постигшей всегда жизнерадостного офицера. Потерявший в одночасье всех близких, Таланов словно вымерз изнутри. С окружающими он общался отрывисто, лающим языком команд, переходя все границы придирчивой язвительности. В старые времена он наверняка бил бы солдат за малейшую провинность, и только военное время уберегало роту от открытого возмущения и выступления против командира. Таланов почти не спал, очень мало ел, худой, мертвенно-бледный, с остановившимся взглядом, он пугал и подчиненных, и коллег-офицеров. В иной ситуации майор отправил бы капитана в тыл, на психическую проверку, а то и списал из действующей армии на лечение. Но здесь и сейчас, в неустанном беге батальона вдоль фронта, заменить Таланова было некем. Оставалось только надеяться, что Виктор не тронется умом окончательно и не угробит роту в угоду своей ненависти и жажде мести.

Про себя, никому не признаваясь, Зимников уже почти надеялся, что Таланов сложит голову в первых боях, избавив командира от постоянных терзаний «сорвется - не сорвется».

 

Таланов прикинул, хорошо ли выбрана позиция первого пулеметного расчета. Для фланкирующего огня по мосту и подступам с противоположной стороны она подходила идеально, но противник мог подумать так же… Виктор решил пойти на компромисс и подготовить две запасных, с тем, чтобы при малейшей угрозе пулемет можно было оперативно перетащить. Сложнее всего пришлось с пушкой, для нее, матерясь, сбивая в кровь ладони, подготовили почти полноценную инженерную позицию из трех больших окопов, объединенных узкими переходами и перекрытых импровизированной «крышей» из древесных стволов и веток потолще. В иное время такое укрытие подошло бы и нормальной гаубице, а не короткой безоткатной «фитюльке» весом в неполный центнер вместе с лафетом. Но кроме «фитюлек» противопоставить вражеской «броне» было нечего и легкие пушчонки берегли как стратегический резерв командования.

 

- Воздух, - крикнули с поста ВНОС .

- В укрытие рявкнул Таланов, эхом повторяя такой же приказ Зимникова – майор сориентировался раньше. После трехсекундной спринтерской пробежки капитан запрыгнул в окоп, приспособленный под импровизированный наблюдательный пункт и штаб – рация, переносной телефон и стереотруба. Здесь его уже ждали два связиста и порученец, вчетвером они накинули на каркас из свежесрезанных веток маскировочную сеть. Доносившийся со всех сторон топот и шорохи продолжались еще несколько мгновений и как-то разом стихли. В наступившей тишине похрипывание включенной рации казалось неожиданно громким, забивающим все посторонние звуки. Таланов нетерпеливо щелкнул пальцами, ткнул в сторону агрегата, связист, повинуясь молчаливому указанию, выкрутил верньер громкости на минимум.

В наступившей тишине капитан, а вслед за ним и все остальные, услышали характерный шуршащий звук, идущий сверху и со стороны. Вибрирующее монотонное завывание от которого начинало ломить в зубах, совсем не похожее на знакомый рокот привычных винтовых моторов.

«Реактивная авиация», так это именовалось в сводках и ознакомительной брошюре. Планер, или, как уже повсеместно называли «самолет», летательный аппарат тяжелее воздуха с двигателем как у ракеты. Самое коварное и страшное изобретение Врага, страшнее его бронетехники и тяжелой сухопутной артиллерии вместе взятых

Судя по звуку, самолет ходил широкими кругами правее и с противоположной стороны моста, вражеская машина оставалась невидимой, прячась в низких тучах, вот-вот готовых расплакаться обычным в этих краях мелким моросящим дождем. Таланов выглянул из-за края окопа, оценивая, насколько хорошо замаскировалась его рота, да и весь батальон. На первый взгляд, казалось, неплохо. Стрелковые ячейки и недлинные траншеи были отрыты так, чтобы теряться среди лесной поросли, брустверы невысоки и замаскированы листвой и дерном, масксети так же не залежались без дела, скрывая технику. Но шут его знает, как это выглядело сверху, и капитан опасался, что цвет маскировки может их выдать – из-за одной из многочисленных ошибок снабженцев мотопехоте выдали сети и пологи предназначенные для лета, соответственно окрашенные. Мотоциклетчики немедля изваляли в пыли и грязи, щедро набросав сверху листьев и мелкого мусора, но кое-где зелень предательски просвечивала сквозь насыщенную желто-красную гамму редкого леса.

Чтобы отвлечься, Таланов гадал, кто пожаловал к ним в гости. Солдатская молва делила вражескую «авиацию» на три группы, ориентируясь главным образом по производимому шуму. «Бумерами» прозвали тяжелые бомбардировщики, за характерный гулкий звук взрывающихся бомб, короткий и гулкий, словно выстрел в пустую бочку. «Хрюки» - фронтовые бомбардировщики, за очень специфический шум издаваемый двумя двигателями у оснований крыльев. И, наконец, «визгуны» - одномоторные истребители и истребители-бомбардировщики, завывавшие высоко и пронзительно, подобно гарпиям в аду.

Таланов старался угадать, к чему ближе то, что он слышал – к «хрюку» или «визгуну», но никак не мог определиться окончательно.

Вой приблизился, как-то сразу, рывком, самолет буквально выпал из серой пелены облаков, затянувшей небо от края до края. Хищный остроносый силуэт черным скособоченным крестом промелькнул сбоку и сделал глубокий вираж, снизившись метров до трехсот или даже ниже. Судя по крыльям и стреловидным очертаниям – скорее «визгун».

Таланов краем глаза увидел, как опасливо вжали головы в плечи его подчиненные. Самолет пролетал почти прямо над позициями батальона, по вытянутому эллипсу вдоль берега. Воздушный аппарат казался очень уязвимым и хрупким, у капитана прямо руки зачесались самолично разрядить в темно-серое металлическое брюхо пару очередей из станкового пулемета. Но он уже знал, что впечатление это обманчиво, даже по рядовому, привычному гироплану или гибридному аэростатическому планеру попасть «с рук» было нелегко – слишком сложно рассчитывать упреждение. А по машине летящей со скоростью далеко превосходившей привычные триста-пятьсот километров в час палить без специальных приборов и таблиц стрельбы – и вовсе бессмысленно, если только не в упор. Только выдавать себя и искать неприятностей на…

Додумать мысль Таланов не успел – самолет внезапно ушел вверх, резко, «свечой». Несколько секунд и звук мотора словно растворился в небе.

- Разведчик?.. – сипло, каким-то ватным голосом спросил связист.

- Как пить дать, - ответил за Таланова порученец и опасливо посмотрел на офицера. Ранее абсолютно терпимый и умеренно демократичный капитан теперь мог и на гауптвахту отправить за нарушение субординации.

Но Таланову было не до того, он считал. Три часа дня, с минутами, заход солнца в этих широтах с половины седьмого до семи. Значит, впереди еще более трех часов светлого времени. Слишком мало для того, чтобы полностью менять позиции. Слишком много, чтобы надеяться на то, что противник решит отложить все до завтра.

Стрекотнул телефон. Таланов снял трубку и без всякого энтузиазма спросил:

- Перекапываемся?

- Не получится, - прогудел в трубке голос Зимникова. – Даже со всем старанием – не успеем. Заканчивайте, что начали.

 

Что мог увидеть вражеский пилот было известно только ему самому, а гвардейцам оставалось лишь надеяться, что их маскировка себя оправдала. Если самолет являлся полноценным разведчиком с фотокамерами, то даже с поправкой на дивную оперативность Врага Зимников надеялся хотя бы на час форы – пока тот вернется, пока проявят пленки, отдадут приказы… Разведка и дозор минометчиков доносили о непонятной активности противника, держащегося в отдалении от моста. Там определенно что-то происходило, слышался шум моторов, но разведка не могла подобраться достаточно близко и сведения ограничивались сообщениями о концентрации до батальона пехоты и нескольких бронемашинах неустановленного вида.

Батальон на батальон, пусть и с учетом того, что их часть теперь больше похожа на усиленную роту – это было терпимо. Зато они хоть немного окопались, а в оборонительном бою это дорогого стоит. По уму сейчас, после такого опасного пролета разведчика, следовало менять всю диспозицию, окапываясь заново, но в батальоне осталось слишком мало людей, которые слишком устали. А впереди хватало времени для нормальной потасовки, да и ночного боя никто не отменял.

Пехотного боя майор не боялся, судя по слухам и разведданным в этом деле Враг ничем особым удивить не мог. Отменная выручка его инфантерии отмечалась всеми, но и в гвардию дураков не брали. Четыре реактивные пушки и минометы вкупе с невозможностью переправиться иначе чем по мосту в-общем позволяли побороться и с «броней». А вот вражеской артиллерии Зимников опасался по-настоящему.

Было уже очевидно, что из какой бы преисподней не выполз Враг, там было очень жарко. Майор издавна, с сержантской юности и офицерского училища точно знал, что в современном мире большая война невозможна. Тысяча восемьсот семидесятые наглядно показали, что в столкновении индустриальных держав «победа» от «поражения» отличается очень условно. После этого наглядного и жестокого урока мировые игроки старались выяснять отношения на территориях третьих стран, старясь не переступать порога за которым конфликты могли бы перерасти в новое побоище.

Поэтому даже в крупнейших армиях мира, как, скажем, у России, соединения формировались главным образом исходя из соображений мобильности, быстрейшей доставки в любую точку мира морским и воздушным транспортом. Габариты, вес, бронирование - все в проектировании оружия и боевой техники было подчинено в первую очередь требованиям транспортировки – как можно быстрее загрузить, перевезти и развернуть. Наиболее распространенным калибром были стомиллиметровые пушки-гаубицы. Сто двадцать миллиметров выделялись по особым случаям, а уж про сто пятьдесят и говорить нечего. Многие военные теоретики вообще отказывали в будущем ствольной артиллерии, предлагая развивать ракетное оружие и семейство минометов.

Враг готовился к какой-то совершенно иной войне. Его бригады и дивизии, иногда даже полки совершенно свободно оперировали зверскими калибрами до двухсот миллиметров. Поговаривали и о трехдециметровых мортирах, но вот в это комбат уже не верил – такие стволы могли быть только в морской артиллерии.

Очень жаль, что не удалось достать мин и побольше взрывчатки. Заминировать подступы к мосту было бы в самый раз, но взрывчатки удалось наскрести только на частичное минирование пары пролетов самого моста, а обещанное подкрепление франков, которое должно было подвезти и пушки, и мины, запаздывало.

После долгого колебания майор приказал вернуться мотоциклистам и минометчикам, которых послал на ту сторону. Он не строил иллюзий относительно возможности по-настоящему незаметно укрыться на той стороне, теперь же, после разведывательного пролета, надеяться на чудо было и вовсе глупо. Но все равно было очень жаль, передовое охранение с пулеметами, двумя пушками и наблюдателями-наводчиками минометов могло хорошо потрепать противника еще на подходе. Хотя эффективность ПО давно была камнем преткновения в военной науке…

 

Зимников снова обходил позиции батальона, проверял самолично качество земляных работ и маскировки, решал вопрос с минированием моста, то есть проверял все и везде. Время уходило, минуты одна за другой торопливо убегали в небытие, незаметно складываясь в часы. С каждым оборотом часовой стрелки на хронометре майор нервничал все больше, впрочем, старательно скрывая это от окружающих, которые и так были на взводе. Если разведка не ошиблась, и враг действительно замыслил новое наступление, то каждый мост в полосе наступления становится на вес золота, так же, как каждая минута промедления. И если враги так тянут, значит, либо у них ничего нет за душой, либо они просто очень хорошо готовятся. Но ради «ничего» не гоняют авиаразведку…

В четыре часа пополудни Зимников приказал сворачивать все земляные работы со словами «До центра земли не докопаете, а отдыхать тоже надо». Обедали концентратами, чтобы не демаскировать себя.

Тревога, усталость, ожидание скорой схватки нависли над позициями гвардии. И все то же небо, скрывающее солнце, надежно прикрывающее землю серым угрюмым панцирем…

Комбату было сложнее всех – он не мог подобно другим позволить себе ежесекундно смотреть на хронометр, показывая тем самым нервозность и тревогу. Время стало тягучим, словно американское изобретение под названием «чуинг-гам», оно уже даже не плелось, а тянулось, спотыкаясь и хромая на каждом шагу.

Пошел дождь. Скорее даже не дождь, просто в воздухе повисла мелкая морось, осаживающаяся на любой поверхности бисером крошечных капелек. Зимников выругался, несколько часов такого недо-дождя который разведет сырость плюс ночевка под открытым небом при обычных здесь плюс десяти и батальонному медику будет чем заняться.

Из соседней траншеи, где заняло оборону первое отделение второго взвода доносились тихие голоса, один солдат рассказывал товарищам:

- … и морды у всех такие… характерные! Вот какие. Обмундирование не то, чтобы с иголочки, видно, что стираное, но не ношеное. Самое то для разного десантного брата. Чуть ли не каждый при пулемете. Я подхожу к одному и говорю: «Браток, огнем и дымом не разодолжишь?».

- И чего? – хрипло спросил другой.

- Разодолжил! – довольно ответил первый голос. – Во, зацените.

После короткого шуршания бумаги о бумагу легко щелкнула зажигалка. Зимников придирчиво скосил взгляд, но дураков приманивающих вражескую пулю на огонек сигареты в батальоне не было. Курили «в кулак», прячась поглубже в землю.

- Знатные цигарки, - отозвался третий.

- А то ж! – самодовольно ответил первый. – И вместо пачки у него портсигар, не серебряный, но и не штамповка. Я и думаю, вроде рядовой, а сигареты не копеечные, да при портсигаре. И спрашиваю так осторожно, дескать, откуда и куда. Но так, вроде и не выведываю, а то кому охота в контрразведку загреметь? Доказывай потом, что не морской зверь спрут.

- И чего? – спросил хриплый.

- Да ничего… - в голосе рассказчика явно прорезалась печаль. – Глянул так нехорошо и говорит, с расстановкой так говорит: «Вот, возьми еще пару сигареток да иди себе, добрый человек, меньше забот будет».

- И чего? – снова повторил хриплый.

- А чего… Взял и пошел.

Негромкий, сдерживаемый хохот заглушил осеннюю капель.

- Видел я их, - вступил в разговор новый участник. – Не простые ребята, вроде как армейские, но вооружены куда как получше, а самое главное – при собственном «летуне». Они на дозаправке были. Спецчасть какая-то, поди, еще специальнее нас…

- Рисковые парни, - заметил хриплый. – В такое время на экраноплане близ линии фронта ошиваться… Спешили, видно, очень спешили.

- Когда мы на перекрестке застряли, я там парой слов перекинулся с местными, из дорожной полиции, франкский хорошо понимаю Они сказали, на рассвете нелюдь какой-то «пузырь» свалила. Выскочил едва-ли не из-за угла «визгун», низко так, едва ли не по верхушкам деревьев, и отработал всеми ракетами, сколько у него их там, прямо по фюзеляжу. И все.

- Мир праху… - негромко произнес хриплый голос. – А дай-ка, брат, еще цигарку, про запас, коли не жалко.

- Жалко и не дам, - немедленно откликнулся хозяин дорогих сигарет.

- Отож жмот! – с чувством, но беззлобно сообщил неудачливый курильщик.

Разговор утих.

Влажность росла, теперь каждая задетая ветка роняла крупные капли влаги, щелкающие по каскам и брезенту. Поднялся легкий ветерок, он гулял между рощицами, поднимая опавшую листву мелкими смерчами, стряхивая с деревьев маленькие водопады. Один такой попал на кусок брезента, прикрывающий импровизированный КП комбата, пробежал меж складок, собрался в струйку холодной воды, прицельно пролившейся Зимникову за воротник. Майор беззлобно выругался, повел плечами, словно выгоняя забравшегося под одежду комара, снова взглянул на часы. Шестнадцать часов. двадцать девять минут. Длинная, тонкая словно паутинка, секундная стрелка черным штрихом добежала до «12», отмеряя ровно половину пятого.

И вдали, далеко из-за холмов, протирающихся по ту сторону моста, донеся знакомый звук, привычный и ненавистный одновременно - басовитый шелест, словно провели по шелку огромной ладонью. Звук нарастал, перекатываясь, словно ему было тесно между серым небом и мокрой землей.

Артобстрел тяжелой артиллерией.

В голове Петра Захаровича успели промелькнуть две мысли.

Первая: «Уважают, черти, не какими-нибудь хлопушками долбят, все по-взрослому».

Вторая: «И все-таки тяжелые стволы…»

И первые снаряды обрушились на позиции батальона,

____________________________________

[Chernish]

Поздравляю авторов - камрадов нашего форума - с выходом книги! Труден был путь и тернист.. но книга вышла!

[Аналитик]

2Chernish

Пасиба :-)

[13th]

поздравляю вас, от чистого сердца, Желаю, чтобы ваши книги следующие издавались так же.. /ну и в бестселлеры попадали (в хорошем смысле этого слова)/.

[Аналитик]

"Сильнее смерти"

 

Восточная граница РСФСР, весна 1919 года.

 

Наступил предрассветный час, самый темный, самый опасный. Для верующих – время когда нечистая сила покидает преисподнюю и невозбранно ходит по земле. Для военных – время, когда часовых более всего клонит в сон.

В избе было темно, лишь истекала воском толстая свеча в импровизированном подсвечнике – пустой банке из-под английской ветчины. Трое мужчин сидели вокруг большого стола из осиновых неструганных досок на таких же грубо сколоченных табуретах. Один из них, сухощавый, подтянутый человек средних лет, в гимнастерке, с теряющимися в тенях знаками различия, гладко выбритый, с незапоминающимися чертами лица. Второй в кожаной тужурке, сильно потертой, крашеной ваксой, с головой лысой как биллиардный шар. И третий, сидящий в пол-оборота к остальным, словно чего-то стесняясь – здоровенный мужик в зипуне с многочисленными прорехами, впрочем, очень аккуратно заштопанными. Его маленькие глазки поблескивали поверх густой, окладистой бородищи, достающей аж до середины груди.

Все трое не отрывали взглядов от свечи, так словно это был волшебный огонь воплощения желаний. Желтый язычок пламени танцевал на кончике фитиля, то поднимаясь вертикально, то опадая до синей искорки, готовой угаснуть в любой момент.

Так же, как колебалась между жизнью и смертью жизнь человека в соседней комнате, оборудованной под полевой лазарет семнадцатого летучего отряда Завесы. Из щели под дверью, разделявшей комнаты сочилась полоска света, доносилось позвякивание инструментов, неразборчивые человеческие голоса и изредка – проклятия.

- Да, на фронте было тяжелее… - заметил вполголоса лысый человек в кожаной тужурке. – Там все понятно, вот здесь мы, вон там враги. Врагов бей, своих выручай – и так до полного торжества Мировой революции. А здесь…

- А здесь все посложнее, товарищ комиссар, - произнес мужчина в гимнастерке. – Вы у нас еще человек новый, но привыкнете быстро. Враги те же, только прячутся лучше.

Бородач что-то неразборчиво пробурчал. Слова путались в бороде словно жуки в паутине, бессильно опадая по пути. Комиссар с немым вопросом развернулся к нему. Бородатый прочистил горло, шумно откашлялся и только после этого повторил:

- Не враг он. Нелюдь поганая.

Голос у него оказался неожиданно приятным, резко контрастирующий с колючим взглядом маленьких глазок – раскатистый «окающий» бас, больше подошедший бы церковному служке или даже дьякону.

- Я так понимаю Павел Евгеньевич, этот… Чертознай вас здесь долго донимает? – спросил комиссар.

- Порядочно, - с явной злобой ответил человек в гимнастерке. – Бывший ротмистр, дезертир, бежал с фронта и добежал до противоположного конца страны… Мы думали, пойдет дальше, в Китай. А он остался…

- Да паскудная тварь он! - снова вставил веское слово бородатый. – Самый лютый кат такого не творит…

- Ефим говорит кратко, но по делу, - невесело подтвердил Павел Евгеньевич. – Здесь и раньше, еще до революции по тайге бродили разные бандиты. Обычно по двое, отстреливали самогонщиков, старателей и просто для грабежа. Там… - он махнул рукой в сторону окна, где лес подступал почти к стене избы. – Много схронов с таким вот кровавым добром. А когда началась гражданская, люди побежали за кордон…

Негромкое лошадиное ржание со двора заставило всех троих встрепенуться. Бородач с привычной сноровкой достал из угла винтовку, Павел Евгеньевич опустил ладонь на поясную кобуру. Прошло мгновение, другое, напряжение, ощутимо повисшее в воздухе, постепенно рассасывалось.

- И бежали, надо полагать, не с пустыми руками? – как ни в чем не бывало спросил комиссар.

- Да… - ответил человек в гимнастерке, чуть склонив голову словно к чему-то прислушиваясь. – Бандитов, конечно, от этого не убавилось, стали «работать» прямо-таки целыми артелями, бьют всех, независимо от возраста и положения. Но вот Чертознай выделился даже в сравнении с ними. Редкостная сволочь, но умная. Он не за золотом и деньгами охотится, хотя и их, конечно, прибирает, ему все это просто нравится. Убивать, нападать, наводить ужас. И к себе в… компанию подобрал таких же негодяев… беда в том, что у него здесь много наушников, местных он запугал прочно, даже слух пошел, что с чертом знается. Отсюда и прозвище.

- И ничего не получается сделать? Да быть такого не может… - удивился комиссар.

- Ну почему. Получается, иногда удается прихватить кого-нибудь из банды, но сам этот Чертознай и впрямь как заговоренный. Появляется как из под земли, зловредничает и уходит туда же. И самое главное… Трупы – есть. Причем не просто трупы… Вешает, ( ), сжигает заживо, мучительствует по всякому, детей вот даже, как в сегодняшнем обозе! - с неожиданной яростью высказывал наболевшее Павел Евгеньевич. – А свидетелей нет! Ни одного! Мы даже не знаем, как он выглядит. Может, даже и не ротмистр никакой, сейчас всякого отребья вынесло…

- С отребьем мы боремся, - внушительно произнес комиссар и добавил как-то очень по-человечески, почти беспомощно. – Только вот не всегда получается…

- Может быть, хотя бы этот выживет и что-нибудь нам расскажет, - уже спокойно продолжил человек в гимнастерке. – Хотя вряд ли… Жаль, молодой совсем парень. Почти мальчишка. Сколько ему... Лет, наверное, двенадцать-тринадцать, не больше… И такая вот судьба.

И они снова посмотрели на свечу. За дверью в импровизированную операционную выругались особенно громко.

Бородатый мужик шумно засопел, заворочался на своем табурете как медведь.

- Чего в мире то делается? – обратился он к комиссару с неожиданным вопросом.

- Да в-общем все как обычно, - ответил тот. – Нам ведь тоже все с бо-о-ольшим опозданием доходит. Вроде как немчура опять схлестнулась с Антантой, на этот раз похоже чья-то точно верх возьмет. Англичане бомбили Берлин.

- Вот это правильное дело! – оживился Павел Евгеньевич. – А с чего бомбили. В каких условиях – неизвестно?

- Да откуда же… - горестно махнул рукой комиссар. – Вроде как тьму нагнали то ли зепеллинов, то ли аэропланов и набросали бомб несметные тыщи.

- Решительно интересно! – воскликнул Павел. – Решительно! Ну, цепеллины, положим, вряд ли, да и не сделать англичанам тьму аэропланов, но вот посмотреть на эти самолеты я бы не отказался. Совсем не отказался… - уже тише и с грустью повторил он.

- Да увидите, - обнадежил его бородач. – Вот со всякой сволотой покончим – да и увидите. Мы и сами таких еропланов построим, куда там разным англам!

- Твоими бы устами, Ефим, твоими бы устами, - улыбнулся чуть растроганно Павел.

Дверь в операционную открылась, придерживая ее ногой в комнату шагнул фельдшер. С овальным жестяным корытом полным каких-то окровавленных лохмотьев и металлических инструментов очень медицинского и очень угрожающего вида. И корыто, и его фартук – все было густо заляпано кровью.

- И кипятить, до упора кипятить! – донесся ему вслед высокий фальцет. Фельдшер буркнул что-то неразборчивое и вышел в сени. Бахнула наружная дверь.

Взгляды всех троих обратились к светящемуся прямоугольнику входа в операционную. Там горели целых три керосинки и по контрасту с одинокой свечой яркий свет резал глаза. Через пару минут к троице вышел и сам врач, перекинув через плечо халат, еще пару часов назад снежно-белый, ныне же красно-розовый.

Он был очень похож на Чехова, этакий собирательный образ русского городского интеллигента рубежа столетий – высокий, тощий, в неизменном пенсне, с усами и бородкой клинышком. За стеклами пенсне, покрытыми россыпью крошечных алых точек светились умом и усталостью грустные внимательные глаза.

Ефим, сидевший к нему ближе всех, торопливо поднялся и подвинул врачу табурет, себе же взял другой, из темного угла. Человек в пенсне тяжело опустился на некрашеный прямоугольник, бессильно уронил руки. Ефим молча встал и забрал у него халат, чертыхнулся, осматривая кровавые разводы.

- Ну что, Геннадий Семенович?.. – спросил комиссар.

- ну что я вам могу сказать, госпо… товарищи красные бойцы и пограничники… - хорошо поставленным голосом начал хирург. – Поступивший пациент представляет собой особу мужского пола, возрастом от десяти до четырнадцати, вряд ли больше… - он умолк, пожевав губами, и неожиданно севшим голосом, уже лишенным всякого менторства, продолжил. – Ладно, чего я пыль в глаза пускаю… Мальчишке досталось столько, сколько другие и за всю жизнь не набирают. Пулевое ранение в грудь, к счастью – сквозное. Почти рядом с сердцем. Рубленая рана головы слева за ухом с частичным скальпированием. Клинок, похоже, был тупой как валенок, только поэтому не отсекло полчерепа, но сотрясение мозга и трещина прилагаются. Плюс большая кровопотеря и общее переохлаждение, он, я так понимаю, долго полз по тайге, да все по земле. А за окном не лето…

- Почти версту, - вставил Ефим. – И все по буеракам.

- Геннадий Семенович, - повторил комиссар, - так что с ним дальше то?..

- Ну что вам сказать, - хирург с прищуром глянул на свечу, догоревшую почти до конца. – Я, надо заметить, закончил Военно-медицинскую академию, и сдавал экзамены самому Склифосовскому. Так вот, Николай Васильевич, царствие ему небесное, был бы доволен моей сегодняшней работой. С учетом весьма бедного инструментария, наличия из медикаментов главным образом йода и хлороформа и глупого увальня в виде помощника можно сказать, что все, что в человеческих силах я сделал. Дальше все в руках… - он неопределенно шевельнул пальцами.

- Божьих, что ли? – уточнил комиссар.

Геннадий Семенович потер лоб тонкими длинными пальцами. Ефим спохватился и сходил за керосинкой.

- Не подходите к кровати! – напутствовал его хирург. – Берите ту, что у входа!

В ровном желтом свете выкрученного фитиля проступили все морщинки, густо избороздившие уставшее лицо медика.

- Как мальца зовут то? – полюбопытствовал комиссар. – я чего-то запамятовал. Там, вроде, бирка какая-то пришита к рубашке?

- Имя не понятно, а фамилия… Шаров… Шабанов… - попытался вспомнить бритый.

- Шанов – подсказал Ефим.

- Точно, Шанов, - теперь вспомнил и комиссар. – Интересная фамилия. Не частая.

- Я вам так скажу, - внезапно заговорил хирург. – Я не верю в бога, я верю в науку, анатомию и физиологию. В обмен веществ, взаимодействие органов. В волшебную в своем совершенстве машину человеческого тела. И как врач я скажу так – мальчишка в соседней комнате жить не должен. Уже не должен. Раз – пуля в грудь, - медик загнул палец. – Два – удар в голову. Три – общая кровопотеря. Четыре – как минимум пара часов на весеннем воздухе на холодной земле в тонкой рубашке. По всем медицинским канонам он должен был уже умереть, я видел как здоровые мужчины - кровь с молоком - погибали от гораздо меньшего. Но он жив, и я не могу этого объяснить с точки зрения медицинской науки.

- Значит, может и выжить? – тихонько, словно боясь спугнуть добрую весть, спросил комиссар.

Геннадий Семенович долго думал, очень долго, морща лоб и подбирая слова. А его собеседники терпеливо ждали, так, словно именно от этих слов зависела судьба израненного мальчишки.

- Если он переживет сегодняшний день и ночь, если не начнется лихорадка, то я бы сказал, что у него есть некоторые шансы… - произнес, наконец, хирург. – Мизерные, исчезающие, но все же есть. Хотя я бы заранее выкопал могилу, - закончил он с профессиональной жесткостью и прямотой.

- А крепко у парнишки душа к телу пришита, - одобрил Ефим. – Крепко!

- Отчините пару капель, Ефим Анисимович, - попросил его врач. – Сугубо в терапевтических целях. Ноги, понимаете ли, не держат, - добавил он извиняющееся.

Ефима не пришлось просить дважды.

- Цели какие-то выдумал… - бурчал он, наливая в стакан спирта. – Хорошему человеку после доброго дела пару капель не принять – грех. И все дела.

- Да, не пара капель, - констатировал Геннадий Семенович, придирчиво оценивая емкость на просвет. – Но так даже к лучшему.

И махнул содержимое стакана в рот, да так ловко, что Ефим только одобрительно крякнул и заметил:

- Тилихенция! Умеет красиво.

Выпив, хирург выдохнул, долго, протяжно, с душой, словно выбрасывая нечеловеческое напряжение, качнул головой и произнес:

- Наука ведает многое, но не все. Человек может умереть от укола в палец, подхватив столбняк. А вот в Великобритании в прошлом веке был случай, когда при взрыве рудного газа в шахте лом пробил насквозь голову одного из шахтеров, и тот выжил. Прожил после еще много лет, зарабатывая на жизнь тем, что показывал за деньги отверстие. Физиология может ответить на разные вопросы, но вот указать, почему один погибает просто так, а другой рвется из могилы как одержимый – увы, пока нет.

Он развернулся всем телом в сторону операционной.

- Ведь держит его что-то… - пробормотал он в глубокой задумчивости. – Что-то не отпускает. После таких ран еще ползти почти версту…

- Да уж, тайна, - согласился Павел Евгеньевич. – Что может удержать человека… Долг. Любовь… Но он еще слишком мал.

- Вы, доктор, человек разумный, науки разные изведали, - вдруг сказал Ефим. – И вы, товарищ командир, тоже. Но вот поглядишь иногда – ну чисто дети малые. Любовей всяких развели. Нет тут ничего такого. Просто все, просто.

- А ведь наш товарищ прав, - протянул комиссар, кивнув в сторону бородача. – Есть такое. Только не завидую я парню, если это так, и если выживет. Ох как не завидую…

- Думаете? – заинтересовался медик. – И что же это такое может быть. Да чтобы прямо с того света… - он осекся.

За окном светало, но солнце все никак не могло набраться сил, чтобы подняться над лесом и прогнать самый темный, самый опасный час, когда зло идет по миру, собирая свою жатву.

В соседней комнате боролся за жизнь молодой человек, почти мальчик, и кто знает, какие страшные видения и призраки терзали его забинтованную голову.

Четверо мужчин сидели вокруг стола в томительном молчании, словно чего то ждали, передавая друг другу единственный стакан с обколотым краем и старую помятую алюминиевую фляжку. И между ними повисло тяжким, осязаемо плотным туманом невысказанное слово.

То, что сильнее долга, сильнее любви.

То, что может бросить вызов даже смерти.

 

Ненависть.

[Цудрейтер]

2Аналитик

Эк ты Шанова воскресил. С подтекстом. А это откуда вынуто и куда пойдет?

 

Выполняя долг читателя:

 

"Англы" это новояз, "кипятить до упора" - тоже. Вспомню как врачи у Чехова и Булгакова говорили - напишу.

[Аналитик]

2Цудрейтер

Выполняя долг читателя:

Пасиба, учту.

Я его и не хоронил :-)

 

http://ecoross1.livejournal.com/184448.html#cutid1

http://red-atomic-tank.livejournal.com/228739.html

Изменено 2 мая, 2011 пользователем Аналитик

[Аналитик]

http://red-atomic-tank.livejournal.com/229506.html#cutid1

Новости или "как дальше жить".

"Новый Мир" возвращается :-))

Изменено 3 мая, 2011 пользователем Аналитик