Игорь Опубликовано 29 февраля, 2012 #26 Поделиться Опубликовано 29 февраля, 2012 2Аналитик Да поменяйте же вы баннер :-) японский бох.Вроде,меняли... Да нормально у тебя получается! Ссылка на комментарий
Цудрейтер Опубликовано 29 февраля, 2012 #27 Поделиться Опубликовано 29 февраля, 2012 Ну вот собственно, я разыскал цитату, убедившись что память меня не подводит. Маркс, как мы знаем, принял человеческий труд как единственную производящую силу способную генерировать благосостояние страны. Эту силу доктор с присущим ему остроумием назвал «das Kapital». Сей термин был образован от латинского слова «capitalis» (основной) и ныне не нуждается в переводе. Корень зла и ошибочного понимания «свободной торговли» кроется в том, что многие современные экономисты ошибочно подменяют эту силу ее денежным эквивалентом и соответственно приходят к заключению о возможности обмена труда на его номинальную стоимость. Из чего следует вывод о безболезненности неконтролируемого, фактически бесконечного роста чистого импорта в балансе внешней торговли страны. Рост производительности труда эти неискушенные умы подменяют ростом его стоимости в денежном выражении, утверждая что таким образом увеличится и капитализация экономики. Грубейшая ошибка, могущая привести к непредсказуемым последствиям как для отдельных стран, так и для мировой экономики в целом! Рост стоимости труда в мировых державах принявших такую модель развития, наряду с отказом от принципа равновесного баланса в внешней торговле, неизбежно приведет к перемещению производственных мощностей в страны с дешевым трудовым ресурсом, что в свою очередь породит значительный перекос в распределении долговой нагрузки в сторону этих новых производственных центров. Они фактически станут держателями долговых обязательств всего остального мира, возможен даже чистый экспорт денежной массы стран-потребителей в страны-производители. Все последствия такого торгового дисбаланса трудно себе представить, но всем им в долгосрочной перспективе вполне подойдет определение «катастрофичный». Экономика – точная математическая наука, не прощающая спекуляций и надувательства. Мы ни в коем случае не должны нивелировать значение труда для национальных экономик. Только с ростом производительности труда растет капитализация, этот принцип выведенный доктором Марксом много лет назад остается незыблемым и теперь. Так вот, ссудный капитал необязательно порождает войну, в "настоящей истории" от долгов избавлялись разными способами, были например законы о прощении долгов. Ссудный капитал скорее порождает обесценивание труда, об этом и говорил Зеус де Рейтер в Ориенбурге. А уж обесценивание труда влечет за собой и противоречия между нанимателем и наемником и кризис перепроизводства и все остальные прелести жизни включая тотальный аннигилейшн . Отсюда Рейтер, не вдаваясь в сложные материи, мог бы предложить ссужать деньгами человеческий труд, а не привлекать труд под ссудные деньги, таким образом долг появлялся бы только против затраченных усилий, а не предварял бы их. Таккерман же мог бы разработать систему при помощи которой производительные силы канализировались бы в освоение Мирового Океана. Вот как-то так, а то ты пинаешь ямайскую систему, причем совершенно справедливо, но получается как будто ты вырвал кусок текущей реальности и погрузил ее в водный мир. Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 29 февраля, 2012 Автор #28 Поделиться Опубликовано 29 февраля, 2012 2Цудрейтер Обдумаю, пасиба. Но надо учитывать, что это все-таки сложные экономические материи... Их трудно рассказывать просто и понятно для массового читателя. Ссылка на комментарий
Цудрейтер Опубликовано 29 февраля, 2012 #29 Поделиться Опубликовано 29 февраля, 2012 2Аналитик Я попробую это как-то адаптировать если получится. Ссылка на комментарий
Damian Опубликовано 29 февраля, 2012 #30 Поделиться Опубликовано 29 февраля, 2012 2Аналитик Да поменяйте же вы баннер :-)Не знаю никаких личностей, вроде никому в угоду не пишем :-)) Какой вешать-то ныне? Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 29 февраля, 2012 Автор #31 Поделиться Опубликовано 29 февраля, 2012 2Damian Можно повесить законченный "1919" http://samlib.ru/n/nikolaew_i_i/1919.shtml Можно пишущийся "Харон" http://samlib.ru/n/nikolaew_i_i/haron.shtml или оба сразу 2Цудрейтер Я попробую. Ссылка на комментарий
Damian Опубликовано 29 февраля, 2012 #32 Поделиться Опубликовано 29 февраля, 2012 2Аналитик Ну, ты напиши, как это выглядеть должно. Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 10 марта, 2012 Автор #33 Поделиться Опубликовано 10 марта, 2012 По первоначальному плану вначале следовало путешествие "туда и обратно", а затем раскрывались дела тыла. Но по здравому размышлению решили поменять их местами, чтобы более мрачное и страшное шло вторым номером. глава 1 1/2 Декабрь 1959 года /Следователь/ - Принимали ли вы участие в казнях и убийствах некомбатантов? /Допрашиваемый/ - Конечно же нет! /Следователь/ Ваше участие в массовых убийствах официально подтверждено. Кроме того, при вас обнаружены соответствующие фотографические материалы. /Допрашиваемый – находится в явном замешательстве/ Но причем здесь казни? /пауза/ Убийства? Это была рядовая работа по утилизации. Гезенк-команда не смогла прибыть по расписанию, нам пришлось выполнить ее работу. /Следователь/ С вашей точки зрения сожжение из огнемета раненых и медицинского персонала не является убийством? /Допрашиваемый/ Убивают людей, это тяжкое преступление. А там была утилизация. Конечно, надо было исполнить уставную процедуру, в общем-то, жечь неполноценных нехорошо - долго, воняет, сложно убирать, но нам не подвезли достаточного количества патронов и пришлось импровизировать. /особое примечание – допрашиваемый сохраняет умеренное спокойствие, но явно раздражен необходимостью объяснять очевидные с его точки зрения вещи/ /Следователь – после паузы/ Чем отличается утилизация от убийства? /Допрашиваемый – снова в замешательстве/ Это очевидно, я не могу объяснять очевидное. Иван Терентьев отложил очередной допросный лист и, закрыв глаза, потер переносицу. Местная манера составления документации иногда убивала – сплошные дроби, не понять, где собственно речь, а где комментарий. Хотя пора бы уже привыкнуть. На душе было серо, мрачно и тоскливо, как в окопе дождливой осенью. Он устал, по-настоящему устал от работы. Даже не столько от работы, сколько от самого факта возвращения на войну. Ту войну, которую, казалось, давно запер в самом дальнем углу памяти. Почти пятнадцать лет назад Иван плакал от счастья, высаживая в небо полный магазин своего ТТ. Плакал и не стыдился слез, потому что это был день Победы. Победы в ужасной, немыслимо тяжелой войне, которая наконец-то закончилась. С того дня минуло немало времени, но каждое утро Терентьев первым делом вспоминал ужас войны, страх смерти, боль от ран. Страшные картины разоренных деревень, сожженных домов, убитых людей, которые были виновны лишь в том, что оказались на пути немецких «культуртрегеров». Еще ему вспоминались те люди и события, о которых он поведал лишь однажды двум людям, один из которых был уже мертв. И каждый день Иван искренне радовался, что все это наконец закончилось. С годами радость утратила остроту - все-таки время приглушает все – но не исчезла, превратившись в спокойное удовлетворение. Это – было. И это – закончилось, чтобы никогда более не вернуться. Пятнадцать лет. Почти пятнадцать лет, которые вместили много, очень много событий, людей и переживаний… Иван вылез из-за стола, с неудовольствием отметив, что именно «вылез» - кабинетная работа взяла свое, тело утратило былую легкость и подвижность. Прошелся по кабинету, энергично размахивая руками, словно стараясь стряхнуть с пальцев общую усталость. Надо что-то делать с физической формой. Этак он окончательно обрюзгнет и превратится в кабинетную крысу, способную волочить разъевшуюся тушку от лифта к лифту. Сорок пять в этом мире – считай не возраст, почти что вторая молодость для мужчины, особенно если пройти курс ревитализации. В этом мире… Иван подошел к окну, оперся на подоконник ладонями и прижался лбом к прозрачному, с легким матовым отблеском, стеклу. Прозрачная пластина казалась обманчиво тонкой и хрупкой, нужно было тщательно приглядеться, чтобы заметить в глубине материала тончайшие нити иденита. За окном снежило – тонкий, на вид невесомый пух спускался с вечернего неба как мириады крошечных парашютиков. Совсем как дома. Как дома… Но он не дома, яркий, очень яркий и контрастный свет уличных фонарей – с синеватым отливом - напомнил, что Иван далеко от своей Родины. И даже от своего мира. Пятьдесят шестой год, июнь, тогда все и произошло. Сиреневая вспышка, тьма, дрожь в каждой клеточке тела, словно через него пропустили нескончаемый электрический разряд. и ощущение падения в бездну, у которой нет дна. Никаких сумасшедших профессоров, чудо-машин и прочих техногенных либо природных катаклизмов. Просто вспышка, просто падение, и наконец он свалился в широченную реку, которой здесь просто не могло быть. Иван барахтался в темной воде, сведенные судорогой ноги и руки отказывались слушаться, он тонул, захлебываясь и только одна мысль пробилась сквозь панику – наверное, так и выглядит помешательство. Какая-то сила поворачивает рубильник в голове, и все, прощай рассудок. В этот момент огромная тень упала на него сверху, отгораживая от яркого солнца. Тонущий поднял голову и увидел нечто чудовищное, невероятное, затмевающее даже взявшуюся из ниоткуда реку. Огромный красно-белый дирижабль величаво проплывал в пронзительно-ультрамариновом небе. Вернее, эта штука была лишь отдаленно похожа на дирижабль, потому что сложная конструкция, смахивающая формой на зубило, отличалась от обычного аэростата так же как «этажерки» Первой Мировой отличались от авиации пятидесятых. Но это несомненно был дирижабль. Видение фантастического воздухоплавательного аппарата странным образом успокоило Ивана, вернуло связность мысли и развеяло панический ужас. Терентьев мог с полной уверенностью сказать, что даже низвергнувшись в самую глубину безумия он не смог бы придумать ничего похожего - аэростат был слишком материален, можно сказать – функционален. Значит – Иван действительно упал в реку, настоящую, широкую реку, никак не меньшую чем хорошо знакомая Волга, и сверху действительно пролетает самый настоящий дирижабль. Пора выплывать, а то так и пойти на дно недолго, об остальном можно думать после. Он выбрался на берег, хотя несколько раз был почти готов отдать богу душу – руки едва слушались, словно отмороженные. Выплыл и отправился искать людей, потому что больше ничего не оставалось. Сам с собой Иван договорился на том, что если это и сумасшествие, то настолько детальное, что в нем вполне можно жить. С этого дня началась новая, в полном смысле этого слова – «новая» - жизнь. Мысли о том, что с головой у него не все в порядке, до сих пор иногда посещали Терентьева. Быть может, на самом деле он заперт в лечебнице и грезит наяву? Нет иного мира, в который его забросила неведомая сила, нет Российской Империи, Североамериканской Конфедерации и других стран, одновременно узнаваемых и незнакомых. Нет паромобилей, господства дирижаблей и странных вертолетов, похожих на гибрид вентилятора и комбайна с мотовилом. Достаточно встряхнуться, сбросить морок, и его взору откроются обитые матрасами стены лечебницы. Иллюзия, порожденная больным разумом, развеется, и не станет вселенной, где люди давно спустились на самое дно океана, победили голод, обошлись без Мировых войн. И Ютты тоже не будет... Нет уж, если он безумен, так пусть болезнь продолжается. И любимое рыжеволосое чудо каждый вечер встречает Терентьева на пороге. Иван вернулся к столу, с отвращением глянул на кресло, его передернуло от одной мысли о том, что предстоит снова опуститься на это орудие пытки. Само по себе оно было весьма удобным, но Иван провел в нем почти сутки. Нет уж, хорош. Он посмотрел на толстую стопку допросных листов, затем в дальний угол, где на пробковом стенде, среди множества нарисованных от руки схем и графиков была приколота вражеская листовка. Небольшой листок, где-то в четверть от стандартного книжного, бумага хорошая, белая, не сравнить с памятными серо-желтыми портянками «Бей жида-политрука». Четкий, контрастный рисунок – черное на белом – сапог, сметающий хижину, похожую на развалюху поросенка Нуф-Нуфа. И надпись правильным русским, угловатым шрифтом, вроде готического, но с зубчатыми завитушками, как будто на циркулярной пиле - «Мы идем». Враг… Враг идет… Твари из преисподней, невероятно похожие на побежденных нацистов из его родного мира, но вполне здравствующие. Умелые, вооруженные до зубов, ощетинившиеся управляемыми ракетами, реактивной авиацией и танковыми армиями. И еще менее похожие на людей, чем орды Гитлера. Они сумели пробить коридор через невообразимую преграду, разделившую миры, чтобы принести войну и хаос. Председатель Научного Совета предполагал, что именно их опыты по «бурению» классической физики пространства вызвали возмущения или, если по научному, флуктуации многомерной Вселенной, которые вырвали Терентьева из реальности послевоенного СССР. Так это или нет – кто знает… Действительно лишь то, что сейчас двадцать третье декабря пятьдесят девятого года, и через пятнадцать лет после Дня Победы, на четвертом году жизни в новом мире, Иван снова читает бесстрастные строки, от которых стынет кровь и волосы встают дыбом. Даже не столько от собственно описаний, сколько от того, что это просто не может быть. Этого не может быть. /Общая манера общения – снисходительно-покровительственная. В речи регулярно поднимаются анималистические мотивы с четким разделением на «истинных людей» и «говорящих собак» /точный список эпитетов и терминов см./ Допрашиваемый вынужден поддерживать общение из чувства самосохранения и для развлечения, но не более того. Осознание себя как представителя высшего биологического вида для него естественно и не нуждается в дополнительных конструктах, а так же актах самоубеждения. При этом технические познания в генетике отсутствуют. Знания об окружающем мире – крайне поверхностны, допрашиваемый - интуитивный гелиоцентрист. Млечный путь в его представлении – отражение звездного света в некоем Ледяном Поясе. Вопрос о сущности и характеристиках «Пояса» поверг допрашиваемого в ступор. Ответ – «он просто есть»./ Нужно было работать дальше, но Иван не мог, просто физически не мог продолжать. Он не выходил из кабинета почти сутки, мозг окончательно утратил остроту мышления. Буквы складывались в слова, те выстраивались в предложения, но общий смысл ускользал. /Родных не помнит. Насколько удалось понять, семьи в обыденном понимании никогда не имел. Упоминает о неких «Фабриках жизни» и поправках к законам «О чистоте крови», согласно которым «истинных, евгенически пригодных детей» в три года, по окончании грудного вскармливания - изымают на воспитание. При этом, практика не повсеместна, имеются различные ограничения, зависимые от «чистоты крови», но в точности описать процесс допрашиваемый не смог. Себя относит к «Первому новому поколению», дать более точное определение затруднился – «мы новые и лучшие». … При достаточно гибком и адаптивном понятийном аппарате навыки критического мышления отсутствуют. Любая критика стандартных мыслительных конструктов вызывает реакцию немедленного отторжения. Допрашиваемый не просто отказывается подвергнуть критике свои догмы и представления, в его сознании они носят характер физических законов, которые невозможно опровергнуть. Парадоксально, но при том, что допрашиваемый не считает нас равными себе биологически, мы в той же мере не можем оценивать его как полноценную личность. Перед нами скорее строго функциональный механизм с весьма широкими, но в то же время четко ограниченными пределами реакции и мышления./ «К черту!» - решительно подумал Терентьев. – «Пойду домой, все-таки сегодня праздник». Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 12 марта, 2012 Автор #34 Поделиться Опубликовано 12 марта, 2012 глава 1 2/2 Казалось бы, что может быть проще чем поджарить кусок мяса? Посуда, огонь, сам продукт, некоторые сопутствующие ингредиенты и следование техническому регламенту – так полагала Ютта. Увы, святая вера, сопровождавшая ее двадцать с лишним лет жизни, оказалась ошибочной. В их совместном с Иваном проживании муж ненавязчиво, но весьма последовательно принял на себя функции главного кулинара. Поначалу Ютта воспринимала это с неким энтузиазмом – как женщина современная, она разделяла многие феминистические призывы, в том числе и отрицание тезиса «Kinder, Küche, Kirche» . По крайней мере в части касающейся «Küche». Но… Патриархальное воспитание настойчиво требовало хотя бы отчасти соответствовать положению идеальной жены. И самое главное – Ютта видела, как много и тяжело работает муж. Понимание того, что ради нее он выкраивает время из своего скудного отдыха, отзывалось весьма болезненно в ее душе. Поэтому через месяц после свадебной церемонии женщина начала ползучую экспансию обратно, в царство поваренных книг, сковородок и поварешек. Ютта была юристом, следовательно, умела выстраивать долгосрочную стратегию. В первый и последний раз она воспользовалась высоким положением мужа, обеспечив себе знакомство с шеф-поваром Его Величества императора Константина Второго. Любой мастер иногда ощущает желание произвести впечатление на восторженного неофита. Пожилой мудрый татарин, посвятивший полвека таинствам гастрономии, не стал исключением, уделив нежданной ученице не один час своего драгоценного времени. Усвоив азы теории, Ютта перешла к практике, решив, что лучшим поводом продемонстрировать новоприобретенные знания станет скорый праздник. Близилось двадцать третье декабря, очередная годовщина «Акта об упразднении сословий» - главный государственный праздник Империи. Чем не повод для гастрономического дебюта на новом уровне? Жарить мясо действительно оказалось просто – так же просто, как составить документ о досудебном урегулировании претензий по отчислению с продаж. Легкая и необременительная процедура - если не принимать во внимание множество тонкостей, которые приходят лишь с опытом и школой. Но Ютта очень старалась, результат радовал глаз и обоняние. Самым сложным оказалось приготовление маринада, она воспользовалась рецептом повара и использовала смесь лукового сока с китайским соусом. Кажется, получилось - по их уютной квартире струился аромат, который Ютта хотела бы назвать «божественным», но на всякий случай самокритично сочла «приемлемым». Снимая плотные варежки-«прихватки», она бросила взгляд на часы – половина седьмого, скоро муж будет дома. Сегодня непривычно рано, но – праздник. Кроме того, Иван обещал привести гостей. Было бы очень хорошо немного развеяться, вновь вернуться к иллюзии мирной жизни – не повредит им обоим. Эта мысль вызвала волну грустных воспоминаний – судьба выкроила им менее двух дней той самой «мирной жизни», а потом… Четыре месяца, всего лишь четыре месяца, треть года – и вот они живут в совершенно иной стране, в ином мире. Где-то на севере Атлантики разверзлись врата преисподней, исправно извергающие транспорты с вражескими полчищами. Франция и Пангерманский Союз пали, на всю Западную Европу легла тень вражеского символа - трехлучевая свастика черного цвета на белом фоне. Преуспевающий писатель Айвен Тайрент вновь стал Иваном Терентьевым и работает в имперской контрразведке, а она, Ютта Терентьева-Карлссон, делит время между частными заказами на юридические экспертизы и ведением домашнего хозяйства. *** Как помощнику начальника имперской контрразведки Терентьеву полагался свой автомобиль… Хотя нет, не авто, а паромобиль. Иван так и не привык к экзотическим с его точки зрения машинам, он и с обычными не шибко дружил, а местные торпедообразные агрегаты вызывали странное, почти суеверное неприятие. Обтекаемые, переливчато посвистывающие на ходу, с непривычной системой управления и зажигания (нажал кнопку, подождал – завелось) – они являлись эталоном и визитной карточкой новой вселенной, олицетворяли тот простой факт, что Иван – пришелец и в какой-то мере гость. «Попаданец» - так называл его майор Басалаев. Хорошее определение, исчерпывающее. В любом случае Терентьев предпочитал ходить пешком – вначале по рекомендации врача, штопавшего ему легкое, затем уже по привычке. А куда нельзя дойти своим ходом, всегда довезет общественный транспорт. Оставив за спиной кубическое здание Особого Департамента при канцелярии Его Императорского Величества, Иван двинулся направо, к станции метробуса. Было не по декабрьски тепло – градуса три-четыре мороза, не ниже. Все так же шел снег, в искусственном свете фонарей и паромобильных фар крошечные кристаллики снежинок сверкали подобно бриллиантовой пыли – остро, ярко, с морозным синеватым отблеском. Сейчас Москва походила на игрушку, которую хранила Ютта – большой стеклянный шар заполненный водой с крошечным макетом города внутри. Помимо воды и сказочных домиков в шаре была заключена какая-то мелкая белая пудра. Если игрушку встряхивали, пудра взбаламучивалась, а затем тихонько опускалась на дно, как будто над городком шел снег. Сказочный снег, сказочный город. В этом мире Москва отличалась от привычного мегаполиса сталинской застройки. В Российской Империи вообще не было единой столицы, официально олицетворявшей страну в целом. Промышленными центрами державы считались Варшава, Саратов и Рига, особняком стояли Тула и Хабаровск – царство оружейников. Новгород и Одесса являлись оплотом финансистов и банковского дела. Петроград, названный в честь апостола, «делал науку», за ним следовал Оренбург, где располагалась официальная резиденция Его Величества. Соответственно, сложная система государственного управления не концентрировалась в одном месте, а распределялась наподобие хитроумной паутины, связанной многочисленными коммуникациями, радио, телефоном и изографом. Москве же выпал удел культурной столицы, хранительницы уклада и традиций. Мало небоскребов, современных застроек, и прочих технологичных новинок. Много зелени, старинных кирпичных домиков и церквей, не зря в путеводителях и справочниках для туристов Москву называют «городом тысячи куполов». На взгляд Ивана такая организация государства была слишком сложна и заумна, хотя логику создателей он понимал. Раньше эта концепция служила для более равномерного развития страны - великие правители, от Андрея Жестокого до Ольги Спокойной целенаправленно разносили государственные структуры, используя их как точки опоры и локомотивы роста губерний. Теперь у такого подхода открылась новая выгода, о которой совершенно не задумывались основатели – то, что рассредоточено, нельзя уничтожить одним ударом. Очень злободневно, особенно в свете сентябрьского налета и химической бомбардировки. Иван покрутил головой, словно высматривая свидетельства минувшего бедствия и, конечно, не нашел. Удар пришелся по северной части города, и большей частью уже были ликвидированы. А немногочисленные правительственные учреждения концентрировались на юго-западе, в районе, который москвичи называли «серым» и откровенно не любили за диссонанс с общей архитектурной композицией. Обычные дома, обычная дорога, много людей вокруг, почти все с коробками и подарочными пакетами – готовятся к празднику. Двадцать третье декабря… Считалось, что Андрей Первый специально выбрал этот день, следующий за зимним солнцестоянием, как символ подъема и рассвета. С годами годовщина «Акта» стала главным праздником Империи. Иван, как большой любитель Нового Года, не видел в этом смысла, зато ему нравилась местная традиция в праздник работать как обычно, а отдыхать на следующий день. Очень разумно, если вдуматься. По дороге, повинуясь внезапному порыву, он зашел в большой магазин или «мануфактурию», как их еще назвали по старому уставу. Такие были в каждом крупном городе, по нескольку штук, и представляли собой не столько магазин, сколько огромный торговый центр, где можно было купить все, что угодно, от спичек до паромобиля. Но не еду – продукты продавались отдельно от бакалеи. Иван направился к секции спортивных товаров, лавируя между покупателями, их было немало. По дороге Терентьев незаметно вглядывался во встречные лица, будто пытаясь прочитать скрытые за ними мысли. Он купил небольшой складной велотренажер, заказал вместе с доставкой, решив поставить его прямо в кабинете. Пора бороться с начинающимся ожирением и с одышкой, которая внезапно напала с утра. А то можно стать таким как как Лимасов, непосредственный начальник Ивана. Совсем недавно начальник особого департамента был спортсменом и кряжистым мужиком плотного сложения, а теперь с трудом проходил в двери. И все за каких-то четыре месяца. Оплатил тренажер как обычно, наличными, вызвав недоуменные взгляды продавщицы, миленькой девушки с короткими косичками и веснушками, в форменном сине-белом сарафанчике. Иван спрятал улыбку, сделав вид, что не заметил ее удивления, он и сам понимал, что со своим пристрастием к звонкой монете выглядит странно в мире чеков и безналичных расчетов. Но это была одна из немногих привычек, которые попаданец оставил при себе, как память о том, кто он и откуда пришел. Ставя роспись на адресной квитанции, он подивился, как все вокруг… мирно. Да, именно так – мирно и обыденно. Пожалуй, именно это не давало ему покоя последние часы, а если вдуматься, то и дни. Подсознательное ощущение какой-то глубинной неправильности происходящего. В этот мир вторгся Враг, настоящий, вполне материальный. Пришел он из параллельной вселенной, с Марса или прямиком из ада, но солдаты, техника и снаряды были совершенно не сказочными и неиллюзорными. Ублюдки под знаком трикселя разгромили армии и флоты четырех держав, захватили практически всю Европу и понемногу подбирались к границам уже самой Российской Империи. Страна воевала, по настоящему, тяжело и изнурительно, но Иван не видел этого на улицах, не слышал в словах прохожих. Велотренажер, «Мануфактурия», Праздники и выходные… Ему вспомнилась его собственная Война, сорок первый, пайки, расстрелы мародеров, тотальная мобилизация, «все для фронта, все для победы», общее и всеобъемлющее ощущение страшной беды. Ничего общего с благостью, что царила вокруг сейчас. Фронт, который удалось удержать и стабилизировать немыслимыми усилиями, существовал где-то вдалеке, совершенно никак не влияя на обычную жизнь обывателей. Продовольствие подорожало, значительно, но в целом терпимо, исчезли некоторые особо изысканные деликатесы Атлантики и Северного моря. Часть общественного транспорта власть изъяла для нужд армии, поднялись цены на электричество и отопление, но опять же посильно. Война приблизилась к самому порогу, но страна как будто не воевала, и это начинало по-настоящему нервировать Терентьева. Все окружающее было неправильно, очень неправильно… «Завтра надо будет переговорить об этом с Лимасовым», - подумал он, выходя из магазина. – «Не сегодня, сегодня день семьи и праздника. Но завтра - обязательно». *** Вечер определенно удался. Иван пришел даже раньше обещанного, так что Ютта едва успела надеть красивое вечернее платье цвета морской волны с фиолетово-черными оттенками. Муж даже умудрился где-то достать букет цветов – огромные белые хризантемы, красиво перевязанные в японском стиле. Иван втянул носом воздух, напоенный ароматом жаркого и молча опустился на колено, всем видом выражая восхищение и преклонение. Чуть позже подошли гости – председатель Научного Совета профессор Дмитрий Черновский и начальник Особого Департамента Гордей Лимасов, оба с женами. Точнее, с супругой пришел профессор, статус спутницы Лимасова был непонятен, не то любовница, не то «коллега по работе». Впрочем, Иван воспринял это как нечто вполне обыкновенное, и Ютта в очередной раз удивилась странной вольнице этих русских. В Европе, при всей либерализации и раскрепощении нравов, подобное было невозможно. Так же невозможно, как и наряд этой непонятной Анны – угольно черное платье в цвет волосам и ярко-красные перчатки по локоть. «В Европе…» Эта мысль больно уколола Ютту в самое сердце. Прежней Европы больше нет и никто не скажет, возродится ли она… Прежняя жизнь стала руинами, развалинами городов, планов, судеб. Империя сумела остановить злодеев, но что будет дальше? Впрочем, сегодняшний вечер должен стать свободным от грустных мыслей. Иван не привык к стильным собраниям, для него такие гуляния были непривычны и странны. Еда есть еда, алкоголь есть алкоголь, а праздник - это возможность веселиться, совершенно незачем устраивать вокруг такие сложные ритуалы. Но жена придавала очень большое значение тому, что он про себя, посмеиваясь, называл «атрибутами буржуазной жизни». Потому, после долгих размышлений, Иван пригласил на праздник тех, кого более-менее узнал и в ком был уверен касательно снисходительного отношения к этикету. Но все равно он чувствовал себя несколько неуютно. Как оказалось – напрасно, выбор себя полностью оправдал, и празднование, безусловно, удалось. Разве что манера паданца держать рюмку вызвала добродушные уколы – Иван брал тонкую ножку в кулак, словно подпирая гладкий покатый бочок большим пальцем. Терентьев пошутил насчет «плебейского хвата», Лимасов сразу же рассказал, как лет двадцать назад, еще на оперативной работе ему однажды пришлось открывать консервы без ножа, а Черновский ностальгически вспомнил свою юность, дальние геологические походы по дальневосточной тайге и котелок из большой консервной банки. Мужчины были в меру сдержаны, в меру раскованы и безупречно галантны, женщины очаровательны и веселы. Ютта поделилась рецептом своего божественного ужина, а Иван украдкой перевел дух. Все в порядке. Приближалась кульминация – девятичасовое поздравление Его Величества. По давней традиции Новый Год здесь являлся достаточно обыденным календарным днем. Административно-плановый и финансовый периоды заканчивались двадцать второго декабря, а на следующий день, в годовщину Акта император подводил итоги уходящего года, рассказывая о достижениях и умеренно печалясь о неудачах, делясь с подданными планами и намерениями Империи. Традиция пошла еще с Ольги, поначалу поздравление печаталось в ежедневных газетах, затем переместилось на радио, а в последние годы проникло и на телевидение. Обычно обращение было коротким, минут на пять-семь, и эту речь полагалось слушать стоя, с шампанским наготове. Конечно, стоять предписывалось только мужчинам. Иван включил телевизор, то есть, не телевизор, а визограф или просто «новостник», так это здесь называлось. Покрутил диск настройки, уходя с американских «World News», по которым вечерами оттачивал свой английский. Петроградская волна, самое то, до заветного момента оставалась всего пара минут. Ютта достаточно хорошо владела русским, но политические речи ее совершенно не интересовали. Константин Второй внушительно говорил, слегка покачивая кистью правой руки в такт словам, как дирижер, выделяющий наиболее значимые вещи. Лимасов хранил суровое молчание, как и подобает верноподданному в присутствии самодержца, пусть оный присутствует в образе электронов на прозрачном экране. Анна так же встала и слегка прижалась к спутнику, на самой грани приличий, чуть склонив голову на мощное плечо Гордея. Ютта пообещала себе обязательно познакомиться ближе с черноволосой красавицей, сотканной из тайн и загадок. Черновские взялись за руки и улыбались, не то словам Константина, не то своим мыслям, а может быть просто в знак хорошего настроения. Иван тоже улыбался, но его улыбка была адресована ей и только ей, Ютта чувствовала это исконным женским чутьем. И неожиданно все изменилось. - Теперь наш противник лишился того военного превосходства, которое он имел в первые месяцы войны, - хорошо поставленным голосом возвестил из «новостника» Константин. - Момент внезапности израсходован полностью, тем самым ликвидировано то неравенство в условиях войны, которое было создано неожиданностью нападения. Теперь судьба войны будет решаться постоянно действующими факторами: прочность тыла, моральный дух армии, количество и качество соединений, вооружение, организаторские способности начальствующего состава... Иван вскинул голову, будто прислушиваясь к визгу падающего снаряда, так резко, что Ютта втянула голову в плечи, а Лимасов недоуменно взглянул на попаданца. Мертвенная бледность заливала лицо Терентьева, а зрачки, наоборот, расширились едва ли не во всю радужку. - Несомненно, прежде всего то, что за этот период вражеские орды ослабли. Их людские резервы на исходе, техника изношена, сырье на исходе. Их кадровый офицерский состав частью истреблен, частью же разложился в результате грабежей и насилий над гражданским населением. Их рядовой состав, серьёзно ослабленный в ходе операций, получает все меньше пополнений. Напротив, Имперская Армия стала организованнее и сильнее, чем в начале войны, мы сумели восполнить потери, офицерские кадры закалились в боях, а генералы обрели новый опыт и прозорливость… Легкий мелодичный звон прозвучал подобно щелчку кнута – стиснутый «плебейским хватом» фужер сломался у основания, по пальцам Ивана потекли тонкие алые струйки, срываясь крошечными каплями прямо на скатерть, но он не чувствовал этого. Терентьев смотрел в пустоту немигающим взором, он смотрел, но не видел окружающего, словно всматриваясь в бездны прошлого. Ужасного прошлого, о котором Ютта никогда не спрашивала мужа. - Айвен… - она неосознанно использовала то имя, под которым узнала его летом уходящего года. – Кровь… У тебя на руке... Иван посмотрел на сжатый кулак с обломком бокала все тем же невидящим взглядом. - Это - не кровь, - глухо проговорил он. - Кровь будет весной. Я знаю. Теперь я это точно знаю... - Недалек тот день, когда наша армия своим могучим ударом отбросит озверелых врагов от имперских границ и освободит захваченную Европу. Следующий, тысяча девятьсот шестидесятый год станет годом великих побед! Император закончил свою речь, из динамиков донесся грохот оваций. Иван прошептал посеревшими губами: - Безумцы. Ссылка на комментарий
Цудрейтер Опубликовано 12 марта, 2012 #35 Поделиться Опубликовано 12 марта, 2012 (изменено) 2Аналитик - Теперь наш противник лишился того военного превосходства, которое он имел в первые месяцы войны, - хорошо поставленным голосом возвестил из «новостника» Константин. Это вот это? Теперь уже нет у немцев того военного преимущества, которое они имели в первые месяцы войны в результате вероломного и внезапного нападения. Момент внезапности и неожиданности, как резерв немецко-фашистских войск, израсходован полностью. Тем самым ликвидировано то неравенство в условиях войны, которое было создано внезапностью немецко-фашистского нападения. Теперь судьба войны будет решаться не таким привходящим моментом, как момент внезапности, а постоянно действующими факторами: прочность тыла, моральный дух армии, количество и качество дивизий, вооружение армии, организаторские способности начальствующего состава армии. При этом следует отметить одно обстоятельство: стоило исчезнуть в арсенале немцев моменту внезапности, чтобы немецко-фашистская армия оказалась перед катастрофой. Изменено 12 марта, 2012 пользователем Цудрейтер Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 13 марта, 2012 Автор #36 Поделиться Опубликовано 13 марта, 2012 Компиляция двух классических текстов - февральский и майский. Конвергенция... Ссылка на комментарий
Цудрейтер Опубликовано 13 марта, 2012 #37 Поделиться Опубликовано 13 марта, 2012 2Аналитик Ага точно, и майский тоже. Прикольно Ссылка на комментарий
Damian Опубликовано 13 марта, 2012 #38 Поделиться Опубликовано 13 марта, 2012 2Аналитик Игорь, текст анонса напиши, пожалуйста, чего прикреплять. Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 13 марта, 2012 Автор #39 Поделиться Опубликовано 13 марта, 2012 2Damian Да, завтра, с новой главой. Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 14 марта, 2012 Автор #40 Поделиться Опубликовано 14 марта, 2012 глава 2 Надо будет потом еще заняться этой главой ... Как-то не идеально получилось, позже, когда мозг утрясется, вернусь к сему тексту и буду править. Но для сохранения связности повествования - выкладываю в первоначальном виде. ____________________________________ Александр Поволоцкий родился и провел юность в Сибири, где зима долгая, а минус сорок – вполне рядовая температура. Он прожил не короткую жизнь и изрядно поколесил по миру, но самым лучшим местом на земле считал Кавказ. Когда господь делил богатства земные, то здесь он определенно не скупился на чистый прозрачный воздух, лазурно-синее небо, горы и пади, бриллиантово-сверкающие речки и изумрудные травы. Никаких комаров, мокреца, гнуса и прочей кровососущей дряни, от одного воспоминания о которой передергивает любого таежника. Даже зима здесь приходила не ранее декабря, набирала силы к январю, а в феврале уже стыдливо собирала пожитки, извиняясь за то, что слишком загостилась. На Кавказе было хорошо. Именно поэтому здесь сконцентрировались основные санатории и курортные лечебницы Империи. Сейчас большая их часть, формально находясь в ведении гражданской медицины, фактически работала на реабилитацию раненых. Раненых… Поволоцкий потряс пальцами, как музыкант перед роялем, провел ладонями по гладкой мраморной балюстраде. Руки … слушались. Для нынешнего состояния — почти идеально. Медик прошелся по короткой крытой галерее, пять шагов в одну сторону, пять в другую. На дворе стоял конец декабря, но днем ртутный столбик редко опускался ниже плюс десяти. Кое-где даже зеленели травяные поросли, пусть и изрядно пожухлые, с примесью желтизны. Изредка налетал стылый ветерок, запускавший холодные иголки под легкую куртку, но хирург не замечал этого, погруженный в свои мысли. С утра солнце попыталось пробиться лучами сквозь облачную завесу, но, обессилев, оставило это занятие. Общая хмурь очень точно соответствовала душевному состоянию Поволоцкого. Надо было идти на обед, затем на процедуры, но ничего не хотелось. Даже осознанное понимание необходимости режима и лечения не могло заставить его сбросить апатию и сумрачную грусть. - Борисыч! Эй, Борисыч! – трубно воззвали из-за спины. Поволоцкий обернулся. По правой лестнице поднимался, шагая через две ступеньки, незнакомец, широко распахнувший руки в медвежьем объятии, на руках поблескивали странные металлические штуки, похожие на крючья. В первое мгновение хирург его не узнал и даже отступил на шаг, больно уж крючья походили на орудия убийц из страшных баек у костра. - Борисыч, ну ты прямо как не наш фершал, - усмехнулся незваный гость, теперь его голос показался знакомым. Поволоцкий всмотрелся в исхудавшее лицо, перечеркнутое тенями и глубокими морщинами. Пожалуй, если «уширить» его раза в два, да еще убрать седину… - Майор… Черт побери, Захарыч! – воскликнул он в тон гостю, шагая навстречу. - Не узнал, черт медицинский, - рокотал Петр Зимников, крепко обнимая хирурга и стуча его по спине своими железными лапами. – Ну что же ты, как будто и не служили вместе… - Ну, извиняй, - оправдывался медик, отступая на шаг, всматриваясь в знакомое и одновременно чужое лицо командира. – Ты сам на себя не похож. - Это да, - поскучнел Зимников, он поднял кисти на уровень глаз и посмотрел на них, как в первый раз. Теперь стало видно, что кистей у него нет, а из рукавов свободной теплой пижамы выглядывают сложные трехпалые «лапы», похожие на никелированные садовые грабельки. – Что не похож, это точно. - Да чего же мы стоим, - спохватился Поволоцкий. – Давай-ка внутрь. Пятигорский государственный санаторий раскинулся у горы именующейся Машук и сам носил название «Машук», обличавшее богатую фантазию какого-то чиновника. По сути это был не просто санаторий, а целый комплекс, объединивший курорт, здравницу и центр реабилитации для военных. Как способный к самообслуживанию и не нуждающийся в круглосуточном наблюдении, Александр Поволоцкий занимал однокомнатный номер с собственной кухней и санузлом. Впрочем, еды в «доме» он не держал, предпочитая столовую, зато подвесной шкафчик над столом был заполнен коробочками и мешочками с разнообразными травами – хирург верил в могущество официальной медицины, но не гнушался и природными средствами. Благо, на местном рынке торговал один хитромудрый старичок, уже более полувека собиравший местную растительность. Забулькала вода в чайнике, критически обозрев свою кладовую, Поволоцкий выбрал банку с травяным сбором на основе мяты. - Чайку бы?.. – почти робко попросил Зимников. - Это лучше, - исчерпывающе и кратко просветил его хирург, щедро отсыпая в заварник пахучее «сено». - А ведь действительно лучше, - согласился Петр Захарович к концу первой чашки. Процесс пития занял немало времени, подхватывать емкость приходилось обоими крючками, одним под донышко, другим прижимая сверху. И пить малыми глотками, с осторожностью. Поволоцкий не унижал сослуживца предложением помощи, прихлебывая свой настой мелкими глотками. Только сейчас Петр Захарович отметил, что каждое движение медик выполнял как неопытный подводник-монтажник, управляющий строительным манипулятором. Провести - зафиксировать - взять - зафиксировать - поднять - зафиксировать - приблизить - зафиксировать. Все под контролем зрения. Только после того как Зимников допил, хирург налил еще и спросил: - На ревиталку? - Нет, сейчас ее уже почти не делают, слишком долго, - отозвался Зимников, постукивая металлом по столешнице. – Поставят протезы с приводом, полная замена, пока удалили все пораженные и иссеченные ткани, через неделю первое приживление. Буду ходить как Горыныч, с железными когтями. - Куда потом? – спросил Поволоцкий, решив умолчать о том, что по статистике примерно в двадцати процентах случае организм отторгает витапротезы конечностей. - А все туда же, - произнес Зимников. – После излечения – полковничество. А пока пишу доклады в обобщения опыта столкновений. Очень большой дефицит командных кадров, почти никому не дают отставку, даже таким как я. Быстро подштопать и в строй. А ты то как? Хирург проследил направление его взгляда и с невеселой ухмылкой провел ладонью по голове. - Настоящий абрек, - протянул Зимников. Медик всегда выделялся среди коллег бородой и шевелюрой «на грани нарушения устава». Борода осталась при нем, но вместо черной с легкой проседью гривы теперь светился отраженным светом гладко бритый череп. Сейчас хирург и в самом деле напоминал Хаджи Мурата из недавней экранизации. - Контузия, - пояснил Поволоцкий. – Мозги на месте, но координация ушла, охлаждение головы – сразу спазм. - Прогноз? - «Прогноз неопределенный», - сделав зверское лицо, процитировал кого-то хирург. - Массаж, лечебные грязи, упражнения на координацию. То есть, общеукрепляющая терапия. Травки разные пью, не могу сказать, сколько от них пользы, но вкусные, и тоже вроде как общеукрепляют. Доктор Терешин по какой-то хитрой восточной методе иголками колет, что удивительно - вроде бы эффект есть. Через полгода - комиссия, смотреть, оклемался организм или нет. Пока динамика положительная, то бишь, от перемены погоды не падаю, а просто на стенку лезу. И ложка из руки вылетает не чаще раза в три дня. - Мдя… - протянул майор. – Невесело. Получается, мне с моими хваталками еще повезло. - Отчасти. У тебя, если не будет отторжения, функциональность более-менее сохранится. Ну, там еще моторику откалибровать надо, но это решаемо. Приказ подписать, линию на карте провести, делать разные героические жесты – это и протезами можно. А я без тонкой координации – просто… фершал. Крючки держать. А с метеозависимостью — еще и «комнатный», про работу в поле можно забыть. - Невесело, - повторил майор. - Еще по кружке? – спросил Поволоцкий. - Давай, - согласился Зимников. – Слушай, до меня, пока добирался, тут слухи доходили, ты вроде в разные инстанции какие-то предложения рассылал?.. - Было дело, - поджал губы хирург. – Никого не заинтересовало. - О чем писал? – деловито спросил военный. - Хоменко помнишь? – ответил вопросом на вопрос Поволоцкий. - Ну, ты скажешь, - фыркнул Зимников. – Чтобы я своих солдат не помнил. - Да. Он у Рюгена получил три пули в живот, но мы его вытащили. Вроде шансы есть, ливер не слишком порван, кишечник пуст. Сдал я его в госпиталь, собрался уже уходить... *** - Господин Поволоцкий! Как замечательно, что вы здесь. Этот раненый, у него очень скверно заполнена карточка. Пожалуйста, восполните пробелы. - Давайте, выйдем на минутку... Э-э-э… Что вы с ним собрались делать? Лапаротомия через дополнительный малый разрез и местное обезболивание? При общей обширной ране… Почему местное и новый разрез, вы хотите проверить, можно ли его вообще убить? - Простите, вы вероятно не в курсе относительно новых веяний медицины, это простительно при вашей специализации. Местное обезболивание – по школе Вишневского, малое рассечение – для минимизации травмы. Анатомически обоснованный разрез... - Молодой человек, я хирург аэродесантного батальона. И лечил полевых раненых, когда вы еще пешком под стол ходили. Вы работали с Вишневскими в Камеруне? - Нет, я читал в журналах… - Вот и не надо ссылаться на школу Вишневского, раз вы ее не проходили! Через такую замочную скважину Вишневский-старший попробовал бы удалить селезенку у ребенка, а может быть и не рискнул бы. Полное обследование кишок через такую дыру нереально! - Почему, я такое два раза уже делал и оба раза укладывался менее чем в час. - А результаты? Молодой хирург несколько смутился. - В обоих случаях у раненого уже был тяжелый шок... - То есть, летальный исход в двух случаях из двух? Вам, простите, сколько лет? - Двадцать четыре… - Юноша, вы идио… доктринер. А отдавать жизни пациентов за верность доктрине простительно или в восемнадцать, при общей безграмотности, или после явлений сенильной деменции . Будете ассистировать, резать я не позволю. Закись азота есть? - Три дня, как кончилась... - Эфир есть? - Есть … но... - Готовьте эфир. *** - Такие дела, - закончил Поволоцкий. – И это в более-менее благоустроенном госпитале, что творится на передовой – вообще не описать. В порядке вещей, когда хирург работает по двое-трое суток подряд, не отходя от стола. Но это еще не самое скверное… - А что, есть вещи хуже? – быстро спросил майор, напряженно моща лоб. - Понимаешь, Захарыч, это трудно объяснить не специалисту. - Ну да. Ну да, а то я никогда не видел, как ты штопал моих ребят, - сардонически отозвался военный. - И в Африке в пятьдесят пятом ты мне бочину не зашивал. И так понятно, что ничего не хватает. - Не о том речь, - досадливо отмахнулся Поволоцкий. – Вот в том то и беда! Все думают примерно так же – «не хватает». - А разве не в этом дело?.. - Именно, что не в этом! – воскликнул Поволоцкий, словно все мысли, долго и трудно обдумываемые, разом прорвали некую внутреннюю плотину. – Это внешнее, это результат! И все так думают – если подвезти побольше того и этого, то все вернется как было. Но настоящая, корневая беда не в том, что просто «мало». Вся наша система не работает! Уже не работает. Он перевел дух, сделал огромный глоток остывшего настоя. - Вся наша военная медицина рассчитана на две вещи, - продолжил хирург. – На ограниченность конфликта и соблюдение неких правил. Батальон на батальон, полк на полк. Самое большее – бригада на бригаду. Красный крест – святое. Можно резаться на ножах до последнего, жрать траву и лизать росу, но раненых – извольте в тыл. А того, кто их тронет, сам же противник отправит под трибунал. «Законы и обычаи войны»! Зимников внимательно слушал, подперев голову крюками, металлические штыри врезались в кожу, словно медицинские штифты на постпереломной растяжке. - Что получается – раненых мало, и им почти всегда гарантировано наилучшее обхождение. Это было. А что теперь? Теперь за неделю, да что там, за день-два госпиталь получает столько пациентов, сколько раньше и за год не поступало. Я сам стоял со скальпелем под Саарлуи – чертов конвейер, по десять человек в час! Врачи сходили с ума у меня на глазах, потому что это я тренирован штопать в любых условиях, хоть бритвами и швейными иглами, а они в большинстве - кабинетные медики. Белый кафель, электричество, дистиллированная вода из специального крана, сколько нужно, подогретый физраствор из другого крана, доноры крови… Нет лекарства – снял трубку и гироплан доставит все требуемое. Сейчас гребут всех, кто может держать скальпель, но они не умеют! Врачи из резервистов читали Пирогова как один! И копируют его один в один! Поволоцкий рубанул ребром ладони по столу с такой силой, что подпрыгнули чашки. - Перевязочный пункт – полверсты от передовой! Уставные четыре километра до полкового лазарета - нормативы времен Ольги и Мировой! Как будто нет ничего серьезнее трехдюймовок! Как будто красный крест хоть что-то значит для этих тварей! – он яростно махнул в сторону окна. – Десять километров от фронта – это самое ближнее для медпункта, иначе их на раз накрывает артиллерия. Но как быстро таскать туда раненых? На чем? И так во всем… Он сник, опустил руки на колени, склонив голову. - Вот так во всем, - негромко повторил хирург. – Беда не в том, что чего-то не хватает и надо больше подвезти. Беда в том, что вся наша военная медицина рассчитана на одну войну, по четким правилам. А мы ведем совсем другую, и в ней правил нет совсем. Действующая система не плоха и не мала, она просто не годится – устарела. Как трехшереножный строй. Сейчас идет индустриальная мясорубка, это эпидемия смертности, какая Пирогову и в кошмаре бы не приснилась! А мы все пытаемся лечить чуму примочками, и никто меня не слушает. Те, кто сталкивается со всем этим лично – у них нет времени и сил, те, кто выше – затыкают дыры… Насколько я могу судить, у нас некомплект хирургов - процентов семьдесят. - Се... семьдесят? - переспросил майор. - Именно так. На дивизию в пятнадцать тысяч человек требуется двадцать пять врачей, из них хирургов семнадцать — а в мирное время нормой считается один врач на пять тысяч. Заметь, не хирург на пять тысяч, а врач вообще! Так что, с возвратом в строй у нас, боюсь, очень кисло. Лучше Мировой войны, но - и только. Вся надежда на то, что нормально будут готовить пополнения… - Пополнения! – рявкнул Зимников, майор вскочил со стула и закружил по кухне, яростно жестикулируя. В свободной пижаме, с руками-крюками он очень сильно смахивал на ожившее пугало. – Пополнения! Был я вчера в тренировочном лагере, здесь у Железноводска тренируют мотопехоту. Мать их! Я пишу доклады о том, как мой батальон выбили в ноль в три приема! Как мы не смогли даже удержаться за естественную преграду. Я вытаскиваю Таланова чуть ли не из операционной – у бедолаги трещина в черепе - чтобы он расписал технику пехотного штурма Рюгена. Мы - десантники, элитная часть, лучшие войска Империи. Но из двухсот пятидесяти осталось семнадцать, лишь семнадцать, считая нас с тобой! И половина – инвалиды. Это о чем-нибудь да говорит! И что я вижу?! Безрукий солдат с лязгом скрестил крючья, словно поражая невидимого противника. - Они воспитаны на фильмах о первом годе Великой Войны! Пехота на манерах подравнивает цепь. «Примкнуть штыки!» - любимая команда молодых добровольцев. Говорю им, что я в пятнадцать лет тоже писался кипятком от Эйзенштейна и штык-атаки! Но это не прусская кампания! А что в ответ? В ответ мне цитируют мой же обзор – ведь Таланов удержал приют и вырезал штурмовую команду в штыковом бою! Я спрашиваю – и сколько их осталось после? А это уже не важно, у тварей силы надломились. Погоним ссаными тряпками! Шумно выдохнув, майор рухнул на стул, вытирая рукавом пижамы раскрасневшееся лицо. Поволоцкий молча покопался в шкафчике, решительно отодвигая в сторону банки с натурмедициной. Достал из дальнего угла пузатую склянку темно-коричневого стекла с притертой пробкой, прихваченной дополнительно пергаментным листком и суровой нитью. - По паре капель не повредит, - пояснил он, впрочем, густой и пряно-тяжелый запах, поплывший по кухне, можно было не комментировать. - Есть мысль… - произнес, наконец, майор, и хирург понял, что Зимников зашел отнюдь не просто так, не только для того, чтобы проведать боевого товарища. - Внемато… - начал было Поволоцкий, но спохватился, решив, что грубоватая традиционная шутка здесь неуместна. – Внимательно. - Вот это все, что ты говорил, изложить внятно смог бы? С толком, разбивкой и по пунктам? - Давно уже. Зимников посмотрел прямо в глаза медику, строго и внушительно. - Не обещаю, но… У меня еще с училища есть пара знакомых, они сейчас при больших звездах. Еще Таланов звякнул по связям отца, царствие ему небесное, - майор размашисто перекрестился, этот жест, проделанный металлической «граблей» выглядел жутковато. – «Стучите и откроют», может быть удастся сойтись с тем, кто нас выслушает. Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 14 марта, 2012 Автор #41 Поделиться Опубликовано 14 марта, 2012 2Damian Игорь, текст анонса напиши, пожалуйста, чего прикреплять. Думаю, так: "1919" http://samlib.ru/n/nikolaew_i_i/1919.shtml "Великая Война навсегда изменила историю. Она породила ХХ век - эпоху невиданного взлета и сокрушительных падений, время грандиозных открытий и не менее грандиозных катастроф. В крови и смерти, в крушении миллионов судеб создавался новый мир." Ссылка на комментарий
Цудрейтер Опубликовано 14 марта, 2012 #42 Поделиться Опубликовано 14 марта, 2012 (изменено) 2Аналитик Если хочешь себя в связи с 1919 в поисковиках продвинуть, имеет еще смысл ставить подпись. Изменено 14 марта, 2012 пользователем Цудрейтер Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 18 марта, 2012 Автор #43 Поделиться Опубликовано 18 марта, 2012 (изменено) глава 3 1/2 Первые недели после возвращения в Россию Терентьев до сих пор вспоминал едва ли не с ужасом – непрерывные собеседования, почти допросы, по пятнадцать-двадцать часов в сутки. В весомую практическую пользу своих откровений Иван не очень верил, но добросовестно вспоминал все, что мог, от системы званий Красной Армии до формы и назначения «щучьего носа» на танках ИС. Как и ожидалось, большая часть свежевыжатой информации действительно оказалась бесполезной. Попаданец мог нарисовать истребитель МиГ, но ничего не понимал в реактивных двигателях, тем более в системе их охлаждения, которая тормозила все наработки местных инженеров в этом направлении. Подробно зарисовывал танк, но компоновку расписывал уже «на пальцах» и уж совсем ничего не понимал в дизелях. Иван достаточно подробно обрисовал строение автомата Калашникова и пулемета Дегтярева, но местные пулеметы оказались лучше, а воспроизвести АК в обозримые сроки не представлялось возможным. Поэтому тульские оружейники взяли за основу вражеские образцы и постарались «перепилить» имперские разработки. В общем и целом его познания в технике были не то, чтобы совсем бесполезны, но и на откровения совершенно не тянули. Как подозревал Иван, изучение немногочисленных образцов вражеской техники, захваченной в боях, дало гораздо больше чем все его заметки. Гораздо лучше дело обстояло с организационными вопросами. Терентьев, конечно же, не забыл организацию армии времен Отечественной, хорошо разбирался и в общей системе государственного управления СССР. Но и эти сведения очень плохо приживались на чужой почве - наркоматы и министерства Союза слабо коррелировали с государственной машиной Империи. Терентьев хорошо помнил недоуменное выражение Лимасова, крутившего в широких ладонях подробную схему развития госбезопасности, от ОГПУ до МГБ и финальный вопрос главы Особого Департамента – «зачем такая сложная эволюция?». Иван немного подумал и в свою очередь поинтересовался – почему цивильная контрразведка формально входит в состав Канцелярии Его Величества, но подчиняется не канцлеру, а напрямую императору. Теперь задумался уже Лимасов, для которого такое положение вещей было естественным и не нуждалось в каких-либо комментариях. После того как первый ажиотаж схлынул, и определилась умеренная практическая ценность познаний попаданца, Иван потребовал дать ему какое-то занятие, более полезное нежели надиктовывание по третьему кругу штата мехкорпуса. Он ожидал возвращения в военную контрразведку, но неведомые пути бюрократической машины отправили его в Особый Департамент при канцелярии Его Императорского Величества – по сути та же работа, только на «гражданское» ведомство. Иван находил забавным и отчасти ироничным то, что сугубо военный человек на старости лет заделался настоящим «чекистом». Впрочем, суть службы оставалась прежней – искать, ловить, дознавать. Нельзя сказать, чтобы Терентьев проявил какие-то особые таланты на новом старом поприще, но не стал и пятым колесом в телеге. Опыт и школа отчасти компенсировали смену антуража, попаданец с головой ушел в работу и новообретенную семейную жизнь. Обращение Его Величества к народу словно разбудило Ивана от затянувшейся дремы. Устоявшийся порядок вещей – великая вещь, затягивающая посильнее любой вредной привычки. Уйдя с головой в знакомые контрразведывательные заботы, Терентьев почти перестал следить за прочими событиями в стране. Он изредка удивлялся некоторым несообразностям – в представлении человека пережившего Великую Отечественную, готовиться к войне следовало совершенно по-иному – но списывал это на ограниченность собственного кругозора. В конце концов, самокритично признавался себе Терентьев, он всего лишь офицер контрразведки, увлекавшийся историей Второй Мировой. В этом мире хватает военных, экономистов и промышленников, которые должным образом распорядятся его знаниями и советами, отразив нападение врага. Но когда правитель страны практически дословно повторил февральский и майский приказы сорок второго о грядущих победах, Иван почти поверил в мистику. А еще он вспомнил – чем закончился бравурный и победный настрой той весны. Вспомнил в том числе и собственной шкурой – шрам от осколочного ранения исчез, стертый местными кудесниками, но память о режущей боли в груди и тяжелом железистом привкусе собственной крови в глотке - осталась навсегда. Празднование оказалось непоправимо испорчено, но это было уже неважно. Иван потребовал у Лимасова и Черновского немедленной аудиенции у Его Величества. Попаданец напомнил, что формально он до сих пор является членом-консультантом Государственного Совета, пусть и без права голоса. На следующий день скоростной термоплан унес его в Петроград, где Константин Второй принимал работу у имперских конструкторов бронетехники. *** Заводские цеха всегда вызывали у Ивана не слишком приятные ощущения, в них он чувствовал себя мухой запертой в ловушке. Крытая демонстрационная площадка, с которой технике предстояло отправиться на стрельбы, не стала исключением. Огромная территория, размером примерно с половину футбольного поля, перерывалась сводчатой крышей составленной из чередующихся панелей металла и армостекла. Тонкие решетчатые колонны, поддерживавшие крышу, были собраны в группы, открывая возможность для маневра техники. Ворота на всех четырех сторонах открыли настежь, чтобы высокие гости не оглохли и не задохнулись от выхлопа, холодный зимний ветерок свободно гулял меж колонн. После быстрой, но тщательной проверки и подтверждения доступа, охрана пропустила Ивана к делегации. Терентьев привык лицезреть императора на кабинетных совещаниях – с непокрытой головой и в традиционном темно-синем костюме в полоску. Поэтому поначалу попаданец не узнал самодержца в группе людей одинаково казенного и сумрачного вида. Но сам Константин сразу заметил своего консультанта и сделал нетерпеливый резкий жест, как бы предлагая незваному гостю пока что держаться поодаль и не лезть под руку. Иван последовал невысказанному пожеланию, справедливо решив, что сам факт такой срочной и оперативной встречи с монархом сродни чуду, и не надо требовать от судьбы больше, чем она и так дает. Вокруг императора собралось человек десять, из них попаданец знал лишь председателя союза промышленников и начальника Бюро Механизированной Тяги, которое являлось своего рода аналогом АБТУ . Немного в стороне высились здоровенные объекты, старательно задрапированные брезентом, сейчас их как раз освобождали от покрытия рабочие цеха, открывая взору серо-стальные бока образцов. Одна за другой машины представали под неярким солнечным светом, падавшим сквозь стеклянные панели в высоченном потолке. Иван нервно сглотнул, стараясь сохранить внешнее спокойствие и выдержку, но чем больше полотнищ спадало на серый бетонный пол, тем тяжелее становилось у него на душе. Терентьев ожидал чего угодно, любой футуризм, вариации на тему советской бронетехники, копии вражеской, но только не … этого. Зарычал двигатель, мощная вибрация передалась через пол, пронизывая толстые подошвы зимних ботинок. Первая машина тяжело двинулась вперед, в грохоте мотора и пронзительно-скрежещущем лязге гусеничных лент. Высокий худой человек с бородкой клинышком и круглых очках склонился к самому уху монарха и что-то говорил, перекрикивая рык машины. Через завесу шума прорывались отдельные слова: - Морское орудие 120-150 миллиметров… на платформе полуприцепа автопоезда… Иван решительно шагнул навстречу образцу, краем глаза отметив, как встревожено задвигалась охрана поодаль. Чудо-машина ехала вдоль линии колонн, с монументальной неспешностью, словно давала рассмотреть себя во всей красе. Агрегат действительно чем-то напоминал усеченный автопоезд – локомотив-тягач и один вагон - только на гусеничном ходу. Боевая часть сильно напоминала гибрид Су-76 и немецкого «Хуммеля» - мощное орудие, которого не постыдился бы и «Иосиф Сталин», в огромной полуоткрытой рубке. Сложной формы самоходный лафет двигался на широченных гусеницах, при этом ведущее колесо было вынесено над строем катков, так что весь гусеничный блок борта имел конфигурацию треугольника. Невидимый водитель сбавил ход, механизм двинулся со скоростью пешехода, Иван догнал его и немного прошел рядом. Вблизи мастодонт дышал жаром, обдавал запахом газойля и масла. На мгновение в душе попаданца шевельнулся застарелый ужас, знакомый каждому пехотинцу, хоть раз пережившем танковую атаку. Но Терентьев решительно задавил страх и на глаз оценил толщину стенок открытой орудийной кабины. «Хуммель» протяжно прогудел сиреной, Иван отошел в сторону, машина залихватски развернулась на месте, оставляя глубокие следы в бетоне, и покатилась обратно. «Интересно, они каждый раз заливают пол заново?» - машинально подумал попаданец, оценив глубину царапин, оставленных зацепами гусениц. Но затем вспомнил, что перед ним, по сути, первые опыты тяжелой гусеничной техники. Колесные бронеавтомобили и легкие десантные танкетки таких повреждений, конечно же, не причиняли. Бородатый в очках недовольно качал головой, всем видом выражая неодобрение вопиющему нарушению регламента и процедуры показа. Осуждение той или иной степени читалось у всех остальных присутствующих, только Константин хранил непроницаемое выражение лица. - Скажите, это тяжелая артиллерия поддержки? – без лишних предисловий спросил Иван у бородатого. Тот стрельнул взглядом в сторону императора словно спрашивая – стоит ли новоприбывший внимания и ответа. После короткой паузы Константин кивнул, даже не кивнул, а скорее обозначил соответствующее движение, почти незаметное постороннему взгляду, но человек в очках понял и с достоинством ответил: - Нет, это штурмовая пушка. Иван снял кепку, просто чтобы чем-нибудь занять внезапно вспотевшие руки. - Позвольте полюбопытствовать – а зачем вы сделали ее двойной? Не проще ли было собрать все на одном шасси? - Существующие образцы не позволяют собирать на одной платформе машину тяжелее двадцати-двадцати пяти тонн. Чтобы не переутяжелять конструкцию, мы разделили ее на две части, соединенные гидропередачей. Весьма многообещающее конструкторское решение, на мой взгляд, - бородатый мгновение помолчал и саркастически добавил. – Хотя, возможно, вам виднее, как большому знатоку конструирования тяжелой техники. - Но она огромная, высокая, - констатировал Иван, оставив выпад без внимания. – Не забронирована целиком. И толщина стенок совершенно недостаточна для защиты. Эта …штурмовая пушка слишком уязвима для ответного огня. - К сожалению, забронировать изделие целиком пока не представляется возможным, - донельзя церемонно и почти презрительно ответил собеседник, после чего Иван окончательно уверился, что перед ним кто-то вроде генерального конструктора. – Наше производство металлокерамической брони оптимизировано под пули, шрапнель и малокалиберные бронебойные снаряды. Если делать их толще, попадания крупного калибра будут раскалывать плиты и давать множество вторичных осколков. - А корабельная броня? – спросил Иван. Он помнил, что местная металлургия, подстегиваемая потребностями морской индустрии, ушла гораздо дальше, чем аналог его родного мира. - Слишком мелкие детали сложной формы, нет оборудования для отливки, с учетом настолько плотнокомпанованных систем. А фрезеровать их по отдельности в нужном количестве - технически невозможно. В будущем, быть может…. Сейчас же приходится работать с имеющимися возможностями. Но мы уже развертываем производство этих машин, первый дивизион готов к отправке в войска. Мы производим три машины в сутки, в течение двух недель выйдем на пять. К весне вполне реально выйти на три-четыре сотни машин в месяц, разумеется, усилиями нескольких заводов. - Всего по стране, - уточнил Иван. – Не по отдельным производителям? - Разумеется. Терентьев пошевелил губами, определенно собираясь сказать что-то выразительное, но смолчал, лишь нахлобучил кепку обратно и приготовился смотреть, что будет дальше. Следующий образец выгодно отличался от предыдущего изящными искривленными формами - обтекаемый низкий корпус чуть выше человеческого роста, разнесенное бронирование - так мог бы выглядеть гроб улучшенной гидродинамической формы. В короткой сопроводительной речи «генеральный конструктор» не преминул упомянуть царь-пушку высокой баллистики и конический ствол 75/57. По окончании представления, он воинственно устремил бородку в сторону Ивана, и Терентьев оправдал ожидания. - Ротационная ковка или дорнирование? – деловито спросил он, указывая на ствол орудия. - Попрошу избавить меня от вашего неуместного юмора, - раздраженно ответил «конструктор». - Однопроходное нарезание шпалером, керамический резец на экспериментальном станке. Эта пушка пробивает броню любой вражеской бронетехники на расстоянии двух-трех километров. - Станок нарезки один? – быстро уточнил Иван. - Да. Это уникальная разработка, у нас лучший в мире, скажу без рисовки, коллектив. Никто в мире не способен делать ни отливки такого качества, ни резцы. «То есть, одна шальная бомба, грамотная диверсия или банальный инфаркт...», - подумал попаданец, но вслух произнес иное: - Какая месячная производительность стволов? - Сейчас сто пятьдесят, в скором времени мы поднимем ее до ста восьмидесяти, за счет ускоренного выращивания кристаллов для резцов. - И это все? – мрачно вопросил Терентьев. – Сто восемьдесят орудий в месяц? И вашему станку не нужна профилактика? - Насколько я понимаю, вы и есть тот э-э-э… - «генеральный» презрительно поджал губы. – С позволения сказать, «специалист», чьи наброски мы вынужденно учитываем в работе. Не понимаю, чем вы недовольны в данном случае. Эта модель истребителя танков построена очень близко к вашим э-э-э… пожеланиям. - Да, я вижу… Только «Хетцер», который вы повторили, строился на устаревшем шасси многими сотнями штук. А здесь мы видим сверхдорогой и малосерийный агрегат, привязанный к единственному станку. Бородатый развел руками, всем своим видом демонстрируя беспомощность специалиста перед дилетантскими замечаниями случайного прохожего. - Продолжайте, - сдержанно произнес Константин глубоким и чуть хрипловатым голосом, заканчивая нарождающийся спор. Следующие три машины представляли собой вариации традиционных колесных бронеходов, аврально доработанных для применения в условиях массированного применения мощных орудий и бронебойных снарядов. Усиленные двигатели, дополнительная броня, пушки в увеличенных и облегченных башнях. Иван молчал, сумрачно наблюдая за перемещениями образцов. Молчал и в процессе показа последней машины, представлявшей инициативный проект группы молодых специалистов - внутрицеховой транспортер с установленной сверху батисферой, в которой прорезали амбразуру для малокалиберного орудия. Снаружи ходовая часть защищалась противоосколочной броней, за сферой располагался вспомогательный дизель для ее вращения, укрытый под кубическим кожухом. Иван ограничился тем, что легонько пнул массивное колесо на пневматике низкого давления, постучал по коробу и пробормотал себе под нос: - Машина для боевых действий в цеху... – он развернулся к бородачу и уже громче спросил. - Скажите, как вы представляете себе это на поле боя? Конструктор уже вдохнул побольше воздуха для достойной отповеди, но Константин, сохраняя прежнее бесстрастное выражение, остановил его коротким движением руки. - Господин Терентьев, - внушительно произнес монарх. – Вы сможете сказать все, что считаете нужным, завтра, на государственном Совете. Мы внимательно вас выслушаем. Теперь давайте посмотрим на эту технику уже под открытым небом… Изменено 18 марта, 2012 пользователем Аналитик Ссылка на комментарий
Damian Опубликовано 18 марта, 2012 #44 Поделиться Опубликовано 18 марта, 2012 2Аналитик "1919"http://samlib.ru/n/nikolaew_i_i/1919.shtml "Великая Война навсегда изменила историю. Она породила ХХ век - эпоху невиданного взлета и сокрушительных падений, время грандиозных открытий и не менее грандиозных катастроф. В крови и смерти, в крушении миллионов судеб создавался новый мир." Надо добавить что это и чьё. Новый фантастический роман Игоря Николаева и Евгения Белаша. Так? Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 18 марта, 2012 Автор #45 Поделиться Опубликовано 18 марта, 2012 2Damian Да, я забегался и забыл про ФИО. Спасибо :-)) Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 19 марта, 2012 Автор #46 Поделиться Опубликовано 19 марта, 2012 (изменено) глава 3 2/2 Обращаю внимание, что текст может показаться немного "неряшливым". Он еще не прошел самую конечную правку, я просто слишком замотался... А завтра будет новая глава, и текст окажется слишком объемным. <lj-cut> ____________________________________ Поскольку Константин определенно не был расположен общаться с ним немедленно, Иван не остался на продолжении демонстрации, а отправился восвояси, отдыхать и готовиться к завтрашнему дню. Терентьев полагал, что сейчас придется утрясать какие-то формальности, может быть даже заказывать номер в какой-нибудь гостинице, но всевидящая служба протокола уже все устроила. Попаданца перехватили у выхода, при вторичной проверке документов, и вежливо увлекли в специальный гостевой домик. Весь день Иван составлял Речь, точнее, раз за разом проговаривал и оттачивал то, что набросал по пути в Петроград. Когда, наконец, язык стал заплетаться, а мысли забуксовали, с ощутимым скрежетом цепляясь друг за друга в гудящей голове, он решил, что достаточно, тем более, что уже стемнело. Иван чувствовал себя очень скверно, так бывает, когда усталость накладывается на нервное напряжение – вроде и вымотан до предела, и сон бежит. Поворочавшись пару часов на роскошном кожаном диване, он решил, что заснуть сегодня уже не удастся. Задрапировавшись в простыню как римский патриций, Иван походил из комнаты в комнату, сделал себе кофе, прочитал заботливо припасенные обслугой газеты, снова сделал кофе, включил новостник, чтобы послушать ночные новости. Все как обычно – хозяйство, культура, немного рекламы новых товаров, что-то про моду и короткая сводка с фронта. Терентьев почесал затылок и неожиданно подумал, что он так и не поинтересовался – как здешние власти объяснили вторжение, как описали самих вторженцев? Поначалу, в самые тяжелые дни, ему было просто не до того – встречи и беседы со специалистами шли без перерыва. А затем он как-то вошел в плотный рабочий ритм и не заморачивался посторонними делами, да и новости не слушал – закрытые сводки контрразведки все равно были полнее. Для него злые нацисты были привычным злом – да, свастика другая, но суть та же. А ведь для местных это должно было быть сродни концу света… При том, что линия фронта, пусть даже остановившаяся, пролегла в опасной близости от Польши, а так же перечеркнула Венгрию и Румынию. Но почему тогда на улицах такая благость?.. Где карточки, очереди и прочие атрибуты священной войны? Непонятно. И главное – винить то некого, сам закопался по уши в рабочую текучку и семейное счастье, оставив за бортом общественную жизнь. Так он прослонялся почти всю ночь, то прочитывая страницу-другую «Недельного Обозрения» или «Известий», то ловя визографические передачи. Уже под утро, бесцельно крутя диск настройки, он поймал какую-то американскую станцию. Изображение мигало и двоилось, цвета смешивались, но звук оказался вполне приличным. С тягучим выговором, характерным для конфедератов, диктор подробно описывал новую систему «Эшелон», которую американцы намеревались развернуть в Атлантике для защиты от врагов и атаки конвоев. Высотные термопланы дальней радиолокации, ракетные батареи на тепловой подвеске, дирижабли с подвесными гиропланами, плавучие базы дозаправки и поддержки… Процесс сопровождался иллюстрациями в стиле комиксов – вражеская техника неизменно в черных тонах и с искаженными пропорциями, а смелые конфедераты все как один – широкоплечи и в открытых кабинах красивых машин. Иван нервно заходил по залу, при каждом проходе пиная диван. Умом они понимал, что ничего необычного здесь нет – при всей открытости и откровенности передачи, диктор не назвал ни одной технической характеристики, а рисунки были утрированы и стилизованы. И все же… По его представлению, сам факт развертывания такой системы следовало скрывать как тайну кощеевой смерти. Американцы… Впрочем, им виднее. Под бравурный марш рассказ про «Эшелон» закончился, экран заняла надпись «Поддержи ВВС - купи облигации оборонного займа!» и ниже, буквами поменьше – «Узнайте в своей мэрии о ближайшем пункте записи добровольцев». Терентьев выключил аппарат. Подходил назначенный час. Иван принял контрастный душ, частично вымывший из тела ноющую усталость и взбодривший разум. Пришло его время. Так же как у Империи не было «фиксированной» столицы, так же император обладал несколькими резиденциями, одинаково приспособленными для работы, на случай внеплановых поездок и оперативного решения вопросов. Все они в основном копировали главную, расположенную в Омске, но с разными нюансами и мелкими различиями. Петроградская отличалась отсутствием знаменитого деревянного кресла , зато вместо круглого деревянного стола здесь располагалось многогранное сооружение из стекла и тонких металлических ножек. Это изделие имперских стеклодувов три года назад заняло призовое место на Берлинской Ярмарке технических искусств, а после было торжественно преподнесено монарху. Фотографы очень любили снимать в петроградской резиденции, потому что искрящееся чудо выгодно смотрелось на фоне светлых деревянных панелей. Но Ивану стол сразу не понравился, за ним Терентьев чувствовал себя как будто перед огромным фасетчатым глазом насекомого, мерцающего всеми цветами радуги. Это отвлекало, кроме того, напоминало о том, что стол – ровесник его появления в этом мире. Вокруг стеклянной пластины разместились монарх, канцлер Империи, военный министр, председатель Союза Промышленников, а так же глава военной разведки и Лимасов – это те, кого Иван, так или иначе, знал лично. Помимо знакомых в совещании участвовали несколько военных в серо-зеленых армейских мундирах и синих морских кителях, судя по знакам различия – командиры уровня армий и флотов. Оставалось лишь одно свободное место, и Терентьев рассудил, что простой стул на роликах и с мягкой спинкой предназначен для него. Попаданец впервые оказался на таком расширенном собрании и не знал, как следует себя вести, а разъяснять ему протокол, похоже, никто не собирался. Иван вежливо произнес «Добрый день», стараясь, чтобы это прозвучало как можно более обезличенно, и на мгновение замялся, размышляя – можно ли сразу сесть или следует совершить еще что-нибудь ритуальное. Сомнения разрешил канцлер, то есть премьер-министр, если пользоваться привычными Терентьеву терминами. Седой благообразный старик с острым и не по возрасту живыми глазами молча указал на стул, ухитрившись совместить в одном коротком жесте вежливое указание и достаточное уважение. Не без некоторого усилия Иван переборол инстинктивное желание сесть на самый краешек и принял позу, которая в его представлении была достаточно раскована, но не переходила в вальяжность. Встал следующий вопрос – что делать дальше? Начинать речь или ждать некоего сигнала? Но от этой задачи его избавили. - Господа, прежде чем мы приступим к обсуждению практических вопросов, я предлагаю выслушать уважаемого коллегу и соратника, - сказал Константин, глядя словно сквозь Терентьева. – Насколько я понимаю, ему есть, что сказать, относительно наших… приготовлений. - Ваше Величество, - произнес председатель Союза Промышленников, высокий, дородный, словно сошедший с известного плаката 1900-х годов «Сталь. Уголь. Водород.». Буржуй смотрел на Ивана с плохо скрываемым недоброжелательством, поджав губы в кривой и брезгливой мине. – При всем уважении к Вам и почтенному собранию, я не совсем понимаю, какую роль исполняет здесь этот э-э-э… консультант. Он действительно был нам весьма э-э-э… полезен, но на своем уровне и до определенного момента. Мне нем кажется, что здесь он... на своем месте. К тому же… - И все же, мы его выслушаем, - ровным голосом произнес самодержец, и председатель мгновенно замолк. Он краснел и сопел, словно невысказанные слова распирали его изнутри, но переступить проведенную черту не осмелился. - Говорите, Иван Сергеевич, - сказал Константин. – Мы все во внимании. Терентьев встал, одернул пиджак, поправил галстук, сдвинутый узел неприятно уперся в кадык, как незатянутая удавка. Иван вновь потянулся к галстуку и осознал, что ведет себя как провинившийся работник на ковре у начальства. - Товарищи… - начал, было, он и умолк, заметив недоуменные взгляды, которыми обменялись присутствующие. – Господа, - поправился Терентьев. Во рту мгновенно пересохло, в голове звенела космическая пустота – вся заготовленная и тщательно отшлифованная речь испарилась, как капля воды на раскаленном металле. Он сжал кулаки, крепко, так крепко, что коротко остриженные ногти глубоко впились в кожу. Иван вспомнил сорок второй – не отдельные события, а само ощущение от того времени, будто развернул полотно сотканное из душевных нитей. И заговорил. Он отбросил выверенные формулировки и аналогии, потому что понял – здесь они бесполезны. Люди, сидящие перед ним, не понимают, что такое тотальная война на уничтожение. Они могут понять ее как некую сущность, как определение, как страницу учебника, но не в силах проникнуться истинным ужасом и безысходностью настоящей Войны. Той Войны, что страшным катком прошлась по его миру и его родине, принеся немыслимые разрушения стране, убив миллионы неповинных людей, навсегда изувечив души выживших. Несмотря на то, что Враг уже стоял на пороге, несмотря на поражения и отступления, они все еще не понимали, что в этом противоборстве сражаются не на территории, выгоды и контрибуции. С их точки зрения все было достаточно просто и описуемо – противник использовал преимущество внезапного удара и технического превосходства, добившись феноменальных результатов. Но всему приходит конец, в том числе и эксплуатации первичного успеха. Империя пережила тяжелый шок и понесла большие потери, но теперь ситуация переломлена. Враг так же потерял немало людей и техники, лишен серьезных подкреплений, он истощен и вынужден контролировать огромную территорию. Империя восстановит силы, накопит новые, и ответным ударом повергнет негодяев. Так они видят общую картину, и сейчас бесполезно апеллировать к цифрам и числам. Иван говорил короткими, отрывистыми фразами, отбросив политес и «господ», словно выплескивал из самой души мутный и страшный осадок, настоящий яд, который навсегда остался от его войны. Он старался, как мог, передать чувства человека, который уже все это видел и пережил. Сорок второй год… Облегчение от того, что – устояли, не сломались; восторженное ожидание победы весной - предвкушение, сплетенное с горчинкой скорби и памятью об ушедших; удивление и недоумение – после того как неожиданно прекратились победные сводки; горькое понимание того, что победа так же далека, как и год назад. Безмерная усталость, страх, тяжелое, свинцовое отчаяние при виде противника, который словно сказочное чудовище отращивал две новых головы взамен отсеченной. Он говорил минут десять, не больше, но когда произнес последнее слово, чувствовал себя так, будто только что снова пережил тот самый бой, в степях севернее Сталинграда. Безмерная, запредельная усталость, полное опустошение и пустота в душе. - Они не побеждены, - тихо произнес Иван. – Они остановлены, понесли потери и все такое, это да. Но они не повержены, не обольщайтесь. Вы хотите наступать весной, я знаю это. Это ошибка. Не повторяйте наших ошибок, умоляю. В зале воцарилась тишина. Терентьев сел, почти рухнул на стул, опустив руки. В голове билась одна-единственная мысль, которую он когда-то услышал в постороннем разговоре: «Я сделал все, что в человеческих силах. Кто может – пусть сделает больше». В зале воцарилась тишина, гробовая, могильная. Казалось, пролети муха – и шелест ее крыльев отзовется громом. Промышленник открыл, было, рот, но смолчал. Лимасов поглаживал выбритый подбородок, уставившись куда-то в прозрачную панель стола. Командиры в мундирах переглядывались с некоторой растерянностью. Константин сидел неподвижно, как изваяние, положив локти на стол, сложив пальцы в замок. Наконец, один из присутствующих заговорил. - Вы позволите? – вежливо вопросил Устин Корчевский, начальник Главного Управления Генерального Штаба Империи, шеф военной разведки. - Да, - разрешил самодержец. - Иван Сергеевич… - начал Корчевский, очень серьезно, положив перед собой руки с долинными узловатыми пальцами, как пожилой клерк за конторой. – Вы хорошо сказали, и мы вас поняли. Но, поймите и вы нас… Что вы предлагаете? Какая у вас альтернатива? Иван рывком поднял опущенную голову, на лице его отразилась такая буря эмоций, что все вздрогнули. - Подождите, голубчик, подождите, - Корчевский поднял узкую ладонь в останавливающем жесте. – Я понимаю, вы предлагаете отказаться от наступления. Думаю, учитывая все предшествующее, можно говорить с вами о нем открыто. Да, на рубеж мая-июня мы планируем большую наступательную операцию, которая должна сокрушить «семерок» или, по крайней мере, подорвать их обороноспособность. Вы порицаете нас за него, сравнивая с катастрофой вашего мира в аналогичных обстоятельствах. Но скажите, а была ли альтернатива у господина… товарища Джугашвили на тот момент? Что он мог сделать? Ждать, копить резервы, выравнивать баланс? Но ведь очевидно, что Гитлер не стал бы этого ждать. Промедли ваш Союз, и Рейх снова перешел бы в наступление, снова захватил бы инициативу, там, где посчитал нужным. Ту кампанию Джугашвили-Сталин и Советская Россия начали авантюрно и проиграли. Но и замена, по сути, была лишь одна – дождаться новой атаки и снова вести оборонительные бои в стиле сорок первого года. Иван обхватил голову руками, сказать ему было нечего. - Да, мы очень внимательно изучали вашу историю, - все с той же мягкой настойчивостью продолжил Корчевский, поправив пенсне. – И хорошо видим аналогии. Но избежать их мы не можем. Единственная альтернатива – строить эшелонированную оборону от Балтики до Черного моря. А мы ведь с вами прекрасно понимаем, что они ее все равно пробьют. Мы смогли остановить врага, потому что его силы были распылены по трем направлениям. А что будет теперь? Поймите, у нас нет выбора – только атаковать, как только доведем наши войска до потребного состояния. И молиться, чтобы наши враги не начали раньше. - Я был на полигоне вчера, - глухо отозвался Иван. – Я видел вашу технику. Вы не готовитесь. - Да что вы себе!.. – возопил, не выдержав, промышленник. Император лишь взглянул на него, и буржуин сдулся, как футбольный мяч с открытым клапаном. Корчевский немного помолчал, перебирая пальцами. - Скажите, а сколько лет вы делали свои... танки? – наконец спросил он у Терентьева. – Насколько я помню… - старик в пенсне наморщил лоб, припоминая. – Примерно пять лет, чтобы перейти от колесно-гусеничных машин к «оружию победы», которое размолотило вражеский… «зверинец». И это с учетом всего предшествующего опыта. Неужели вы думали, что мы можем пройти ваш путь за три месяца? Действительно думали? Иван молчал. - В любом случае основной ударной силой нашей операции останутся все те же броневики, ведь даже если бы мы могли в точности воспроизвести ваши образцы сорок пятого года – нам не на чем их делать. У Империи нет производственных мощностей для такой специализированной техники. Нужны новые заводы, новые станки, инженеры и специалисты – они не появляются волшебным образом за считанные недели. - Но вы ведь можете как-то напрячь силы, ввести мобилизационный режим, - с тоскливой безнадежностью вымолвил Терентьев. – Я иду по Москве и не вижу воюющей страны, которая напрягает все силы в борьбе! Заводы можно и нужно построить, станки так же можно сделать. Так делайте же! Война – это мобилизация! - Голубчик, – почти отеческим тоном ответил Корчевский. – А зачем? Иван замер с полуоткрытым ртом – воплощенное изумление и шок. - По нашим подсчетам, вражеская группировка в Западной Европе насчитывает около миллиона, - рассуждал военный. – Это потолок, мы специально считали по завышенным данным. Из них из них минимум четверть заняты поддержанием порядка и контроля на оккупированных территориях. Таким образом, общая вражеская группировка в самом лучшем для них случае будет составлять около семисот тысяч человек. Примерно триста тысяч – ударный кулак - «семерки», они перевезли немало живой силы и восполнили потери, но в технике просели. Британия выбрала запас военной силы дочиста, новых солдат им брать неоткуда. Пришельцы же полностью зависимы от своего портала, который, как мы уже знаем, работает циклично, с промежутками между пиковыми возможностями примерно в три года. Между этими пиками канал очень узок и не допускает масштабных переносов, или как это у них выглядит... Если учесть, что теперь в войну активно вступают американцы, к весне мы будем достаточно сильны, чтобы мериться силами на равных. - На равных… - повторил Терентьев, с хриплым, лающим смешком. - Да, на равных, - строго повторил Корчевский. – Они опытны, сильны и прекрасно вооружены. Но врагов мало, и они отрезаны от подкреплений. А нас много, и будет еще больше. И мы готовим удар, которого они не ждут, по коммуникациям. Через две недели после начала нашего наступления они останутся без топлива и боеприпасов, это нивелирует качественное превосходство. Поэтому победа будет за нами. - Позвольте... - со своего места поднялся человек в полувоенной форме с нашивкой «СПП» - Иван уже знал эту аббревиатуру, «Союз патриотических промышленников» занял заметное место в газетах, - Господин Терентьев... или, как ему, наверное, привычнее, товарищ Терентьев, видимо, очень уж испугался... СППшник наткнулся на взгляд Константина и замолчал так резко, как будто ему выключили звук. - Я бы не советовал, - веско произнес император, - Называть господина Терентьева трусом. И его пессимизм имеет под собой очень весомые основания. Монарх задумался, чуть прищурив глаза, в этот момент он больше всего походил на задумавшегося льва. Наконец, от слегка качнул головой, словно прогоняя сомнения. - Однако, - вымолвил он. - Я склоняюсь к мысли, что наша ситуация значительно отличается от той, что была описана нам коллегой из советского мира. И отличается в лучшую сторону. По общему комплексу условий мы находимся в гораздо более выгодном положении, а противник лишен главного – устойчивой базы и притока свежих сил. Поэтому я смотрю в будущее с оптимизмом. Терентьев горько усмехнулся, болезненно кривя губы. - Боюсь, я больше не могу повторить вам то, что сказал в нашу первую встречу, - чеканя каждый слог, сказал попаданец. – Про победу и цену. - Я разрешаю вам удалиться, - холодно произнес император. Изменено 19 марта, 2012 пользователем Аналитик Ссылка на комментарий
Цудрейтер Опубликовано 20 марта, 2012 #47 Поделиться Опубликовано 20 марта, 2012 2Аналитик Как ты Терентьева причесал, прямо по Исаеву. Ну да понятно, что наступление скорее всего захлебнется, а что остается делать? на всякий случай, помня о том, что непричесано, но все-же: Они остановлены, понесли потери и все такое "все такое" это новояз и именно поэтому ты его можешь не заметить при правке. А надо бы убрать, Терентьев до этого выражения в нашем мире не дожил. Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 20 марта, 2012 Автор #48 Поделиться Опубликовано 20 марта, 2012 2Цудрейтер Пасиба, исправлю. Сам сомневался... Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 21 марта, 2012 Автор #49 Поделиться Опубликовано 21 марта, 2012 глава 4 Некоторое предисловие, в свете развития медицинской темы. Медицина «мира воды» реконструирована как медицина нашего мира при некотором опережении в общебиологических знаниях, некотором отставании в электронике и полном отсутствии кровавого опыта Мировых войн (Великая война того мира - это вообще заря антисептики, и многие вопросы, поднятые после Первой Мировой, в особенности - шока и биологии загрязненной раны, остаются «вопросами второго ряда»). Организация военной медицины, в общем и целом, соответствует 1913 году. Николай Иванович Пирогов регулярно упоминается в книге, но слишком велик для сноски, так что очень кратко пишу о нем здесь. Один из величайших врачей XIX века, основоположник военно-полевой хирургии (и автор самого термина), основоположник топографической анатомии, впервые в мире произвел наркоз в полевых условиях, применил гипсовые повязки, изобрел остеопластическую операцию, изобрел медицинскую сортировку и так далее, и так далее. Практически все упомянутые медицинские казусы имеют документированные прототипы. Все выдающиеся хирурги, упомянутые в тексте - реальные личности, некоторым из них смещена дата рождения. Впрочем, биографии Вишневских, как и Юдина, подверглись весьма значительным изменениям (в реальности Юдин служил военным хирургом в Первую Мировую, был контужен). Пикировка великих хирургов взята из реальности, некоторые взаимные обвинения процитированы дословно. Система сбора и хранения крови в масштабах государства, насколько мне известно, к началу Второй Мировой существовала только в СССР. /А.Поволоцкий/ ____________________________________ Переход от пятигорской осени к московской зиме оказался довольно неприятным. После перемены климатического пояса у Поволоцкого заболела голова, и ощутимо запрыгало давление. Добавились и бытовые неурядицы – автопоезд, экраноплан, снова автопоезд от аэропорта и, наконец, метробус. В его удобном вагоне-прицепе, после глотка настоянного на травах коньяка, медик даже задремал, ему снился все тот же госпиталь, только молодой хирург, по-плотницки поплевав на руки, тянулся что-то делать в ране голыми нестерильными руками, объясняя, что все великие хирурги так делают, когда никто не смотрит. Когда Зимников без церемоний ткнул его под ребро, Поволоцкий встрепенулся и, спросонья, чуть было не ответил хорошей затрещиной. Майор ухмыльнулся и махнул своим пиратским крюком, дескать, на выход. Метробус звонко просигналил и двинулся дальше, хирург проводил взглядом вереницу вагончиков, пока алые габаритные огни не скрылись за дальним поворотом. Подсвеченная скрытыми лампами стеклянная призма остановки была почти пуста, лишь пара припозднившихся пассажиров ожидала свой маршрут. - Глянь на карту, - предложил Зимников. – Мне как-то не хватается. Поволоцкий развернул небольшой лист с нарисованными от руки стрелочками, в очередной раз понадеявшись, что по телефону все понял правильно. Судя по схеме, им следовало пройти примерно километр по жилой застройке. - Вон туда, - указал он. - Пешком или поймаем что-нибудь? – уточнил для порядка, впрочем, не сомневаясь в ответе. Зимников буркнул что-то про ленивых докторишек и бодро потрусил в указанном направлении, на ходу приподнимая крюками воротник пальто – было зябко и ветрено. - Догоняй, - проворчал он через плечо. Первые три месяца войны в крупных городах соблюдали светомаскировку, но после того, как заработала новая система дальнего оповещения, постоянное затемнение отменили. Теперь свет отключали при обнаружении вражеских бомбардировщиков, но на Москву налетов не случалось с сентября – враги прекратили террор населения, полностью сосредоточившись на промышленных центрах и транспортных узлах. А в декабре свернули и их. Вечер был достаточно поздний, но многие окна светились уютным домашним светом. Редкие прохожие вежливо приподнимали шляпы, хирург отвечал тем же, майор ограничивался кивком, засовывая руки поглубже в карманы, показывать лишний раз увечье он не хотел. - Барнумбург… - пробормотал себе под нос Зимников, когда они проходили мимо детской площадки, занесенной снегом. Небольшая статуя веселого гномика хитро щурилась из-под белой снежной шапки, далеко выставив красный нос. - В ад и обратно, - в тон ему отозвался Повлоцкий. Этот короткий диалог ничего не сказал бы стороннему наблюдателю, но стал вполне исчерпывающим и осмысленным для обоих собеседников. Вольный город Барнумбург, самый ухоженный и зеленый город Западной Европы. Его больше нет, стерт с лица после двух жестоких сражений, в одном из которых принял участие батальон Зимникова и хирург Повлоцкий. Барнумбург тоже был красив и уютен… «И лишь волки выли на развалинах», - вспомнились медику строки из учебника истории, а может быть литературы. Волки не волки, а если верить глухим слухам, в Барнуме действительно не осталось никого, кроме безумцев и сектантов – «семерки» кропотливо «зачистили» опору плутократии и сборище нечистых расовых типов. Где-то вдали заквакал клаксон паромобиля, и Поволоцкий вздрогнул – отразившись между стенами домов, звук принял замогильное звучание, словно голодный призрак провыл в бессильной злобе к живым. На секунду все вокруг показалось нереальным, словно хитро наведенный морок закрыл людям глаза. Казалось, моргни - и сквозь завесу фата-морганы проступит жуткая реальность – обугленные деревья, развалины домов с пустыми глазницами выбитых окон, серый от копоти и пепла снег. Хирург поежился и прибавил шаг, отгоняя непрошеные видения. - Пришли, вроде, - сказал Зимников, задрав голову и всматриваясь в высокое здание. – Хороший домик, старая постройка, из кирпича. Дорого, зато на века. - Да, пришли, - отозвался Поволоцкий, стягивая перчатки. *** - Ну что же, господа, думаю, представляться нам не надо, все так или иначе друг друга знают, - произнес профессор Черновский. Зимников молча стоял, можно было бы сказать, что он нервно потирал руки, но поскольку рук у майора не было, то металл скреб по металлу с тихим и противным скрипом. - Значит, вот ты какой… - тихо проговорил Петр Захарович, вглядываясь в лицо Терентьева с болезненным любопытством. – Значит, это ты их всех убил… Иван промолчал, лишь судорожная гримаса на мгновение скользнула по его лицу – словно туманный силуэт в глубине моря. Он хотел было что-то сказать, но не стал, лишь склонил голову. - Это ты… - повторил Зимников надтреснутым голосом. – Мы прошли по всей Африке, Азии и Индии, пережили мост у Саарлуи… А тех кто остался, ты погубил у Рюгена… Не сам, конечно, но остались они там из-за тебя. - Можно сказать, что так, - глухо произнес Терентьев. – Я не просил вытаскивать меня. И у меня были причины остаться. - Да, больная совесть… Таланов рассказал мне. Но это все равно из-за тебя, хотел ты или нет. Терентьев выпрямился и развел руки в молчаливом жесте, словно к чему-то приглашая. Мгновение Зимников думал, а затем резким точным жестом ударил Ивана в солнечное сплетение концом крюка. Попаданец с сиплым хрипом согнулся, жадно хватая воздух открытым ртом, Поволоцкий быстро шагнул к нему и подержал, не давая упасть навзничь. Майор прислонился к стене, перед глазами роились черные мухи боли – удар отдался в изувеченную руку. - Надеюсь, ты того стоил, - через силу проговорил Зимников. - Все, хватит! – неожиданно резко и громко рявкнул щуплый Черновский. – Не для драки собрались! Терентьев с трудом поднялся, опираясь на плечо медика. - Закрыли вопрос? – хрипло спросил он у Зимникова. - Д-да, - с видимым усилием вымолвил тот, все еще опасаясь отлипнуть от надежной стены. - Тогда прошу в дом, нечего в прихожей объясняться, - предложил Иван, все еще шумно дыша, взъерошенный как воробей - удар у аэродесантника был поставлен на славу. – Польты на вешалку и здесь разуваются. Квартира у Терентьева была уютная, с одной большой залой и небольшими комнатками, окружающими ее. Чистая и ухоженная, понимающий человек с первого взгляда определял, что это не холостяцкая берлога. Присутствие женщины и ее заботливых рук читалось во всем – в симпатичной стеклянной зверушке на книжной полке, в вязаных салфетках, заботливо положенных на спинки кресел и даже в сервизе с цветочками, укрытым за стеклом большого буфета. - Жена? – лаконично спросил Зимников. - Да, - так же кратко ответил Иван. – Она в гостях. - Ясно… Сдвинули кресла. Разместились по сторонам темно-коричневого, почти черного от времени стола – хозяева квартиры определенно предпочитали старые, солидные предметы обстановки. Терентьев и Черновский – ожидавшие, Поволоцкий и Зимников – новоприбывшие. Молчание затягивалось, понемногу становясь тягостным, никто не спешил начинать первым. - Ладно, к делу, - решился, наконец, Черновский. – Позвольте полюбопытствовать, господа военные, как добрались? - С разрешения медикусов, - исчерпывающе пояснил Зимников. – На пару дней. - Тогда не будем тратить время, - решительно сказал профессор. – Вы хотели встретиться с тем, кто может выслушать и, быть может, помочь. Приложили немало усилий, подняли старые связи. Мы здесь и слушаем. Говорите. - Бумаги… - начал было Поволоцкий, но Зимников жестом остановил его. - Давай сначала на словах, объясни суть проблемы, - предложил майор. - Проблема… - хирург задумался, еще раз кратко оценивая свои соображения, формулируя мысли. Его не торопили, терпеливо ожидая. - Проблема начинается с того, что на дивизию, то есть на 15.000 человек, нам нужно по абсолютному минимуму 25 врачей, из них 14 хирургов. Этих специалистов просто нет. Некомплект медиков чудовищный. А те, что есть – хронически не справляются со своей работой. Мы все думали, что умеем лечить раненых, а как оказалось – ни хрена!.. Мерцал неярким синеватым светом пятиламповый светильник под потолком, людские силуэты мутными пятнами отражались в полированной столешнице. Александр говорил, неспешно, четко, иногда умолкая, чтобы обдумать следующую фразу, временами возвращаясь и раскрывая иную проблему с новой стороны. Беда военной медицины Империи, да пожалуй, и всех стран этой вселенной, происходила из долгого мира и относительного достатка. Девятнадцатый век стал эпохой непрерывной, безжалостной схватки, то выпускающей из цепких лап страны и народы, то снова затягивающей обратно. Финальным аккордом битвы, казавшейся бесконечной, стала Мировая война 1870-х, подорвавшая могущество Британии, возвысившая Североамериканскую Конфедерацию и Объединенную Германию. Свирепая бойня, поправшая все законы, человеческие и божеские, подвела великие державы к самому краю бездны, показав воочию крах цивилизации и закат культуры. Узрев эту тонкую грань, люди в ужасе отшатнулись, а индустриальная, тотальная война ушла в прошлое, став темой героических эпосов, книг и кинографических картин. Практическим следствием этого переворота для военной медицины стал длительный застой, медленное развитие под сенью заветов легендарного Пирогова. Какие бы конфликты не бушевали между большим игроками на мировой шахматной доске, в них никогда не было столько раненых, с которыми не могли бы справиться удобные, тщательно оборудованные операционные, принимающие и своих, и вражеских бойцов. В итоге, в авгу4сте уходящего года, на тщательно взращенную, утонченную и хрупкую систему элитарной помощи обрушилась всей чудовищной тушей грязная, кровавая, скрежещущая шестеренками мясорубка индустриальной войны, войны беспощадной и тотальной. Немногочисленные профессионалы, которые десятилетиями постигали таинства исцеления раненых, в одночасье оказались приставлены к настоящему конвейеру смерти, беспрерывно забрасывающего их многими тысяч раненых и умирающих. Доведенная до совершенства система девятнадцатого века столкнулась с отлаженной военной машиной середины века двадцатого и сломалась. Но подлинная трагедия заключалась в том, что мало кто это понял. - Берем простой пример, - рассказывал хирург. – Так называемый «первичный шов», который накладывается на рану. Раньше – все в порядке, больной под постоянным наблюдением и уверенно идет к выздоровлению. Теперь, при диком завале всего медперсонала, тот же первичный шов через три дня обычно дает нагноение, в лучшем случае успеваем снять швы, чистим заново. Десять процентов гангрены считаются очень хорошим показателем. Огромное количество инвалидов, негодных к службе, причем необязательно ампутация - кистевые и суставные контрактуры – этого достаточно. В лучшем случае нестроевая. Результат – страшнее, чем ужасно, чуть ли не каждый второй раненый выходит из госпиталя негодным к службе – это норма Мировой войны, которую мы воспроизводим через восемьдесят лет. Море гнойных ран, восемь из десяти гангренозных в строй уже не возвращаются - ампутации или смерть, а выжившим нужен минимум полугодовой отпуск для восстановления здоровья. Раненых косит «группа четырех» , на фронте я снова увидел то, о чем читал в старых учебниках - тканерасплавляющую форму гангрены, когда мышца простой марлей стирается до голой кости. Черт подери, главной проблемой всегда было уберечь раненого от сепсиса, а теперь нам хотя бы дотянуть раненого до прихода злого микроба – это уже удача! - Пенициллином их? – вдруг спросил Терентьев. – У вас есть антибиотики? - Антибиотики? Не слышал такого термина. Какая-то разновидность антисептики? – Повлоцкий на мгновение замолк напряженно вспоминая. - Пенициллин, пенициллин... черт, знакомое же слово... Надо записать, где то я его слышал. - Запишем, - сумрачно произнес Черновский. – Давайте дальше. - Следующая беда, точнее, предшествующая всему – поздний вынос. У нас выбит почти весь санитарный состав – они по привычке открыто вытаскивали раненых из боя. Почти нет транспорта – машины с красным крестом – первоочередная мишень для тварей. Госпитали приходится отодвигать подальше в тыл, и в среднем пациент доставляется на операционный стол через шесть-семь часов после ранения, носильщиками. Учитывая специфику военных ранений – минимум для десяти процентов это уже слишком поздно. Еще одна беда, с которой раньше просто не сталкивались – поток ожоговых. Огнеметы, зажигательные снаряды и бомбы, их адская химия, которая не столько травит, сколько поджигает, экипажи броневиков. Мы можем помочь на нормальном квалифицированном уровне едва ли двадцати процентам, остальным – только перевязки и помолиться. В ожоговом центре имени Спасокукоцкого носилки даже в коридорах! Исход стандартный - плазмопотеря, сгущение крови, интоксикация, отказ почек - и в могилу. - Банки крови? – снова спросил Терентьев. - А что это? – задал встречный вопрос хирург. – Хранилища? Иван задумался. - Ну, это … где хранят консервированную кровь, - попаданец внезапно понял, что ничего не знает о военной медицине своего родного мира. Он был тяжело ранен, долго лечился, но чем и как его лечили – совершенно не представляет, - Доноры сдают, ее потом везут на фронт... в бутылках... - Иван вдруг стал ужасно похож на студента, заваливающего экзамен. Он морщил лоб в безуспешных попытках вспомнить детали, раньше общеизвестные и маловажные, а ныне - бесценные. Теперь задумался Поволоцкий. - Цитратное консервирование в массовых масштабах... Нет, у нас такого нет, - сообщил он. – Слишком расточительно - две недели держать, затем выливать, не пойдет. Ведь всегда есть доноры, добровольцы - родственники или за вознаграждение, в достаточном количестве. В смысле, были. Он закашлялся, прикрывая ладонью пересохший рот. Иван молча сходил на кухню и через минуту вернулся, сжимая в одной руке большой графин с водой, а в другой кружку. Кружка прошла по кругу – все словно только сейчас обратили внимание на жажду, поглощенные устрашающим в своей простоте рассказом. - Я попробовал подсчитать - сколько нам нужно врачей для системы сбора крови, - говорил дальше хирург. - Сотни тысяч литров крови! Полноценный кровезаменитель создать невозможно, ибо субстанция уникальна! В конце сентября у нас в спокойный день на фронте было три тысячи раненых. Для трех тысяч нужна хотя бы тысяча доноров. В сутки! А сдавать кровь можно не чаще трех раз в год. - Еще противошоковые растворы у нас были... Сельцовского, и этого … как его... Амбарцумяна... нет... Фамилия армянская ... - Противошоковых растворов тоже нет, потому что шок толком не исследован. Его описал Пирогов, но нет понимания массовости и опасности. В тот момент первоочередными были чисто практические повреждения и антисептика, на фоне триумфа техники и медицины факт шока не поймался. А сейчас эта дрянь косит раненых почище гангрены, мы примерно представляем его механику, но не знаем, как с ним толком бороться. У нас только основных теорий шока десятка полтора ! - Я не занимался проблемой специально, наше ведомство больше занято на экономике, - сказал Черновский. – Но в принципе представляю себе размах и масштаб проблемы, пусть и не так детально. Но насколько я знаю, считается, что все эти проблемы преодолимы? Почему вы так бьете тревогу? - У меня ситуация уникальная, - печально усмехнулся Поволоцкий. – Я хирург, но нетрудоспособный, то есть я вижу ситуацию как специалист, но не зашиваюсь в госпиталях, могу смотреть со стороны. И вижу я очень скверное. Поволоцкий склонился вперед, оперся локтями о крышку стола и сложил пальцы в замок, оперевшись на них грудью. - Я видел дивизию на формировании, в которой было восемь врачей - гинеколог, педиатр, два детских ЛОРа и один, прости господи, «медик» из страховой компании. Да если бы они все были хирургами, таких только на батальоны в дивизии нужно девять. Если сейчас распотрошить все медучреждения в стране и всех врачей отправить в армию, их все равно не хватит, а через три года медицины у нас не будет. Если начать усиливать мединституты, то через те же три года будет весомый эффект, но мы до него уже не доживем. - Булавки… - задумчиво пробормотал Иван. - Что? – не понял Поволоцкий. - Булавки, - повторил Терентьев. – Я как-то, лет десять назад говорил с одним мужичком, обсуждали, как поднимали в эвакуации промышленность. Каким образом можно наладить производство сложной техники, когда нужных кадров, квалифицированных рабочих нет. Не «мало», а вообще нет. Он мне и привел пример с булавками. Дескать, вот нужны тебе обычные булавки. У буржуинов одну такую в два приема делают два обученных высококвалифицированных работника, а у тебя их нет. Тогда ты дробишь всю процедуру на самые простые действия, каждое из которых может делать любой, независимо от опыта и знаний - согнуть здесь, стукнул молотком там, передал дальше. В итоге одну булавку делают за шесть операций шесть-восемь человек вместо двух, и продукт получается так себе по качеству, но все же – делают! Только надо четко вбить каждому в голову – что нужно делать, и никакой самодеятельности, кроме одобренной начальством рацухи. Но для медицины это, наверное, не годится… - К сожалению, не годится, такое проходит только для наложения повязок, - подтвердил Поволоцкий. – Надо как-то концептуально решать беду, но я не могу ни к кому достучаться. Проблему отсутствия кадров видят все, но внизу ее считают ... - хирург щелкнул пальцами, подбирая нужное слово. - Локальной в пространстве, а наверху - во времени. Каждый начальник санитарного отдела дивизии уверен, что где-то там, за горизонтом, лежат штабелями запасные хирурги, и только по недоразумению к нему не попадают. А в ставке... как я понимаю, они оглушены недостатком врачей везде, судорожно латают дыры, организуют двухнедельные курсы переподготовки, в последний день снимают и отправляют в войска преподавателя... и все им кажется, что еще одно усилие - и все получится... В дополнение ко всему сейчас у нас некая эйфория – противник застопорился, интенсивность боевых действий упала почти до нуля, удалось как-то раскидать первоочередные задачи. Но я не верю, что поганцы самоубились о нашу стальную стену. Они начнут снова, соберутся с силами, и мясорубка закрутится вновь, с тем же результатом. Думал, вы поможете? - Нет, не поможем, – покрутил головой Черновский. – Точнее, вряд ли поможем… Как раз вчера наш коллега, - он взглянул на Ивана. – Попытался поднять в высших сферах сходную проблему. Но не очень успешно. Не думаю, что у вас получится лучше. Эйфория… - профессор прищелкнул пальцами, словно копируя недавний жест медика. – Очень точное слово. Даже если бы я смог устроить вам встречу с Его Величеством, что вы ему предложите? Рецептов то у вас нет. Это не булавки делать… - Булавки… - в сердцах изрек хирург, вставая из-за стола. – Черт бы побрал!.. Он нервно заходил по комнате, с хрустом ломая пальцы, и неожиданно остановился. С полминуты Поволоцкий раскачивался на месте, сложив руки на груди, так, словно желая запереть в сердце неожиданные мысли. Его лоб прорезала глубокая вертикальная морщина, а взгляд устремился куда-то в окно, в безлунную ночь. Черновский с любопытством наблюдал за медиком, Иван кривил брови, проводя пальцами по краю стола, по краю стакана, словно стыдясь собственной беспомощности и бессилия. Зимников тихонько постукивал крюками друг о друга, будто отбивая темп. - Булавки… - прошептал хирург, но теперь в его голосе явственно звучало едва ли не благоговение. – Ну, конечно же… Иван, вы великий человек, даже в чем-то гений. Нет, не вы… те, кто так придумал с той… эвакуацией. Дробление операций, строгая функциональность и четкая регламентация. Боже, как это просто!.. И как сложно это будет воплотить… Он хлопнул в ладоши с такой силой, что хлопок прозвучал как пушечный выстрел, как будто ловя убегающую догадку. - Вот у нас четыре стола... и четыре бригады хирургов... Раненого нужно раздеть, обмыть, наркотизировать... потом операция... потом наложить повязки, одеть, и в палату... Но ведь можно и по-другому. Одна хирургическая бригада — на три стола. Готовить и перевязывать может и санитар. Наркотизировать... один опытный наркотизатор и четыре обученных фельдшера... да этому, в конце концов, и священника можно обучить ... А бригада переходит от стола к столу, занимаясь только своей работой. Раза в полтора производительность поднимется. Трое суток в таком ритме работать можно , а за трое суток такого потока дивизия все равно истощится... Но, черт побери, это еще не система, чего-то не хватает, вот-вот, где-то рядом… Три человека, сидящих за столом, замерли в гробовой тишине, как будто бешеная работа мысли Поволоцкого уподобилась бабочке, которую можно было спугнуть случайным словом, неосторожным жестом. Они не ведали, что происходит – пока не ведали – но неким шестым чувством, волшебным озарением понимали, что здесь и сейчас, в собрании случайных, в общем-то, людей случилось нечто невероятно важное. Что-то великое и… замечательное. ____________________________________ "Контрактуры" - ограничения подвижности. «Группа четырех» - четыре вида анаэробных микробов, вызывающих гангрену "Наркотизатор" - предвоенная терминология. В те времена не было врачей-анестезиологов (как специальности), а было понятие «врач-наркотизатор», это роль при операции. Т. е. один и тот же врач при операции может быть оператором, ассистентом или наркотизатором. Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 24 марта, 2012 Автор #50 Поделиться Опубликовано 24 марта, 2012 глава 5 ____________________________________ Монарх может очень многое, почти все, что не запрещено законами физики. Достаточно вызвать секретаря – и любое желание исполнится, от изменения меню обеда до внезапной поездки на край света. Императору не нужно знать, сколько денег у него в бумажнике, не нужно планировать семейный бюджет и складывать копейку к копейке. Его нельзя купить, потому что ни один злодейский наймит не сможет предложить больше, чем уже есть у государя – целая империя со всеми ее богатствами. Одного росчерка пера самодержца достаточно, чтобы решить вопрос войны и мира, привести в движении миллионы людей и миллиарды рублей. Как говорила Ольга Спокойная, достаточно постучать карандашом по столу в Омске, чтобы тревожно завыли сирены в Скапа-Флоу . Все имеет свою цену, и это отнюдь не красивый оборот, вложенный авторами бульварных книг в уста своих персонажей. Очень многие честолюбцы начинали свой путь наверх в поисках богатства, могущества и мирской славы, но чем выше карабкались, тем тяжелее становилось осознание простой истины – кому многое дано, с того и спросится. Спросится Ответственностью и Долгом. Монарх может все… и почти ничего. Если, конечно, он настоящий правитель, а не временщик. Константин дочитал последний лист и отложил его в сторону, на вершину увесистой стопки – только первоочередное и сверхважное. Давно, очень давно, еще в детстве, его захватил образ испанского короля Филиппа Второго. «В марте 1571, например, король получил более 1250 личных петиций, в среднем более 40 в день. В период от августа 1583 года до декабря 1584 — около 16 000 петиций, более 30 в день. Плюс он читал и правил исходящие письма, подписывал каждый приказ. В один день, по словам короля, его чтения и подписи ожидали около 400 бумаг. В 1580е годы по словам венецианского посла Филипп в некоторые дни перерабатывал около 2000 различных бумаг. Периодически он сам ужасался объёму работы и писал тому, кто полностью его понимал, личному секретарю: «Передо мной лежат 100 000 бумаг...». Тогда это казалось маленькому Косте обычным литературным преувеличением, гиперболой, подчеркивающей работоспособность и ответственность великого короля. Теперь, много лет спустя, эти воспоминания вызывали только горькую усмешку - несколько сотен неотложных дел стали ежедневной каторгой, настолько привычной, что и каторгой то уже не назовешь. Константин бегло просмотрел очередной отчет, на этот раз от петроградских двигателистов. Реактивная тяга упорно не давалась имперским конструкторам, впрочем, американским тоже. В отличие от ракет, реактивный двигатель строился вокруг турбины, бешено вращающейся в потоке пламени. Жаропрочные и жаростойкие металлы, способные выдержать такие температуры, Империя производила в ничтожных количествах, для штучных образцов, наподобие реакторных корпусов. И даже сделав все потребные детали, собрать их в единый рабочий механизм – не получалось. Самый многообещающий прототип проработал целых 25 секунд и красиво взорвался после выгорания одной из лопаток турбины. Керамика была устойчивее, но ее применение требовало полностью переработать схему. В итоге, смелые планы сделать свой реактивный самолет отодвигались в весьма нескорое будущее. Хорошо хоть с созданием винтовой авиации дела обстояли лучше. Первые образцы тяжелого бомбардировщика, буквально «перепиленного» из экраноплана типа «летающее крыло», завершались с многообещающим результатом. План создания специального бомбардировочного дивизиона для атаки коммуникаций противника понемногу обретал реальность. Если сохранить прежний темп, к концу мая удастся собрать примерно пятнадцать машин и в решающий момент преподнести неприятный сюрприз конвоям «семерок». Пятнадцать машин, которые собираются вручную и стоят дороже собственного веса в золоте. Механорганизатор на углу стола негромко звякнул и с тихим щелчком перекинул очередную карточку. Константин скользнул по ней взглядом, вспоминая – что идет следующим номером в списке дел. Да, важная встреча, пусть и неформальная. В таких «посиделках» зачастую принимаются куда более значимые решения, нежели на помпезных и насквозь официальных церемониях. Собственно, серьезные вопросы главным образом так и решаются – тихо, без лишней помпезности и ненужных свидетелей. В дверь постучали и выждав мгновение, открыли. Незаметный человек в незаметном костюме вкатил столик на колесиках, похожий на сервировочный. Несколько неуловимых движений, и у окна кабинета возник крошечный оазис восточной культуры – низкий стол, букет хризантем, простой фарфоровый чайник на электрическом подогревателе, стилизованном под бамбуковую циновку. И две крошечные чашки в бело-красной цветовой гамме. Произведя все необходимые манипуляции, незаметный человек легким поклоном обозначил конец действа и испарился, подобно струйке пара из чайного носика – по крайней мере, такое создавалось впечатление от его ухода. Прибыл гость. Господин Ду Веймин, председатель «Трехстороннего экономического объединения», был очень похож на игрушку-болванчика – низенький, шарообразный, кивающий через слово и с вечной улыбкой на лице. Учитывая, что одевался он по моде минувшего века – темные тона, белая сорочка с высоким стоячим воротником и узкий галстук, охватывающий шею подобно удавке, общее впечатление получалось почти карикатурным. Словно китаец-слуга, сошедший со страниц приключенческого романа рубежа веков. Образ был столь отточен, столь закончен, что регулярно вводил в заблуждение даже сильных мира сего, хорошо осведомленных о долгом пути, который проделал нищий сирота из Нанкина, поднявшийся до лидера экономического союза Китая, Японии и Австралии. Тот факт, что даже закоренелые шовинисты японцы приняли главенство китайца, о многом говорил понимающему человеку. - Приветствую вас, мой друг, - радушно произнес император, поднимаясь навстречу Ду Веймину. – Приятно наконец-то увидеть вас воочию, после пяти лет весьма приятственной и полезной переписки. - Господина Импелатола! Пливетствую! – сердечно ответил низенький китаец, сгибаясь в поклоне. Константин слегка скривился, специфический юмор председателя «Объединения» иногда оказывался чересчур… специфичным. - Господин Ду, оставим эти шутки, - предложил он. – Прошу вас, - широким гостеприимным движением государь указал на столик с чаем. - Прошу прощения, я не мог не попробовать, - еще шире улыбнулся китаец, немедленно перейдя на очень хороший русский. – С радостью приму ваше приглашение. Первую чашку они выпили в молчании, делая вид, что целиком поглощены напитком. Константина, любившего крепкий чай с медом и молоком, терпкая зеленоватая гадость не впечатлила, зато Веймин причмокивал и блаженно щурился. Слава богу, сосуды были маленькими и много времени процедура не заняла. Император собственноручно налил по второй чашке, и деловой разговор начался. - И помогает?- осведомился Константин. Он специально не уточнил, о чем идет речь, проверяя прозорливость собеседника. - Вы бы удивились, узнав, как часто, - китаец все понял правильно. – Это присуще большинству белых – если воспроизвести некие знаковые признаки, они видят перед собой глупую желтолицую обезьяну, которую легко обмануть. Впрочем, справедливости ради, ваши соотечественники почти неподвержены этому трюку. Константин важно кивнул, обдумывая, что на самом деле хотел сказать собеседник. Скорее всего, Ду Веймин завуалировано подчеркнул, что разговор пойдет прямой и достаточно жесткий, намекнул, что дипломатическим уловкам не поддастся и слегка подсластил общий посыл национальным комплиментом. Эти азиаты с их тройным-пятерным толкованием каждой фразы… - Мы получили предоставленные вами нецензурированные материалы, описывающие методы ведения войны ваших противников, и их политику на оккупированных территориях, - китаец все же решил проявить инициативу. - Всем сердцем сочувствуем испытаниям, которые выпали на вашу долю. Признаться, я был шокирован, когда понял, что имперской пропаганде приходится не столько разжигать ненависть к агрессору, сколько уберегать граждан от морального шока. От лица моих коллег и от собственного сердца выражаю глубочайшее соболезнование и пожелание скорейшей победы. Веймин поклонился. - От лица моих подданных и как гражданин России, с благодарностью принимаю ваши пожелания, - Константин склонился в ответ, настолько, чтобы градус наклона остался несколько меньшим, чем у китайца, но в пределах разумного уважения. - Итак, у нас возникли определенные трения относительно закупки продовольствия, - нейтрально начал он, предоставляя собеседнику возможность отразить свое отношение к проблеме. - Увы, это омрачает отношения между великой державой и нашим скромным объединением бедных негоциантов-рыболовов, - немедленно отозвался китаец, показывая в улыбке мелкие белые зубы. Все из керамики, собственных Ду Веймин лишился тридцать лет назад, в очередном раунде борьбы за власть. - Давайте развеем сумрак, - предложил Константин. - Мы всегда готовы к полезному и прибыльному сотрудничеству, - вымолвил председатель, едва заметно выделив слово «прибыльному». Значит, дело в цене, и первым поднимать проблему узкоглазый делец не хочет. - Вы подняли цену на все морепродукты, вдвое, - прямо сказал император. – Учитывая, что это согласованное действие всего Объединения, здесь не может быть речи о недоразумении. При некотором усилии, такой акт можно воспринять как стремление нажиться на проблемах ближнего. Веймин некоторое время сидел молча, слегка раскачиваясь вперед-назад, будто желая загипнотизировать оппонента. На его широком лице не отражалось ни тени эмоций, кроме дежурной улыбки. - Ваше Величество, это бизнес, - проговорил он, наконец. – Как говорят американцы – «только бизнес и ничего лишнего». У нас есть товар, у вас есть потребность. На пересечении этих сущностей определяется цена. Сейчас вы воюете, Империя отрезана от североатлантических промыслов. Дефицита продовольствия Россия пока не ощущает, но в скором времени вам определенно потребуется гораздо больше пищи. Рост потребности неизменно вызывает изменение цены. Кроме того, мы хотели бы обсудить отмену части протекционистских мер, которые закрывают ваш рынок от наших товаров. Поднебесная держава способна на гораздо большее, чем ей определено сейчас. Теперь помолчал Константин, размышляя, известно ли Объединению о грядущем призыве. Если известно, тогда понятно, отчего азиатские торговцы так осмелели. С учетом сокращения рабочих рук и дефицита пищевого снабжения, вероятно, в скором времени придется вводить нормирование продуктов и делать дополнительные закупки. Можно попробовать быстро переключиться на американских поставщиков, но они так же заломят цены – Конфедерация традиционно ориентировалась на Южную Америку, и крах европейского рынка не очень сильно сказался на их балансе производства и торговли. Кроме того, американское продовольствие – зачастую то же самое Объединение с переклеенными этикетками. Реэкспорт. - Мне казалось, что давно прошли те времена, когда ваши соотечественники считали Великую войну «гражданской войной европейцев», - пустил пробный шар император. - Новый враг угрожает всем, и каждому следует нести свою долю тягот. Хотя бы в виде отказа от чрезмерной нормы прибыли. Китаец улыбнулся, вновь открывая зубы, это движение губ на мгновение сделало его похожим на акулу. Хищник, уверенный в своем превосходстве. - Бизнес, - повторил он. – Увы, бизнесмен не может позволить себе роскошь отвлеченной абстракции. Особенно если бизнесмен выражает волю организованного делового сообщества. Деловые люди смотрят далеко в будущее и должны очень тщательно обдумывать свои действия. Благотворительность хороша только в разумных пределах. Константин сделал глоток остывшего чая. Странно, но холодный напиток стал как будто даже лучше на вкус. Он не мог отделаться от впечатления, что в словах оппонента скрыто второе дно, Веймин достаточно четко выделил фразу про сообщество, это можно было истолковать в том числе и как завуалированную просьбу. Предложение использовать такую аргументацию, которую председатель Объединения мог бы применить для убеждения своих коллег. - У меня есть другое предложение, - сообщил, наконец, государь. Веймин почтительно склонил голову. - Пятнадцать процентов сверх прежней цены. Половина оплачивается по отгрузке, вторая после победы. Рассматривайте это как беспроцентный отложенный кредит, - с доброжелательной улыбкой предложил монарх. Председатель медленно, очень медленно отпил из чашки. Осторожно поставил ее на циновку, будто боялся пролить. Пожевал губами, с которых ушла дежурная улыбка. - Это шутка? – предположил он, наконец. – Я готов понять некоторое душевное смятение Вашего Величества и забыть странные слова, что достигли моего слуха… - Нет, господин Ду, - разъяснил Константин. – Это деловой расчет и предложение смотреть в будущее. В точности согласно вашему пожеланию. - Поделитесь со мной вашим видением будущего, прошу вас, - без всякого выражения попросил китаец. - В этой войне не будет мирного соглашения, она закончится полной и безоговорочной победой одной из сторон. Либо мы, либо они. Какое-то время вы сможете пользоваться привилегированным положением нейтрала. Полагаю, что у вас даже есть планы возможной торговли с противником. На самом дне темных непроницаемых глаз господина Ду мелькнула вспышка. Сверкнула и пропала бесследно, но изощренный взгляд императора не упустил ее. Константин продолжил, словно ничего не случилось: - Такое положение дел может продлиться весьма долго, но рано или поздно, вы останетесь один на один с торжествующим победителем, - монарх чуть наклонился вперед и очень доверительно произнес. – И я даже затрудняюсь предположить, кто из них будет опаснее. Тот, кто не считает вас людьми в биологическом смысле этого слова, или тот, кто долгое время таил в душе зло и обиду. Веймин посмотрел прямо в глаза императору и вновь улыбнулся, но чисто механически, словно вместо лицевых мускулов заученно двигались пружинки. - Интересный поворот… А если мы договоримся с вашими врагами? – почти прошептал он. - А если после нашего поражения они передумают? – так же тихонько ответствовал Константин. – Они не считают ровней себе даже среднестатистического европейца. Полагаете, слово данное вам, будет чего-то стоить? - Испания, Италия, Бенилюкс, Швеция… Данные им гарантии вполне прочны. - До тех пор, пока мы сражаемся на континенте, а конфедераты выводят в море стада своих субмарин. Пока у злодеев нет возможности отвлекаться на второстепенные задачи. Веймин моргнул, опустил и поднял веки, будто броневые заслонки двинул, и жесткая психологическая дуэль закончилась. - Мы обдумаем ваши слова, - доброжелательно вымолвил он, мгновенно набросив привычную личину вечно улыбающегося глуповатого азиата в нелепом костюме. – Впрочем, лично мне кажется, что тридцать процентов были бы более уместны. - Деловым людям свойственно торговаться и думать о будущем, - проводил его Константин. Император сел в свое любимое деревянное кресло, вытер испарину со лба. День только приблизился к полудню, а он чувствовал себя выжатым, словно китаец выпил из него всю жизненную силу. Хотелось одновременно и броситься в кровать, чтобы проспать не меньше суток, и удариться в загул, чтобы смыть нервное напряжение алкогольным дурманом и бесшабашным весельем. Мерно тикающий организатор отсчитал очередной час и перелистнул карточки. Через десять минут назначено Илиону Крамневскому. Беседа обещала стать интересной. В принципе, можно было обойтись и без знакомства, но, учитывая важность миссии «Пионера», император хотел лично посмотреть на капитана субмарины. И, можно надеяться, эта встреча вернет ему хоть каплю бодрости. Девять минут. Надо успеть сделать что-нибудь еще, не очень важное, не слишком обременительное. Константин взял очередной лист – прошение профессора Черновского о создании небольшого вспомогательного комитета при Научном Совете. Специализация – вопросы мобилизации и логистики… Некоторые фамилии были знакомы и, конечно же, Терентьев. К прошению прилагалась короткая записка Лимасова, в которой начальник Особого Департамента не возражал против перехода подчиненного Терентьева и лаконично выражал надежду на успех нового начинания. Константин в задумчивости потер подбородок. Черновский просил немногого, кроме того, пусть пришелец лучше занимается расчерчиванием карт, нежели срывается в немотивированное паникерство. Ладно… пусть играют в мобилизацию. Он написал «одобряю» и поставил размашистую роспись Ссылка на комментарий
Рекомендуемые сообщения
Для публикации сообщений создайте учётную запись или авторизуйтесь
Вы должны быть пользователем, чтобы оставить комментарий
Создать учетную запись
Зарегистрируйте новую учётную запись в нашем сообществе. Это очень просто!
Регистрация нового пользователяВойти
Уже есть аккаунт? Войти в систему.
Войти