AppS Опубликовано 14 сентября, 2011 #76 Поделиться Опубликовано 14 сентября, 2011 2Аналитик А сколько всего глав? Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 15 сентября, 2011 Автор #77 Поделиться Опубликовано 15 сентября, 2011 2AppS А сколько всего глав? Примерно 23 Ссылка на комментарий
AppS Опубликовано 16 сентября, 2011 #78 Поделиться Опубликовано 16 сентября, 2011 2Аналитик а когда +- окончание планируется? Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 17 сентября, 2011 Автор #79 Поделиться Опубликовано 17 сентября, 2011 2AppS а когда +- окончание планируется? Примерно к середине октября. Ссылка на комментарий
AppS Опубликовано 17 сентября, 2011 #80 Поделиться Опубликовано 17 сентября, 2011 2Аналитик октября этого года? Ссылка на комментарий
Archi Опубликовано 18 сентября, 2011 #81 Поделиться Опубликовано 18 сентября, 2011 2AppS октября этого года? Этого, если ничего не помешает ему. Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 19 сентября, 2011 Автор #82 Поделиться Опубликовано 19 сентября, 2011 глава 15 2/2 "Мочи их всех!" ____________________________________ - Головы ниже, - кричал Дрегер. – Где мы, смотреть по сторонам, быстро! В первые мгновения было в-общем все равно, что командовать, главное, чтобы приказы были четкими, настраивающими на бой и безвредными. Нужно было загнать себя и солдат в привычный режим схватки. Лежа за гусеницей, приподнявшись на локте, лейтенант озирался по сторонам, пытаясь понять, куда их завезли «Марки». Жар от горящего «Шершня» уже ощутимо припекал сквозь китель и брюки. Как обычно, место высадки долго и тщательно планировалось, чертилось на подробных картах, прикидывалось на макетах и ящиках с песком. И как обычно, их высадили не там, где следовало. Дрегер в-общем понимал танкистов - проложенный по гладкому листу пунктир на практике оборачивался почти библейским путешествием по пресловутому «лунному пейзажу», перекопанному снарядами, многократно пересеченному траншеями и рвами, зачастую просто непроходимому для гусеничных машин. Водители должны были сообщать десанту об изменениях курса, но делали это редко и плохо, и их опять-таки можно было понять – управление танком было тяжелейшей и изматывающей работой, здесь не до топографических измерений и дополнительного инструктажа. Однако, каждый раз, оказываясь непонятно где, но неизменно под огнем, пехотинцы искренне желали погонщикам железных коней встать в один ряд к расстрельной стене. Впрочем, и обойтись без танков никто не пожелал бы. «Марк» сдавал назад, судорожными рывками, похоже, танк намотал на ведущие колеса хороший пучок проволоки. Экипаж пытался вывести машину из боя, но не успел. Грохнуло – коротко и гулко, по всей округе пошел глухой металлический звон, от «морды» танка полетели обломки. Внутри «свиньи» пронзительно заскрежетало, словно все шестеренки сразу бешено провернулись, стачивая друг о друга зубцы, и машина разом встала. Из открытого десантного люка вырвался плотный клуб дыма, пронизываемый длинными языками пламени, в нос ударила вонь горящего бензина. Чем подбили «Марк» лейтенант так и не понял, но танку однозначно пришел конец. Несколькими минутами назад Уильям испытал бы два всеподавляющих чувства. Ужас от того, что задержись они буквально на пару минут, и сейчас весь полувзвод жарился бы в железной печи вместе с экипажем. И желание броситься в огонь, спасая заживо сгорающих танкистов. Но сейчас, полностью включившись в горячку боя, он не чувствовал ни того, ни другого. «Кроты» избежали смерти – это хорошо. Танкисты погибли, это плохо, но им уже не помочь. - Мы сдали сильно вправо! Вправо! Впереди К-23! Справа L-6! Это кричал Шейн. Теперь, получив привязку, Дрегер и сам сориентировался. Пресловутый «Форт» представлял собой трехэшелонную оборонительную систему из попарно расположенных бастионов и многочисленных капониров, связанных переходами, в том числе и подземными. Первая линия располагалась на склоне пологого и длинного холма, ее построили «на всякий случай» довольно давно, еще в те времена, когда считалось, что для хорошей обороны достаточно залезть повыше и взять с собой много пулеметов. Два следующих рубежа возводили уже значительно позже, на обратном склоне, тщательно маскируя. Как и следовало ожидать, первую линию до последнего дюйма изучили и даже сфотографировали разведчики, артиллерии оставалось только стремительно отстреляться по заранее подготовленным и точным данным. Весь первый рубеж, обозначенный на картах как «K-1» исчез с лица земли, превратившись в курящиеся едким дымом руины. Их как раз и преодолели с таким трудом десантные танки. Теперь впереди лежали две следующие полосы – «К-2» и «К-3», в общей сложности более тридцати только разведанных огневых точки. Их хорошо потрепали, походило на то, что тяжелые стволы раздолбали-таки все бастионы до основания, но вот остальное… Для новичка вакханалия творящаяся вокруг была бы сплошным хаосом, бессмысленным и убийственным. Но Дрегер опытным, изощренным слухом оценивал частоту и примерное направление вражеской стрельбы. Всматривался слезящимися от дыма глазами в видимую с его позиции часть «Форта», вычисляя масштаб разрушений, нанесенных собственной артиллерией. Механически, «на глазок» подсчитывал число неподвижных тел в хаки, распростершихся то здесь, то там, повисших на «колючке» – убитые солдаты первой волны английской пехоты. Он видел на удивление немного «своих» покойников. Немцы несомненно оказались оглушены и деморализованы, их огонь был беспорядочен и явно никем не координировался. И главное – молчали минометы, самый страшный враг атакующей пехоты. Первым делом следовало уйти с открытого места, найти любое укрытие. - Направо, в «шестую», двойками! – скомандовал он и сам поднялся вперед. Это всегда страшно – первый шаг навстречу смерти. Сколько бы адреналина не кипело в крови, как бы не были отбиты мозги боевым безумием – это очень страшно. В такой момент нельзя думать, нужно просто сделать. Дрегер выдохнул до конца, до самого донышка легких и, чувствуя в голове звенящую пустоту, ринулся вперед и направо, через гусеницу и в обход «Шершня», к траншее L-6. Краем глаза он видел бегущих за ним «кротов». Саперы неслись вперед, на первый взгляд в полном беспорядке, как цирковые клоуны, то и дело смешно приседая, перекатываясь и бросаясь из стороны в сторону. На деле же – единственно возможным способом, группами не более трех человек, особенно на прямом участке траншеи, прячась за любым укрытием и сбивая прицел вражеским стрелкам. «Шестая» была одной из крайних на левом фланге «Форта», проходя извилистым зигзагом почти на всю его длину. Если бы «кротам» удалось добраться до нее, появлялся шанс просто пробежать под прикрытием всю полосу обороны «Форта», вместо того, чтобы грызть ее в лоб. Невысокий бруствер возвышался впереди как низкий и очень длинный могильный холм. - Быстрее! – в голос орал лейтенант, скорее для самого себя, чем для бойцов. Каждый сапер прекрасно понимал, что счет времени идет уже на секунды и если взвод не укроется немедленно, саперов прижмут к земле пулеметным огнем и забросают минами или гранатами. Конечно, это может и не случиться, но действовать стоит так, словно вражеский минометчик уже положил на спуск свою преступную немецкую руку, испачканную кровью невинных младенцев. Как всегда, с каждым шагом, с каждым броском вперед, в голове у Мартина билась только одна мысль – «сейчас я упаду и сдохну». Она раскладывалась на слоги и думалась последовательно, по частям, в такт суматошному бегу. Ему было безумно жарко, после первых же движений кожаный костюм окончательно превратился в печь, тяжелый баллон давил на плечи и спину, заставляя ноги подкашиваться. «Только бы не зацепиться шлангом, только бы не зацепиться!» Справа едва ли не вприпрыжку бежал Шейн, размахивая своим Винчестером. Он что-то кричал, бессвязно и бессмысленно, накручивая себя, но Мартин не слушал. Еще шаг, еще два, и он вошел в привычный ритм бега. Теперь тяжесть оружия не мешала, а помогала – баллон и брандспойт стремились вперед, к земле, а хозяин словно подхватывал их, легко, направляя общее движение. И в этом непрерывном падении огнемет и его оператор короткими прыжками неслись вперед. Пробежка, приседание, быстро оглянуться, разворачиваясь всем корпусом. Они бежали наискось, слева направо, имея по левой руке огрызающиеся пулеметным огнем капониры второй линии «Форта», а впереди – «Эл-шестую». В очередной пробежке Мартин споткнулся о кусок балки, опутанной обрывками «колючки», который будто сам собой высунулся из перепаханной земли прямо под ногой. Огнеметчик невысоко подпрыгнул, стараясь сохранить равновесие и, почти падая, рухнул на колено. Сустав болезненно хрустнул, приняв на себя тяжесть тела и груза. Мартин оттолкнулся другой ногой, буквально заталкивая себя за очередное укрытие – что-то вроде невысокой стены, обломанной, словно ее обкусывал великан. Неподалеку скорчился за кочкой Шейн, часто и невысоко поднимая голову в широкой каске, озираясь по сторонам. Почти рядом что-то взорвалось, засыпав их обоих комьями сырой, почти черной земли, воняющей гарью и кровью. То здесь, то там вражеские пули с треском впивались в куски дерева, откалывали куски от бетонных глыб, с шипением тонули в рыхлой земле. Мартин провел рукой по своему импровизированному укрытию, даже сквозь кожу перчатки ладонь ощутила знакомую шероховатую поверхность – бетон. Похоже, они уже на границе второй линии «Форта». Он взглянул налево и вздрогнул – прямо на него смотрел немец, холодным немигающим взглядом, из под низко надвинутого шлема. Мартин в панике бросил руку к поясу, нашаривая свой пистолетик и понимая, что не успеет. Очередной взрыв забросал лицо немца земляной крошкой, припорошив глаза, и только тогда Мартин сообразил, что тот мертв. Странно, это был первый покойник, который ему встретился. Где же остальные? Скорее всего, похоронены в своих укрытиях огневым валом… - Не спать! Не спать! - это уже надрывался Боцман. – Сейчас оклемаются! Этого он мог бы и не говорить, немецкие пулеметы стучали все увереннее. Минуту назад они взбалмошно полосовали очередями все вокруг, без разбору и цели, теперь же фонтанчики попаданий приближались к саперам. - Гранаты! – крикнул Дрегер. Он боялся, что сейчас взвод дрогнет и собьется со слаженного ритма, когда каждый действует сам по себе, но в неразрывной связи с остальными, четко и грамотно. Ведь «кроты» были опытными бойцами, но их опыт распространялся совсем на другую войну – подземную. Войну лопат, мотыг, мин и коротких схваток в утробе тесных подземелий. Саперов, переведенных в штурмовую пехоту, очень хорошо готовили, но такой бой – на поверхности, лицом к лицу, они принимали впервые. До следующей траншеи оставалось футов сто, она и была заветной целью – «шестая», по которой «кроты» надеялись выйти в тыл к защитникам «Форта». Шейн без команды присел на правое колено, взяв дробовик наизготовку, плотно прижал приклад к плечу. Слева и справа гранатометчики образовали редкую цепь, вытянувшуюся вдоль траншеи, так, чтобы оказаться поближе к цели, но не настолько, чтобы попасть на прицел возможных защитников L-6. В своих жилетах с «карманами» в три яруса, на поясе нож и пистолет - гренадеры походили на торговцев вразнос, только товар у них был очень специфический. Обычно они несли до пятнадцати сгустков смерти, до поры упакованных в ребристые корпуса Миллса и Лемона. Американские теоретики часто упрекали британских коллег за излишние траты, дескать, расходовать столько гранат – крайне неэкономно. Но это было чисто кабинетное утверждение, выдуманное тем, кому никогда не приходилось идти на штурм. С флангов цель яростно поливали «Льюисы» со снятыми кожухами. Мгновение – и гранаты полетели в траншею. Небольшие «лимонки», и в самом деле похожие на безобидные фрукты, только зачем-то выкрашенные в темно-зеленый цвет, скрывались за бруствером. Гранатометчики бросали свои «подарки» в каждый изгиб, чтобы перекрыть всю траншею убийственной сетью осколков и ударной волны. Ближайший гренадер взмахнул руками и упал навзничь, прошитый навылет пулеметной очередью. Из-за бруствера выглянула чья-то голова. Шейн не видел ни шлема – его не было, ветер трепал светлые вихры выглянувшего, ни униформы – она скрывалась ниже уровня земли. Но свой там быть никак не мог. Палец дернул спусковой крючок сам по себе, повинуясь рефлексу, а не мысли. Отдача Винчестера упруго толкнула в плечо, словно перекатываясь по ключице, верхняя часть черепа вихрастого взорвалась брызгами черно-красного. Удар картечи бросил уже мертвое тело вниз и назад, но в этот момент начали взрываться гранаты и покойника швырнуло обратно, на бруствер, его руки безвольно болтались как у игрушечного паяца. Как обычно, в голове у Шейна словно сработал арифмометр, открыв два окошечка. В первом число «1» - первый убитый. Во втором «5» - число оставшихся в магазине зарядов. Гранаты сериями взрывались в траншее, выбрасывая столбы белесого дыма и земляные фонтаны. Вопя, словно тысяча демонов, вырвавшихся из самих глубин преисподней, «кроты» бросились вперед, пока немцы не пришли в себя. Впереди всех огромными скачками мчался Боцман - в одной руке огромный двуствольный обрез, в другой – знаменитая дубинка. - Во имя святого Брендана, бей «колбасников»! – орал ирландец, размахивая своим страшным оружием. Кто-то в «шестой» страшно кричал, в голосе не осталось ничего человеческого, только безграничное страдание. Ему вторил другой, но это был крик паники и страха. «Повезло какому-то бошу, похоже не задело», - отстраненно подумал Шейн. – «Но это мы сейчас поправим». ____________________________________ Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 24 сентября, 2011 Автор #83 Поделиться Опубликовано 24 сентября, 2011 глава 16 1/2 "Сближение" ____________________________________ Светало. В иное время первые солнечные лучи уже вовсю резвились бы среди утренних теней, но сейчас солнце с трудом проникало сквозь густую завесу пыли, поднятой взрывами сотен тысяч снарядов. Обстрел ослаб, точнее, изменился. Вместо сплошной стены огня, идущей единым фронтом через немецкие позиции, вражеские орудия теперь прицельно били по инженерным сооружениям и скоплениям войск, ориентируясь по командам корректировщиков. Но все равно, огонь был очень плотный, то и дело мимо с противным жужжанием проносился шальной осколок. Все ближе слышались звуки яростной перестрелки. Говорили, что союзники возили своих солдат прямо к передовой на грузовиках, со всеми удобствами. Может быть, кто их, знает… К сожалению, армия кайзера больше не могла предоставить своим доблестным бойцам таких удобств. Хорошо хоть до конечного пункта добираться было недалеко, даже с учетом продвижения, замедленного необходимостью постоянно искать укрытие. «Штурмтруппенам» не давали легких заданий, но, услышав новое, Хейман окончательно загрустил. Его взвод присоединили к остаткам пехотного батальона, насчитывавшего неполную сотню человек, и поставили задачу – контратаковать противника, отбив . У батальона не было даже орудий, даже плохонького миномета, лишь несколько пулеметов. Личный состав лишь два дня как вывели с передовой, и теперь уставшие, измученные люди вновь отправлялись в бой. Зато командовал им самый настоящий майор, молодой, холеный и высокомерный. Лейтенант думал, что на фронте такие давно вывелись естественным путем и поди же ты, ошибся. При первом же взгляде на него Хейман подавил инстинктивную неприязнь. Отчасти это была понятная зависть небритого грязного вымотанного человека к холеному красавчику, благоухающему одеколоном посреди развалин и криков раненых. Отчасти – предчувствие больших неприятностей, потому что красавчик – и это стало ясно после первых же его слов – понятия не имел о том, как организовывать нормальную контратаку. Гизелхер по-быстрому перебросился парой слов с солдатами батальона и услышанное оптимизма не прибавило. Лейтенант поступил как обычно в таких случаях – сказал себе «делай, что должно, и будь, что будет». Его взвод должен был контратаковать англичан на левом фланге опорного пункта, брошенного гарнизоном, этим они и займутся, а что будет по соседству – посмотрим по ходу действия. - Подтянись! – скомандовал фельдфебель. Лейтенант оглянулся через плечо, на понуро растянувшийся за ним взвод. Быстро отвернулся, скрывая злобную гримасу разочарования, и снова сосредоточился на дороге впереди, пролегающей по полузасыпанным траншеям. Мокрая земля сочно чавкала под ногами - похоже, разрывы вскрыли трубу или какой-то подземный источник. «Главное – не забыть пристрелить первого дезертира», - подумал Хейман. – «Это хорошо действует на остальных. Правда, могут от страха потерять рассудок и, не долго думая, пристрелить и меня…». Он подавил нервный смешок. В этот день ему будет угрожать столь многое, что глупо беспокоиться еще и о таких вещах как нервные и запуганные новобранцы… Стрельба приближалась. Лейтенант привычно оценил расстояние и характер перестрелки, походило, что опорный пункт еще держится, но слабо и плохо. Работали от сила три-четыре пулемета и не более десятка винтовок. А нападающие не жалели ни гранат, ни пулеметов, частую высокую дробь Льюисов ни с чем не спутаешь.. Очередной взрыв прогремел совсем недалеко, метрах в тридцати, позади загремело и захлюпало – новички, как и следовало ожидать, сразу бросились ничком, не думая, что кланяться уже разорвавшемуся снаряду бесполезно. Слушать надо не то, что сработало, а то, что еще в полете, учась различать громоподобный гул тяжелых «чемоданов» от легкого, змеиного шелеста шрапнели. Еще одна солдатская премудрость, которой их так и не успели научить… Зигфрид не жалел ни брани, ни пинков, поднимая залегших, даже флегматичный Густ дал кому-то затрещину, восстанавливая дисциплину. Монотонно и визгливо ругался Харнье. - Вперед, туда, где нас ждет воинство сатаны! – бодро провозгласил Франциск. – С нами бог и «Рейнметалл». Обычно бронебойщику с «Гевером» полагался напарник или на худой конец помощник для переноски тяжеленного ружья и боеприпасов. Но бразилец трезвым взглядом оценил пополнение и сообщил, что предпочитает сам тащить «адский мушкет», нежели в критический момент искать помощника под какой-нибудь кочкой. - Это точно, - в тон ему отозвался Густ, подбадривая то ли себя, то ли остальных. – Господь с нами и сила его велика! Верзила «Пастор» был похож на статую бога войны или античного гоплита – сплошной металл и кожаные заплаты на локтях и коленях. Стальная каска с «рожками», стальная же кираса, испещренная царапинами и бороздами, металлические наплечники и дополнительные пластины на живот и верх бедер. Два люгера с дисковыми магазинами на тридцать два патрона свисали по бокам. Поперек живота - на манер ландскнехтов - в потертых ножнах примостился тесак, переточенный из трофейного французского «окопного меча». Гранаты Густ предпочитал носить в заплечном мешке, чтобы Альфреду было удобнее их доставать. Хейман на ходу сплюнул, выразив в этом коротком действии свое отношение к настоящему и скорому будущему. Привычно проверил собственное снаряжение. Мешки с четырьмя гранатами подвешены через плечи, слева – капсюль, справа — пороховая трубка для саперных зарядов. В кобуре на длинном ремне - маузер, в специально нашитом нагрудном кармане – еще три «толкушки». В левом кармане брюк - светящийся компас и сигнальный свисток, у портупеи — карабинный замок для срыва кольца гранаты, кинжал и ножницы для перерезания проволоки. Матерчатый патронташ с запасной полусотней патронов для маузера был переброшен через шею и ощутимо клонил голову вниз, натирая кожу и цепляясь за край шлема. В этом бою ему придется вести солдат в бой самому, личным примером. И, похоже, чтобы дожить до вечера, ему понадобится очень много везения… *** Вибрация болезненно отдавалась в спине, в позвоночник словно вонзали длинную раскаленную иглу, прошивая его от седалища до основания черепа. На «Рено» устанавливались амортизаторы, но все равно на каждом бугре танк ощутимо качало, и этих бугров было слишком много. Каждый толчок заставлял Годэ кусать губы от боли, но танкист не отрывался от перископа, то и дело больно бившего по глазной орбите иссохшим каучуковым ободом. Человек, впервые запертый в тесную железную коробку, ничего не увидит и не поймет, ведь на окружающий мир ему придется смотреть сквозь узкие прорези, которые к тому же показывают то землю, то небо – в такт скачкам машины. Да и во второй раз – так же. Нужно быть очень опытным знатоком, знать танк как родную спальню, чтобы безошибочно ориентироваться на местности с помощью полуслепых наблюдательных приборов. Таких профессионалов мало, и меньше (намного меньше!) умеют не только управлять танком, но и дирижировать по радио артогнем из гремящей танковой утробы. В школе Рекло инструктор говорил что-то о «пространственном воображении и ориентации», «абстрагировании от точки нахождения» и прочие умные слова. Годэ, который до войны был шофером такси, не знал большую их часть, но твердо понял, что он может хорошо и правильно представить в уме картину окружающего мира, в которой как на карте будет помещены его танк, артиллерийская батарея и противник. Никакие броски и скачки танка не могут сбить этот образ, поэтому его, Анри Годэ корректировка будет точной. А тех, кто так не может - не возьмут в наблюдатели, и они не будут призывать на головы бошей 220 миллиметров, или будут, но плохо и недолго. Однако, держать в голове собственную воображаемую карту было мало, требовалось еще и точно подгадать момент, не растратив снаряды на малозначительные цели и не упустив первостепенные. Поэтому радиотанк уже добрых полчаса крейсировал параллельно полосе наступления батальона Натана, лишь изредка вызывая короткий обстрел. Машину тряхнуло особенно сильно, перископ опять больно ударил по глазнице, Годэ щелкнул челюстями, едва не откусив кончик языка, поясницу будто обожгло огнем. - Пьер, черт побери, аккуратнее! – прошипел он сквозь зубы, потирая лицо. После каждого хорошего боя Анри походил на сову – черные круги синяков обрамляли оба глаза широкими кругами. Если водитель что-то и ответил, то командир его все равно не услышал. Ему нужно было больше обзора. Годэ щелкнул рубильником, наблюдательная башенка с вертикальными щелями на крыше танка с громким скрежетом провернулась и остановилась. Наблюдатель испугался было, что шальной осколок повредил механизм, но цилиндр, дернувшись несколько раз, набрал обороты, вращаясь с тихим жужжанием, тонувшем в шуме двигателя. Годэ привстал, держась за специальные скобы, и сунул голову в цилиндр. Быстрое перемещение прорезей создавало стробоскопический эффект – окружающий мир был словно подернут мерцающим туманом, скрадывающим мелкие детали. Но все равно так было видно гораздо лучше, а шанс получить пулю или осколок – гораздо меньше, чем если просто высунуться из люка. В целом Анри мог вполне однозначно и уверенно сказать, что батальону Монтега Натана повезло, даже очень повезло. То ли обстрел удачно накрыл немцев, то ли боши просто в большинстве сбежали, но «Форт», обещавший стать крепостью и скопищем проблем, едва-едва огрызался редким и слабым огнем. Пехота достаточно быстро занимала вторую линию, а взвод Дрегера, похоже, уже примеривался к третьей. Но на левом фланге у батальона возникла заминка – атакующие попали на «дорогу дьявола», то есть заминированную траншею. Прием был не из тех, что используют особенно часто, ведь далеко не каждый готов ходить по собственным минам, которые к тому же соединены весьма ненадежным детонатором. Но кто-то в «Форте» в свое время оказался достаточно жестким и твердым, чтобы все-таки заложить заряды, а теперь подорвал их вместе с собственными беглецами и десятком английских штурмовиков, затормозив общее движение. Над далеким бруствером поднимались клочья густого черного дыма – похоже, одними минами дело не ограничилось, не обошлось и без пары канистр жидкого топлива. Удивительно, учитывая его дефицит у немцев. Привычным движением Судья нащупал тангенту рации, отметил, что к счастью настройку и вообще чувствительный механизм не сбила тряска, как это часто бывало. Холодный провод скользнул по кисти. Странно, хотя температура в машине превысила сорок градусов, это прикосновение холодило как змеиная кожа. Танкист убрал голову из башенки и отключил ее. Теперь он знал куда смотреть, а капризный механизм стоило поберечь. - Вперед, - скомандовал он, склонившись к водителю. – Прямо и помедленнее! Пьер ответил страдальческим взглядом, полным неприкрытого страдания. До близкого знакомства с рядовыми буднями корректировщиков он полагал, что новое назначение – большая удача. Разъезжай себе в отдалении от настоящего пекла и указывай цели пушкам. Отчасти так и оказалось, но только отчасти – Годэ не лез в первую линию, но и не отставал от катящейся вперед волны атаки, и его танк всегда оказывался там, где было жарче всего. Юркий «Рено» буквально крался через перекопанные траншеи, искореженные баррикады и вырубленный артиллерией лес, играя в пятнашки с вражеской артиллерией. А Судья вновь приник к перископу, привычно вызывая в памяти координаты и условные обозначения для батареи, терпеливо ждущей его указаний в пяти километрах отсюда. Анри Годэ хорошо, очень хорошо помнил осень четырнадцатого. И очень не любил немцев. ____________________________________ Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 4 октября, 2011 Автор #84 Поделиться Опубликовано 4 октября, 2011 глава 16 2/2 ____________________________________ Галлоуэй прыгнул в траншею первым и, судя по звукам, сразу кого-то приложил своей дубиной. Грохнул сдвоенный выстрел из обреза, который рыжий ирландец снаряжал обрубками свинцовых прутьев. «Черт возьми, сумасшедший ирландец что, заряжает свою пушку черным порохом?» - подумал Шейн, прыгая следом, прямо в клубы дыма. Траншея оказалась неожиданно глубокой, земля больно ударила по стопам. Питер заученно перекатился, так, чтобы не зацепиться поклажей, привстал на колено, напряженно выцеливая врагов в узком проходе, сплошь затянутом дымом от боцманского выстрела. Что-то бросилось на него сверху, янки с воинственным воплем отмахнулся прикладом и сразу же вслепую разрядил дробовик в упор. - Шейн! - прикрикнул откуда-то спереди, из дыма, всевидящий Дрегер. – Мертвецов будешь убивать после! Точно, это был тот самый немец, которого Шейн убил чуть ранее. От сотрясения его тело сползло с бруствера и свалилось прямо на плечи Бриллианту. - Мартин, - гаркнул Шейн, крутя головой. - Здесь! – отозвался напарник спереди. «Дьявольщина, отстал!» - чертыхнулся про себя Шейн, с отвращением стряхивая с лица брызги крови покойника. Он бросился вперед, догоняя рвущийся по «шестой» отряд. После картечи Боцмана добивать здесь было некого. - Бросаем! – скомандовал Дрегер, и, хотя противника не наблюдалось, четверо впереди идущих гренадера заученно потянулись к сумкам. Откуда-то из-за плеча лейтенанта вытянулся длинный широкий ствол, источающий слабый дымок и пороховую гарь. Уильям рефлекторно развернулся, поднимая револьвер, но это был американец со своим винчестером, выцеливающий возможную помеху гранатометчикам. Огнеметчик Беннетт прижался к стене, наполовину - насколько позволял громоздкий баллон - втиснувшись в полуобвалившуюся нишу. Гренадеры слаженно исполнили – точнее не скажешь – счетверенный бросок. «В первый участок траншеи, в следующий, за вторым траверсом – дальше всех, снова в первый, но чуть дальше первой гранаты, и в колено второго траверса» - так занудно требовала инструкция. На деле все было проще – бросай в каждое колено и не ошибешься. Извилистые, сильно изломанные ходы сообщений для защиты от продольного огня рыли еще со времен Вобана , с тех пор прогресс двигался в сторону их максимального усложнения. Ныне стандартная траншея представляла собой нечто похожее на коленвал, с прямоугольным изгибом через каждые три-четыре метра (сколько это в футах или ярдах?). К счастью, «L-6» была выкопана еще во времена более спокойного отношения к гранатам и более походила на извилистый след змеи. Серия взрывов, похожих на очень громкие хлопки в ладоши – сработали гранаты, далее пробежкой метров на двадцать, не более. Расстояние, кажущееся раз в пять больше из-за постоянных поворотов и помех. Мартин пыхтел как паровоз под парами, волоча свою огнеопасную ношу. Дрегер испытывал радость пополам с удивлением от сказочного везения - крысы продвигались почти без сопротивления. Боши, вероятно, побросали позиции, спеша сбежать подальше в тыл. Тех немногих, кто как-то пытался сопротивляться, выметали гранаты. Новый бросок. А вот сейчас получилось нехорошо. За следующим поворотом слышались не уже привычные крики паники и боли, а четкие слова команды. И гранаты рванули как-то «поверху» и в стороне, скорее всего на защитных сетках и щитах в виде крыши «домиком». Такими часто перекрывали проходы - для защиты от падающих сверху осколков, шрапнели и чтобы гранаты скатывались в сторону. Дрегер щелкнул пальцами, кивнув Мартину. Огнеметчик словно даже вздохнул от облечения, ведь каждый «залп» весомо облегчал его ношу. На брандспойте был укреплен специальный щиток овальной формы, защищающий кисть, но Беннет все равно старался действовать как можно быстрее, как и все остальные. Следующий поворот открывался вправо, огнеметчик перехватил брандспойт в другую руку, для удобства, и привалился боком к стене у самого сглаженного угла, оскалившегося выщербленными досками дощатой обшивки. Боцман не долго думая сунул окровавленную дубинку в зубы и подхватил свою двустволку за цевье, выцеливая бруствер, чтобы никто не спрыгнул сверху. Шейн быстро и коротко – на миг, не дольше – выглянул из-за угла, сразу же отшатнулся обратно. С немецкого участка захлопали выстрелы, пули вонзались в стену с звучным стуком. Янки быстро кивнул, показывая, что с той стороны помех нет. А то бывали случаи, когда нерасторопный огнеметчик и все его соседи получали обратно свой же огневой залп отраженный щитом или иной помехой. Мартин сунул за угол брандспойт, что-то сразу же звучно щелкнуло по щитку, толкнув руку, но было поздно. Беннет нажал рычаг. Как обычно, шланг резко дернуло, раструб взбрыкнул, но огнеметчик привычно удержал агрегат. Пронзительно зашипело, в воздухе растекся пронзительный запах чего-то ядовито-химического. За углом кто-то недоуменно вскрикнул, голос разу же взвился до истошного вопля запредельного ужаса и немедленно оборвался коротким и сдавленным полувсхлипом, когда беснующийся огонь выжег легкие жертвы. - Дальше, - крикнул Дрегер. Шейн пробежал среди дыма и языков пламени. Плотные хлопья сажи оседали на одежде и лице, забивая нос едкой вонью. Кто-то черный, похожий на головешку угольно-черного цвета, слабо шевелился у самой подошвы траншеи, в противогранатной нише. Повинуясь мгновенному приступу жалости, Шейн выстрелил на бегу и. конечно, попал. Еще бы, с такого то расстояния… Позади топал Мартин. Как обычно, увидев последствия использования страшного оружия австралийца, Питер почувствовал нечто схожее с чувством благоговейным страхом. Мало что ужасает так, как огнемет, а Беннет управлялся им со спокойствием и хладнокровием… Их прижали резко и неожиданно, точным и плотным огнем из «Ту(а?)фа» . Первая же очередь тринадцатимиллиметровых дьяволов прошила верх бруствера как невесомый пух, буквально снеся голову замыкающему. И еще один покойник, второй за день, отметил про себя Дрегер, ничком бросаясь на землю. Не дожидаясь команды, взвод растянулся по траншее и рассыпался по ответвлениям, кто на четвереньках, а кто и ползком. Пулеметчик же со знанием дела молотил короткими прицельными очередями, буквально причесывая «шестую» на протяжении метров (футов?) пятидесяти, не меньше. Затем «косильщик» умолк. Майкрофт Холл с неожиданной для новичка инициативой нахлобучил немецкую каску на палку и поднял над бруствером. Ничего не случилось и ободренный солдат с неожиданной резвостью полез наверх. Его стащили обратно за штаны и Шейн выразительно постучал пальцем по собственному лбу. - Ведро же гуннское, дурень. Тот по своим не выстрелит. Пулемет вновь заговорил. Дрегер достал небольшой перископ и осторожно высунул наружу, маскируя между торчащими обломками щита. При этом он старался не думать, что восходящее солнце светит прямо в лицо и, как ни прячься, перископ вполне может дать отблеск. Хорошему пулеметчику больше и не нужно, а пуля «Туфа» на дистанции в сто метров пробивает почти два сантиметра стали. Хотя лейтенант и берег прибор, это утро не прошло для него даром - стекло было мутным и в разводах, а зеркало треснуло. Но смотреть было можно, и, приноровившись к искаженному обзору, перечеркнутому зигзагом трещины, Дрегер увидел капонир с пулеметом, который мешал продвинуться дальше – плоскую таблетку с узкими горизонтальными щелями бойниц. Ранее он был прикрыт земляной насыпью, но ту буквально сдуло при артобстреле, теперь капонир вызывающе серел посреди черно-коричневой земли и чахлой зелени, которую не вырвала и не закопала артиллерия. В одной из бойниц запульсировал огненно-желтый цветок – «Туф» обстреливал кого-то в стороне, значительно левее и дальше. Неожиданно небольшой пригорок за капониром так же ожил, плюясь нитями трассирующих – замаскированная пулеметная точка, машинка послабее - MG.08/18 – но в умелых руках не менее опасная. Дрегер убрал перископ и сел прямо на дно, на кусок доски, бывший не так давно частью настила. Попытался сосредоточиться. Две пулеметные точки, точнее, одну вполне можно считать за скорострельную артиллерийскую. Патронов не экономят, стреляют не суетливо. Впереди «шестая» прерывалась насыпью, которую «соорудили» несколько разрывов, перекопавших землю и взгромоздивших ее пологими терриконами. Путь дальше был закрыт, покинуть траншею невозможно из-за пулемета, возвращаться – в общем то бессмысленно. Похоже, везение кончилось. Но все не так уж и скверно. - Закрепляемся, - приказал он баррикадирам, державшим наготове шанцевый инструмент и пустые мешки для земли и песка. Подозвал одного из «кротов» (может быть есть какая-то должность?). – Найди «Судью», объясни про пулеметы, покажи на карте. Нам нужна поддержка. Тот понятливо кивнул и побежал обратно по траншее, пригибаясь и склоняя голову, хотя над ней было еще с добрый фут земли. Баррикадиры работали как одержимые, заполняя мешки землей и перекрывая боковые ответвления. Гренадеры обшаривали редких покойников, стараясь пополнить запас гранат трофеями. Шейн ухитрялся одновременно насвистывать что-то легкомысленное, грызть галету и запихивать патроны в магазин винчестера. День начинался удачно. *** - Коллега… Подобное неформальное обращение, очевидно, тяжело давалось майору, у которого на лбу было написано «Koniglichen Kadettenkorps» . Его лицо блестело от пота, приглаженные усы встали дыбом, из-под каски выбился неряшливый клок волос. На мгновение Хейман ощутил укол удовлетворения – «паркетный мальчик» столкнулся с суровой прозой жизни. Но лейтенант сразу одернул себя – сейчас было не время выяснять сословные разногласия, тем более, что майор, несмотря на неопытность, похоже, был вполне вменяем и разумен. Очередной разрыв засыпал их земляной крошкой. Офицеры залегли в глубокой воронке, совещаясь перед последним броском. - Коллега? – отозвался Хейман, настолько вежливо, насколько можно быть вежливым в подобной ситуации. - Эрвин Сьюсс, - неожиданно сказал майор. Хейман поначалу его не понял, мгновение он лихорадочно соображал, кто такой «Эрвин», пока не сообразило, что майор представился. Действительно, в кратком и порывистом инструктаже времени для взаимного расшаркивания как-то не нашлось. - Фридрих Хейман, - кратко ответил лейтенант, немилосердно ругаясь про себя. Драгоценные минуты уходили одна за другой на пустые разговоры. - Славно, - произнес майор. – К делу. Лейтенант, вы уже поняли, я человек не очень опытный. Дайте совет, как нужно действовать. У Хеймана отвисла челюсть. Удивление его было безмерным, начиная с того, откуда мог взяться на фронте целый майор, командир батальона, без солидного военного опыта, и заканчивая тем, что майор вот так запросто просил помощи и совета. Давно, очень давно Фридрих так не ошибался в людях. Эрвин Сьюсс молча и внимательно смотрел на него, пока Хейман собирался с мыслями. - Так… - лейтенант резко потер лоб, словно разогревая мозги перед напряженной мыслительной работой. – Сколько у вас в точности человек? - Семьдесят пять всего, - четко и кратко ответствовал Эрвин. - Из них примерно тридцать обстреляны и годны к бою, остальные либо раненые, либо мальчишки, которых нужно пасти хворостиной, а не посылать в бой. - Так… - повторил, нахмурившись, лейтенант. – Плохо, но не очень. Знаете всех? – так же кратко уточнил Хейман. - Почти. - Это уже хорошо. Так… «томми», похоже, добивают вторую линию, у них много пулеметов и гранат, идти на них в лоб – чистое самоубийство. Поэтому надо сделать по-другому… Раздраженная гримаса исказила лицо майора. Его можно было понять – лейтенант излагал мысли как вышестоящий по званию. Но Сьюсс задавил вспышку раздражения – он не обманывался относительно своих талантов и опыта. Сейчас только большой практический опыт лейтенанта-штурмовика мог помочь остаться в живых и тем более выполнить задачу. - Мне нужны ваши лучшие люди, - продолжал Хейман. – С опытом и, главное, скорые на голову. - Таких, наверно, с десяток-полтора. - Мало, - Хейман досадливо стукнул кулаком по колену. Совсем рядом прошла пулеметная очередь, вынудив обоих рефлекторно пригнуть головы. Фридриху подумалось, что сейчас достаточно одной шальной мины, чтобы уложить командование сводной группой и полностью сорвать задание. - Мало, но лучше чем ничего. Дайте только самых лучших, сейчас важно их качество, а «томми» все равно больше. - Сейчас распоряжусь. Что будем делать? – спросил майор. - Дайте, я еще раз гляну на вашу карту, она точнее моей, - ощерился в недоброй улыбке лейтенант. – Будем играть в Ганнибала и Канны, ____________________________________ «Koniglichen Kadettenkorps» - кадетский корпус в Берлине - основной источник пополнения армии офицерским составом. Хотя формально сословных ограничений для приема в кадетский корпус в Германии не существовало, обучение было платным или требовало солидной рекомендации (в некоторых случаях и то, и другое). Таким образом, майор Сьюсс - типичный представитель состоятельных слоев общества и закрытой армейской касты. Фридрих Хейман, выходец из бедноты, будучи фельдфебелем, получил офицерское звание уже в ходе войны, без экзаменов, за боевые заслуги. Отсюда определенное напряжение в отношениях офицеров. Ссылка на комментарий
Цудрейтер Опубликовано 4 октября, 2011 #85 Поделиться Опубликовано 4 октября, 2011 2Аналитик А я уже заждался. «Koniglichen Kadettenkorps» можно так сказать, но лучше Königlich Preußische Hauptkadettenanstalt, это точнее. Кадетское училище в Гросс-Лихтерфельде под Берлином именно так и называлось. Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 16 октября, 2011 Автор #86 Поделиться Опубликовано 16 октября, 2011 глава 17 1/2 ____________________________________ Противотанковый пулемет отмерял короткие и точные очереди, «кроты» закреплялись на позициях, время неотвратимо уходило. Дрегер коротко посоветовался с наводчиком траншейной пушки. В принципе, «Пюто» позволяла достать капонир через амбразуру, но только в принципе. - Упора нет, - говорил наводчик, небритый мужик в глубоко надвинутой каске и шерстяном подшлемнике. – Переднюю стойку еще поставим, но задние придется держать на весу. Пристреляться толком не даст – чешет как гребнем, попасть надо с первого выстрела. Вернулся посыльный. Все так же, сгибаясь в три погибели, он пробежал по траншее, лавируя между работающими пехотинцами. - Нашел? – коротко спросил лейтенант. Посыльный молча кивнул, жадно хватая воздух широко открытым ртом. Все-таки бег на средние дистанции в полной боевой выкладке чем-то сродни марафонской пробежке. - Да, сипло проговорил он, наконец. – Судья сказал, что весь «тяжелый» огонь перенесен в тыл, а от «мелких» здесь толку не будет. Разве что поцарапают. Дрегер молча, до хруста в суставах сжал перископ, подавляя желание громко и четко высказаться в адрес артиллеристов, всегда стреляющих не туда, куда следует. - … Но в четверть десятого он сдеоает задымление, - продолжил солдат. Лейтенант машинально потянулся за часами, но рука зависла на полпути – Уильям вспомнил, что подарок семьи сломался. С разных сторон ему немедленно протянули три других – хотя часы были в дефиците, «кроты» пользовались определенными привилегиями в снабжении. К сожалению, все хронометры показывали разное время, с разностью в пять минут. - Минут десять точно есть, - пробормотал Дрегер, размышляя вслух. – Галлоуэй! – позвал он после короткой паузы. - Здесь. Рыжий ирландец как обычно возник словно из ниоткуда. Рыжая щетина, испачканная кровью, делала его похожим на людоеда, а комбинация дубины и дробовика – на пирата. - Останешься, - коротко приказал Уильям. – Когда пушкари поставят завесу, покажешь гуннам «театр». Боцман кротко кивал в такт словам лейтенанта. - Я пойду дальше, - продолжал Дрегер. – Попробуем обойти дальше по краю, зайдем сбоку. Когда пущу ракету, постарайтесь забить ему в амбразуру пару снарядов. Бейте ближнего, он опаснее, дальним мы займемся сами. Боцман вновь кивнул, пояснять кому – «ему» - не требовалось. - Аккуратнее, там дальше гунны насовали «крыжовника» , - напутствовал ирландец командира и повернулся к расчету «Пюто». – пушку на горб и за мной! Здесь в боковине есть хорошее место, чтобы пострелять. - Что делать, если бош поднимает руки и кричит: «Камрад, у меня жена и семеро детей!»? – рявкнул артиллерист в каске и подшлемнике, взваливая на плечо одну из станин. - Выпустить ему кишки! - с готовностью проорал Шейн, роняя крошки галеты. Его клич немедленно подхватило не меньше десятка охрипших глоток: - И сказать, что восьмого не будет!!! - Черт, вот сейчас бы ветчинки навернуть в самый раз… - буркнул Бриллиант уже для себя. - А траншейного пудинга не хочешь? – вставил Майкрофт Холл. Новичок достаточно освоился в первом бою и даже пробовал пошутить. Вместо ответа американец коротко и зло взглянул на него, Холл сразу вспомнил, что у него есть чем заняться и бросился помогать расчету «Пюто». - Ты, ты, ты… - Дрегер отбирал себе штурмовую группу для броска вперед, через вал перекрывший траншею. Глядя на Мартина он мгновение колебался. – Проползешь? – спросил, наконец, командир. - Только не быстро, - ответил Мартин, поводя плечами. Чтобы обозначить громоздкий баллон за спиной. Конечно, он бы предпочел никуда не ползти, но между лейтенантом и его взводом давно установились отношения взаимного доверия. Не переходящие, впрочем, в панибратство. - Ждем дыма, - резюмировал Дрегер. *** - Роша ко мне, - сказал в пространство Хейман. Кто-то немедленно умчался вдаль, гремя и бренча амуницией. Против всех требований устава верховенство лейтенанта признали все и почти сразу. Даже майор, который очень хотел утвердиться как командир, но еще больше хотел пережить этот день. Стрелок не заставил себя ждать. Жилистый бразилец присел рядом с лейтенантом, дыша ровно и глубоко, словно это и не он с раннего утра бегал с тяжеленной пушкой наперевес. - Видишь? – указал Хейман. - Вижу, - так же кратко ответствовал Франциск. Солнце все же пробилось сквозь завесу дыма и пыли, выставленную людьми на пути его лучей. В бледно-желтом свете обстановка выглядела еще более безрадостной, чем воспринималась на слух в предрассветных сумерках. Британцы смололи в бетонную и каменную крошку первую линию обороны, почти без боя заняли вторую и достаточно бодро подбирались к третьей. Опытным глазом, привыкшим оценивать перспективы и тяжесть приступа, Хейман видел, насколько успешно можно было бы здесь обороняться, не брось гарнизон своих позиций. Теперь придется штурмовать свой же «шверпункт», занимаемый упорным и искусным противником. - Катается, сын греха… - пробормотал Рош, чуть прищурившись, словно выцеливая мишень. Предмет его критики ускользнул бы от менее искушенного взгляда – угловатый небольшой «Рено», с такого расстояния похожий на игрушечную машинку. Он и в самом деле «катался», разъезжая параллельно линии противостояния, словно развернувшийся бой его совершенно не касался. Танк то скрывался в низинах, то карабкался на пригорки, выписывая витиеватые загогулины, но не вступая в бой. Пушки у него не было, зато над башней «ящиком» в такт движению раскачивалась длинная антенна. - Корректировщик. Он самый опасный из них, «кладет» огонь точно и быстро, - говорил Хейман. – У нас только одна попытка, один бросок, если не продвинемся, ляжем все. Он вызовет огонь и прижмет к земле. Заляжем – погибнем. Достать его нечем, нет даже «Минни» . Рош постукивал по вороненому стволу «адского мушкета» в такт словам командира. Грядущую задачу он уже понял, но бежать впереди телеги не хотел. - Убери его, - приказал Хейман. – У тебя минут двадцать, затем мы начинаем, по зеленой ракете. - Понял, - когда это было необходимо. Франциск мог быть краток и вполне обходился лаконичной военной речью. Подхватив винтовку, он устремился дальше, на позицию. Лейтенант мимолетно подивился, насколько ловко бразилец передвигается по полю боя. Стрелок как змея лавировал между укрытиями, словно двадцать килограммов Т-гевера и вес прочего снаряжения не довлели над ним. *** Годэ не обманул, Пространство между «шестой» и капониром с «туфом» разом осветилось вспышками разрывов, не меньше десятка. И почти сразу же серые клочья дыма поползли по перекопанной земле, ширясь и заволакивая обзор. Дрегер, стиснув зубы, выжидал, не отрываясь от перископа, приподняв левую руку. К этой грязной, чуть дрожащей от напряжения руки были прикованы взгляды всех, кто оказался рядом. Боцман даже стучал зубами от нетерпения, едва ли не пританцовывая на месте. Два лучших гранатометчика взвода раскручивали импровизированные пращи. От них старались держаться подальше, слишком уж часто пращники подрывали себя и соседей вместо немцев. Дымовая завеса разрасталась, но капонир все еще было слишком хорошо видно. Значит, так же хорошо видит и пулеметчик. - Да твою же мать, лентяи… - не выдержав выругался сквозь зубы Шейн, сжимая дробовик. – Надымили, как трубку выкурили… Янки наговаривал, артиллеристы постарались на совесть, но поднимался сильный ветер, кусающий завесу, вырывающий из нее отдельные клочья. Дрегер ждал, и все ждали вместе с ним, но. Как это всегда бывает, его команда прозвучала неожиданно. - Вперед! – прорычал лейтенант, резко опуская ладонь, словно рубя наотмашь. Взмахнул рукой и бросился вперед и вверх, склонившись как можно ниже. Почти сразу же Галлоуэй подскочил на заранее подготовленную бочку и громко проорал в сторону немцев причудливую смесь английских и ломаных немецких ругательств, предлагая богопротивным бошам предаться содомии и прочим противоестественным порокам. Очередь из дальнего капонира прошла буквально впритирку, но ирландец лишь чуть присел, выпаливая новую порцию ругательств, в которых описал кривизну немецких стволов и дал совет – куда их следует засунуть. Одновременно открыли бешеный огонь Льюисы, не стараясь куда то попасть, лишь изображая бурную активность. Гранатометчики с пращами синхронно запустили свои снаряды. Гранаты шумно и бесполезно хлопнули где-то далеко и высоко, пращники сразу же вложили в широкие кожаные ленты новые. Пулеметчики давали одну-две очереди, затем расчеты, яростно и сипло матерясь, взваливали на себя тяжеленные и громоздкие «косильщики», меняя позиции, пробегая по траншее. Прием достаточно бесхитростный - имитировать готовящуюся атаку под прикрытием дымовой завесы. С опытным и хладнокровным противником такое проходило нечасто, но Дрегер надеялся, что немецкие пулеметчики, бьющиеся почти что в одиночку, и так выбиты из колеи. Дым, гранаты, массированный огонь и жуткие вопли Боцмана которым в меру своих глоток вторили прочие «кроты» в «L-6» - все это должно было приковать к себе вражеское внимание. И стволы. Вперед, вперед, между кочками и холмами, по уши в грязи. Бежать уже не получается, недавние взрывы «чемоданов» почти сравняли траншеи, сгладив ландшафт. Приходится ползти на четвереньках, а кое-где и на брюхе, извиваясь подобно червяку. Обрывки колючей проволоки цепляются за одежду как ведьмины когти. Амуниция тянет к земле, она тяжела, невыносима тяжела. Каждый выстрел бьет по ушам как кнутом, сначала – ужасом, невыносимым ужасом от мысли, что пулеметчик заметил их и дал первую пристрелочную очередь. Затем на смену страху приходит облегчение – нет, не в их сторону, не заметил. И сразу же – новый выстрел и новый приступ паники. Грязь везде, она налипает на лицо, руки, одежду, наслаивается на сапоги и ботинки. Она сковывает движения и вот уже кажется, что ты не можешь продвинуться ни на дюйма – руки и ноги бестолково и бесполезно месят грязную жижу. Откуда столько грязи? Откуда здесь вода, ведь дождь давно кончился? Сердце заходится в пулеметном ритме, оно уже разрывает грудь при каждом ударе, но воздуха все равно не хватает. Горло перехватывает при каждом вздохе, и тело словно кричит, ведомое древнейшим инстинктом: «Жить! Жить!». И, перекрывая страх, растет другое, более яркое. Более острое, всепоглощающее чувство. Ненависть. Ненависть к миру, ненависть к проклятым немцам. Выпустить бошу кишки и сказать, что восьмого не будет, да, только так. Горе тем, к кому ползли на земле, среди бочек «крыжовника» «кроты» во главе с Дрегером. *** Рош прижался к земле, высматривая гусеничного врага. С раннего детства бразилец был близорук. Когда же ему исполнилось девять, насмешки сверстников и снисходительная жалость взрослых переполнили чашу терпения. День за днем, месяц за месяцем юный Франциск упражнял глаза, выискивая разные методики в медицинских журналах, что доставляли из Европы и Североамериканских Штатов. Это был долгий и трудный путь, полный ошибок и разочарований, но Рош не сдавался. Не сразу и не за один год, но в конечном итоге его глаза стали изощренным оптическим инструментом, безотказно служащим хозяину. Настолько безотказно и хорошо, что Рош обходился без прицелов, здраво рассуждая - на расстоянии непосильном для его глаз, винтовка уже не может точно поразить цель. Стрелок закрыл глаза и слегка помассировал веки кончиками пальцев. Очень многие считают, что для лучшего видения нужно напрячься и «всмотреться». Он знал, что это не так. Настоящую остроту зрения дает только полное расслабление, когда ни одно ненужное сокращение мышц не мешает глазному аппарату. Франциск несколько раз глубоко вздохнул, представляя, как прохладный поток воздуха вымывает из глаз усталость и напряжение. Открыл глаза и его взор устремился к «Рено». Даже не пытаясь прицелиться – еще не время - Рош наблюдал. С первых же дней на фронте он вывел для себя простое правило. Главная добродетель снайпера – терпение. Не орлиный глаз (хотя с ним, конечно, проще), не пристрелянная винтовка из лучших мастерских (хотя и она не помешает). Успешный выстрел зависит в первую очередь от терпения и умения поставить себя на место противника. Хотя кажется, что пуля поражает цель мгновенно, на самом деле ее полет на дальнюю дистанцию занимает вполне определенное время, зачастую до нескольких секунд. Поэтому мало тщательно прицелиться, сделать поправку на ветер, износ ствола и многое иное. Нужно почувствовать и прочувствовать противника, попасть в ритм его движений, стать целью хотя бы на краткий миг. И послать единственный выстрел в ту точку пространства, где мишени еще нет, но где она непременно окажется через мгновение-другое. Охота на человека и технику разнится по приемам, но одинаково сложна, пусть и по разным причинам. Человек мал, его движения быстры и труднопредсказуемы, но тринадцатимиллиметровому «клепальщику» все равно куда попасть. Даже слабое касание руки или ноги оторвет конечность, убьет кровопотерей и болевым шоком. Более того, не обязательно попадать – Франциск видел, как пуля ломает шею не коснувшись тела, одним ударом воздушных потоков, образующихся за стремительно летящим снарядом. Машина велика и сравнительно медленна, поразить ее легко, но мало просто попасть. Попасть нужно точно, убив водителя или разрушив важный агрегат. Танк с антенной управлялся опытным водителем, машина постоянно меняла направление движения и скорость, сбивая прицел возможному наводчику. Но в каждом действии есть свой ритм, следует только поймать его, вычленить из множества действий. Был свой ритм и в зигзагах «Рено», только нужно суметь прочитать его… Франциск прижал ладонь к груди, туда, где под кителем мирно согревалась теплом его тела обойма с бронебойными пулями. Чтобы снаряд летел дальше и точнее, он доложен быть теплым, а лучше - горячим. Удивительно, но пуля покидает ствол настолько быстро, что не успевает разогреться должным образом. Поэтому нагревать патрон лучше заранее. Стрелок вызвал в памяти схематичное устройство танка. Двигатель? Водитель? Или все-таки оператор-корректировщик? Время было на исходе, вот-вот лейтенант запустит зеленую ракету и сводная группа пойдет в безумную контратаку, но для снайпера-бронебойщика время остановилось. Пусть будет водитель. Остановить машину, а затем расстрелять. Патрон оказался теплым, ободряюще теплым. Против воли Франциск на мгновение остановился, наслаждаясь мгновением. Бой, цель, верный «клепальщик» переделанный под его руку. И тепло смерти - послушной, смирной, терпеливой смерти - до поры дремлющей в тринадцатимиллиметровом патроне «Т-гевера». Тяжелый затвор скользнул мягко, почти невесомо, досылая патрон в ствол. Приклад в чехле из шинели крепко уперся в плечо. Легким движением пальца Франциск выбрал свободный ход спуска. «Да упокоит милосердный и любящий Господь твою душу. Я не убийца, я лишь орудие в исполнении Его воли. Кто бы ты ни был, не держи зла. Ты храбр и умен, но твое время вышло.» ____________________________________ "Крыжовник" - бочки обернутые колючей проволокой, один из элементов оборонительных сооружений. Про "камрада и семерых детей" - распространенная солдатская шутка тех времен. «Траншейный/окопный пудинг» - когда все, что есть, сваливается вместе и поедается. "Минни" - изначально – название немецких минометов англичанами. Но употреблялось и немцами в отношении себя же. Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 31 октября, 2011 Автор #87 Поделиться Опубликовано 31 октября, 2011 глава 17 2/2 Особенно интересует описание стрельбы из пушки, его восприятие читателем. Так делали, ____________________________________ Пехотинцы преодолели простреливаемое пространство сравнительно быстро, не более чем за пятнадцать минут, но для них это время растянулось на многие часы. Девять человек собрались в глубокой воронке, тяжело дыша, жадно хватая воздух открытыми ртами. - Л-лягу… и .. сдохну… - прохрипел Мартин. – Прямо сей…час. - Терпи, - Шейн выглядел не лучше, по пути он влез в глубокую лужу и теперь походил на страшного негра. – Повелитель огня… Окончание фразы потонуло в грохоте стрельбы Туфа. Пулеметчик занервничал, посылая очередь за очередью в клочья дымовой завесы. «Может, у него ствол перегреется?» - мимолетно помечтал Дрегер, выглядывая из-за куста, буквально «обритого» осколками. Впрочем, надеяться на это не стоило, нервы нервами, но тот немец, что держался за рукоятки бронебойного пулемета свое дело знал и долбил короткими – не более десятка патронов за раз – очередями. Два капонира - с Туфом и обычным станковым пулеметом – и небольшая штурмовая группа Уильяма образовали почти правильный треугольник. Лейтенант сосредоточился на точке, где был установлен более легкий Шпандау, надеясь, что Галлоуэй и расчет Пюто справятся со своей более опасной целью. Дрегер бросил взгляд на свою группу, забившуюся в воронку тесно, бок о бок, как анчоусы в банке. «Кроты» сумели пробраться достаточно близко, почти на расстояние броска гранаты, но теперь достаточно одной короткой очереди, чтобы положить если не всех, то почти всех. Можно было рискнуть и попробовать подползти еще ближе, но с каждым ярдом риск попасть на прицел будет расти в геометрической прогрессии. Или подняться в атаку, стремительную как удар штыка… навстречу пулям. Дрегер переломил ракетницу и нащупал на поясе ракету. Зарядный ящик на шестнадцать снарядов не желал открываться – заело замок. Тогда его просто взломали двумя ударами саперного топорика. - Заряжай. Звучно клацнул поршень затвора, досылая тридцатисемимиллиметровый фугасный снаряд. - Ящик! - Готово. Три деревянных ящика были уложены на дно глубокой траншеи, самые дюжие солдаты скорчились на них в полуприседе, пряча головы за бруствером. - Опоры на плечо! – скомандовал Боцман. Пушка Пюто устанавливалась на станке с двумя станинами и передним упором, эту треногу приняли бойцы на ящиках, держа на весу почти сто пятьдесят килограммов. Траншейное орудие было некуда установить, так, чтобы этого не заметил вражеский пулеметчик, поэтому пришлось импровизировать. Наводчик быстро шевелил губами, словно делая про себя последние расчеты. Галлоуэй не видел лейтенанта и его группу, но представлял, где они примерно находятся, рыжий капрал всматривался до рези в глазах в нужную точку, ловя малейшее движение, ожидая сигнала. - Не могу, - пожаловался сквозь зубы солдат из-под станины. – Не выдержу… - Сейчас… Сейчас… - лихорадочно бормотал Боцман, успокаивая то ли себя, то ли несчастного, изнывающего под тяжестью пушки. По личному и богатому опыту ирландец знал, что все неприятности начинаются, стоит только на мгновение отвлечься. - Тяжело, сейчас упадет! – с натугой прохрипел солдат. Кто-то полез на ящик, чтобы помочь, Боцман моргнул, но в этот момент по ушам полоснул крик: - Ракета! Хотя капрал Галлоуэй ждал сигнальной ракеты как святого причастия, огненно-красный росчерк все равно взмыл в небо неожиданно, и пока Боцман разворачивался, чтобы отдать приказ, все началось как будто само собой. Гренадеры дали второй залп винтовочными гранатами. С единым нечеловеческим рыком расчет Пюто одним рывком поднял пушку, упор буквально врезался в рыхлую землю бруствера, станины повисли, удерживаемые крепкими руками. Наводчик приник к прицелу, обхватив обеими руками казенник орудия. Счет времени шел на секунды. Человек у прицела дергал казенник из стороны в сторону, и, повинуясь его движениями, живая опора так же перемещала орудие. - Вижу… вижу… почти… левее… - бормотал наводчик, казалось, еще мгновение, и его побелевшие от напряжения пальцы сомнут металл. Секунды бежали как стартующий спринтер. Сто к одному, что пулеметчик уже увидел их и сейчас разворачивает ствол, ловя в прицел пушку и весь расчет. Один из «опорных» солдат тонко завыл, чувствуя, как тяжелый металл давит, давит, словно пресс, заставляя согнуться, уронить ношу. - Упадет! Пушка за спиной коротко гавкнула, и Дрегер ринулся вперед, молча, словно выпущенная стрела. Он не оглядывался, но по топоту и лязгу знал, что вся группа последовала за ним, рассыпаясь на ходу, охватывая капонир изломанным полукругом. Хотелось палить не переставая, но нечеловеческим усилием Шейн удерживался. Стрелять из винчестера по бетону было глупо, надеяться, что случайная дробина залетит в бойницу и поразит стрелка – не намного умнее. Уперев приклад в плечо, разворачиваясь всем корпусом, янки уже не бежал, а быстро шел вперед на полусогнутых, стра( ) Мартина. Сейчас огнеметчик был самым ценным бойцом в команде. Даймант заметил какое-то движение справа и выстрелил, как обычно, благословляя творение американских оружейников, благодаря которым можно не особо тщательно целиться. Кто-то в серой вражеской форме упал на землю, извиваясь и подвывая от боли. Две мишени, четыре оставшихся в магазине заряда. Прекрасный счет. - Справа! - рявкнул Шейн, не тратя больше время на поверженного противника, вновь разворачиваясь по ходу движения, за спиной гулко хлопнул Энфилд. - Готов, - сообщил кто-то из своих. Молча, без команды, Дрегер метнул гранату и припал на колено, прикрывая голову левым предплечьем. Его примеру сразу последовали остальные. Кусты разрывов поднимались вокруг капонира. Позади снова выстрелила траншейная пушка. - Огня! – заорал Дрегер, но огнеметчик уже обгонял его справа, мелкими и высокими прыжками, сжимая брандспойт. Матово поблескивающий, кое-где исцарапанный баллон тяжелым горбом мотался у него за спиной. Шпандау замолотил длинной непрерывной очередью, и у лейтенанта на мгновение остановилось сердце. С такого расстояния их можно уложить всех и сразу, но на этот раз тот, кто отмеряет судьбу решил, что время «кротов» еще не пришло. Был ли пулеметчик ранен, испуган или «косильщик» повредило, но он промахнулся. Прицел оказался взят слишком высоко, и пули разъяренно пронзали воздух поверх голов. Второй попытки штурмовики ему уже не дали. Узкая боковая амбразура выделялась на сером бетонном фоне сплошной угольной чернотой. Мартин впился в нее взглядом как крюком, буквально подтягивая себя к капониру. Еще шаг, еще один… Где-то в глубине непроглядной темноты запульсировал огненный цветок, трассирующие следы потянулись к «кротам», странно медленно, словно рой крупных светящихся шмелей. Огнеметчик нажал на спуск, брандспойт изверг струю вонючей белесой жидкости, облившей обращенную к Мартину стену «пилюли». На воздухе огнесмесь мгновенно начала куриться серым дымком, Мартин бросился на землю ничком. Он лежал, чувствуя как скрипит на зубах земля, вдыхая неописуемую химическую вонь. Тихое «ффф-ух!» прошелестело над ухом почти неслышно. И сразу же волна жара накрыла Беннета, ощутимая даже сквозь кожаную защиту. Где то позади орал Шейн, меша проклятия и восторженные вопли. Мартин привстал, держа брандспойт наготове. Яркое, чадное пламя охватило капонир, залп был удачен, добрая его доля попала точно в амбразуру, теперь там кто-то страшно кричал на два или три голоса. Но дело еще не закончилось. Мартин прицелился, не чувствуя ничего кроме ненависти и желания отомстить. За тяжесть баллона, за тряску в десантном танке, за костюм-духовку и животный страх смерти. Жало огнемета исторгло новую порцию огневой жидкости, направленную прямо в амбразуру. «Плевок дьявола», так иногда называли огнеметный выстрел свои. Как называли его немцы Мартин не знал, да и не стремился узнать. Рыжая вспышка полностью выжгла огневую точку изнутри, огонь вырывался из бойниц длинными багровыми языками, будто жадные щупальца. От жара стали рваться патроны - словно кто-то взрывал праздничные шутихи в огненной утробе капонира, ставшего раскаленной могилой. - Лейтенант, чего мы ждем? – трагически вопрошал Эрвин Сьюсс. Майор видел, как англичане понемногу занимают район и не понимал, почему Хейман медлит. С каждой упущенной минутой задача выбить врага неожиданной контратакой из разряда «почти невозможно» приближалась к «чистое самоубийство». - Мой стрелок должен убрать бронекорректировщика, - сквозь зубы ответил Фридрих, не отрываясь от бинокля. «Рено» с антенной все так же деловито карабкался через завалы, огибая воронки и крупные обломки, Роша не было видно и по танку определенно не стреляли. – Если у «томми» будет артиллерийская поддержка, нам проще сразу сдаться… или дезертировать. - Там может быть уйма других наблюдателей, - срывающимся голосом возразил майор. - Может быть, - согласился Хейман. Он наконец отложил бинокль и потер лицо. Едкий пот затекал в глаза, стереть его не было никакой возможности – к прежней грязи лишь добавлялась новая. «Все бы отдал за чистый носовой платок», - подумал он. - Но этот самый опасный, - закончил Фридрих. – Обычного корректировщика могут убить, ему приходится прятаться, потому плохо видит, радиостанция тяжелая и часто ломается. А у железного гроба мощный телеграф, достает километров на пятьдесят, и он прикрыт броней. И сидит там не лопух с ускоренных курсов… Смотрите, как грамотно ездит. Если он останется, то сразу вызовет огонь, и наша атака захлебнется. - Боже мой… боже мой… - Сьюсса начала колотить нервная дрожь. – Надо же что-то делать, надо что-то делать! - Успокойтесь, господин майор, - проскрипел сквозь зубы Хейман. Пот будто выжигал глаза кислотой, грязь пропитала одежду и все тело словно вымазали липкой слизью, страшно ныли ноги, боль стянула стопы раскаленными подковами. – Все будет хорошо, Рош подобьет танк, мы вышибем англичан обратно, а там и подкрепление подойдет. Он вновь поднял бинокль, краем глаза заметив выражение почти детской надежды на лице Сьюсса. Фридрих стиснул зубы, чтобы не выдать собственных чувств, не показать, насколько он сам не уверен в своих словах. Если сейчас неопытный майор сорвется, он начнет командовать сам, и тогда действительно останется только погибнуть или сдаться… «Франциск, ну что же ты медлишь?..» - Обожаю французов! Измазанный грязью и сажей, со своей рыжей щетиной Галлоуэй был похож на страшного человека-ежа. Оскалив зубы и вращая глазами, он коротко докладывал лейтенанту об успехах. - Жлобы! До сих пор суют в снаряды черный порох! Но все польза – дым хорошо виден, легко потом доводить ствол. Первым сбили Туфу прицел, а второй положили точно в амбразуру. Потом домолотили для верности, два или три раза. И гранатами, чтобы уж точно и без всяких там. - Потери? – отрывисто спросил лейтенант. - Джексон сорвал спину, пока держал пушку. Ссадины, ушибы, больше ничего. - Славно, - так же коротко резюмировал Дрегер. – Весьма славно. Посыльного к майору Натану, передайте, что здесь мы почти все… Слово «сделали» Уильям не сказал, а подумал. Точнее, машинально додумал, уже лежа на земле, в яме, формой удивительно и неприятно напоминавшей неглубокую могилу. Его бросил туда очень близкий разрыв крупнокалиберного снаряда. Чертовски близкий разрыв чертовски большого «чемодана». - Что это?.. – спросил Сьюсс, с которого можно было писать картину истинного христианина, узревшего второе Пришествие. Хейман улыбнулся, точнее, попытался. Мышцы лица, сведенные напряжением, плохо слушались, сокращаясь как резиновые, поэтому вместо улыбки получился страшный оскал. Даже без бинокля лейтенант видел, что на позиции укрепленного пункта обрушился град артобстрела, и снаряды летят отнюдь не с вражеской стороны. По совести говоря, обстрел был жидковат, но учитывая ситуацию, Фридрих хорошо понимал благоговение майора. Случайность ли это, или кто-то решил поддержать пехоту, идущую на верную смерть, но кто-то или что-то дало им небольшой шанс, который следовало хватать и не выпускать. И черт с ними, и с радиотанком, и с нерасторопным Рошем. Время не ждало. - Это чудо, Эрвин, - произнес лейтенант, доставая ракетницу. – Это настоящее чудо. ____________________________________ Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 13 ноября, 2011 Автор #88 Поделиться Опубликовано 13 ноября, 2011 Боли не было. Было очень странное ощущение, словно его, Анри Годэ, поместили в огромный колокол и хорошенько ударили по этому сосуду гигантским молотом. Каждая клеточка тела дрожала, мелкие частые судороги сводили руки и ноги. На грудь будто положили тяжелый пресс, выдавливающий из легких последние капли воздуха. Судья тяжело, с всхлипом вздохнул, вдыхая чистый бензин и масло, точнее, так ему показалось в первый момент. Если где-то в мире и оставался чистый. Пригодный для дыхания воздух, то в подбитом танке его точно не было. Еще один рыдающий вдох, рвущий горло, и еще. Годэ с трудом перевел дух, качнул головой, раскалывающейся от боли. В глазах двоилось, он знал, что лежит где-то на полу танка, сброшенный при взрыве, но не мог понять – где именно и в каком положении. Анри вслепую махнул рукой, стараясь нащупать хоть какой-то ориентир, пальцы потеряли чувствительность, ощущая все будто через толстую перчатку. Понемногу чувства приходили в норму, только слух подводил – рядом что-то капало, как вода из плохо закрученного крана. Каждый стук воображаемой капли бил по больной голове Годэ как маленький острый молоточек. Судья лежал в позе эмбриона у левого борта танка, то ли упал сам, то ли сбросило ударом. Правый глаз заплыл огромным и твердым желваком – в момент разрыва француз смотрел в перископ и как следует получил окуляром. «Кто же нас достал?» - подумал Анри. Даже такая простая мысль потребовала серьезных усилий, отозвавшихся рвотным спазмом. С трудом подавав его, Годэ попытался встать. Для начала ему удалось подняться на четвереньки, но непослушные руки разъехались на скользкому полу, залитом какой-то жидкостью, и Анри свалился обратно, крепко приложившись больным глазом о педаль. Окружающая темнота взорвалась радугой ослепительно ярких цветов. «Боже мой, как мне плохо…» - тоскливо и безнадежно подумал Судья. Контуженный и запертый в танке, один, иначе ему бы уже помогли – участь, лучше не придумаешь. И еще это капание… Сцепив зубы, перебарывая ужасную головную боль, он вновь упрямо полез вверх, поднимаясь с пола, залитого чьей-то кровью. Обычный человек при стрельбе прищуривает один глаз, чтобы полностью сосредоточиться на другом, «рабочем». Но по-настоящему хорошие стрелки так не делают, даже когда используют телескопический прицел. Рош был очень хорошим стрелком, он в совершенстве освоил искусство совмещать узкое поле прицела и общую панораму. За мгновение до выстрела правым глазом бразилец увидел, как корпус Рено буквально подбросило вверх и сразу же скрыло серо-коричневой завесой вздыбленной взрывом земли. Левым же узрел стремительный артиллерийский налет, который в числе прочего накрыл и радиотанк. От неожиданности Рош едва не выстрелил, в последнюю долю секунды убрав палец с крючка. На мгновение он испытал острейший приступ обиды – за то, что божье провидение сорвало выстрел, обещавший быть успешным и даже по-своему красивым. И сразу же обида сменилась стыдом – ведь Франциск, будучи всего лишь всего лишь человеком, позволил себе усомниться в Его промысле. Танк казался целым, взрыв тяжелого гаубичного снаряда пришелся буквально «впритирку», не разрушив машину, но тяжело ударив ударной волной все содержимое. Кажется, даже гусеницу сорвало. Если внутри кто-то и остался жив, то сейчас он считает переломы, а не координаты целей. Впрочем, кто-то бежал от машины так, словно за ним гнались все обитатели преисподней. По видимому, один из членов экипажа все таки выбрался из Рено через боковой люк и отчаянно спасался, поддавшись приступу паники. Рош проводил беглеца легким движением ствола, но стрелять не стал – патроны ручного снаряжения, начиненные качественным порохом, присланные с родины сейчас стоили дороже золота. Несомненно, для них найдется куда более подходящая цель, чем танкист, обезумевший от ужаса настолько, что улепетывал как заяц, не обращая внимания на продолжавшийся обстрел. «Благодарю Тебя за то, что облегчил мне работу и позволил сэкономить патрон. Он не пропадет напрасно» - подумал стрелок. Было очевидно, что лейтенант Хейман не упустит возможности и начнет атаку в ближайшие минуты, пока англичане не оправились. Добрая пуля, выпущенная верной рукой, в таком деле будет совсем не лишней. Телеграфиста убило на месте – тонкий и узкий как бритвенное лезвие осколок пролетел точно в смотровую щель, разрубил как тесаком кольчужную маску и ушел глубоко в переносицу. Кровь срывалась тягучими каплями, мерно падающими на пол. Именно этот звук Анри поначалу принял за галлюцинацию. Смерть коллеги отозвалась в его душе похоронным звоном, как будто последнее предупреждение костлявой – «отступись». Водителя не было ни на месте, ни вообще в танке. Годэ поискал его, с трудом ворочая налитыми кровью глазами, как будто в тесной утробе Рено было где спрятаться. Не нашел, наверное, тот сбежал от греха подальше, пока командир лежал без сознания. «Эх, Пьер, Пьер…» Танк был мертв, двигатель остановился, только радиостанция мигала красно-желтой лампочкой. Радио… Лампа… Годэ со стоном обхватил голову руками, словно это могло как-то упорядочить разбегающиеся в разные стороны мысли. Удивительно, невероятно, но телеграф продолжал работать. Взрыв вывел из строя Рено, убил одного из членов экипажа, но пощадил капризную и чувствительную радиостанцию. Воистину, у провидения оказалось очень своеобразное чувство юмора и свое понимание меры вещей. Аккумуляторы работали, связь была, и это приводило Судью к весьма непростому выбору… Рош бросил прощальный взгляд на неподвижный Рено, но глаз буквально споткнулся о некую несообразность. Стрелку понадобилось пара секунд, а то и больше, чтобы понять в чем она заключалась. Цилиндр на крыше танка ожил, раскручиваясь, узкие черные прорези на его матовых боках слились в туманную полосу. Или это утомленное зрение Франциска обмануло хозяина? Бразилец яростно потер глаза, будто стирая с них паутину усталости Крепко зажмурился и вновь открыл взор, впившись им в цель. Нет, цилиндр определенно двигался. Кто-то в машине был жив и сейчас озирал окрестности с помощью стробоскопической наблюдательной башенки. Как бы плохо не было Анри, опыт и мастерство могли покинуть его только вместе с жизнью. Несмотря на только один действующий глаз, оглушающую головную боль и спутанные как бабушкино прядение мысли - ему хватило беглого взгляда, чтобы понять в какой заднице оказались англичане. Походило на то, что немцы сумели собрать ударную группу, которая скрытно подобралась к своим же позициям, ставшим полем боя. Откуда взялись немцы, учитывая, что фланги продвинулись далеко вперед? Годэ не думал об этом – слишком сильно болела голова, слишком много сил забирала каждая вменяемая мысль. Немцы просто были. Пока британцы увлеченно прогрызали последнюю линию «форта», противники скрытно охватывали их подобно полумесяцу. Сейчас, под прикрытием своей артиллерии, поганые гунны готовились к броску вперед. Годэ с уважением относился к англичанам майора Натана, но у «кротов» была слишком специфическая школа и слишком мало опыта открытого столкновения на поверхности земли. Они неплохо, очень неплохо действовали против деморализованного и малочисленного противника, но сумеют ли выдержать внезапный контрудар хорошей пехоты? А пехота гуннов на этот раз была хорошей, Анри заметил характерные мешки с гранатами, которые так любили носить «штурмтруппен». Годэ убрал голову из башенки, без сил откинулся на жесткое сидение. И в то же мгновение оглушительный, хлесткий звон ударил по ушам, пошел гулять по тесной коробке Рено, отражаясь от каждого угла. Цилиндр разворотило как картонную хлопушку, электромотор завизжал на высокой ноте и умолк. Осколок… или вражеский стрелок-бронебойщик, опоздавший буквально на пару секунд. Француз слишком устал, чтобы ужасаться или радоваться, он просто отметил как неизбежность потерю башни и новую угрозу и продолжил свои тягостные размышления. Было стыдно, безумно стыдно – он, корректировщик, держащийся в отдалении от эпицентра схватки, защищенный броней, снабженный средствами наблюдения и связи – он должен был заметить немцев, как бы те не маскировались. Но не заметил… И теперь гунны вполне могут отбить «форт» обратно. Что делать? Что же делать?.. Тихо гудел электромотор вращающий башенку, Годэ думал, казалось, целую вечность, хотя прошло от силы несколько мгновений. Судья мог покинуть машину. Мог остаться внутри и переждать. Мало кто решился бы осудить его, какой бы путь не избрал Анри. Кто знает, на что бы в конце концов решился танкист, но в этот момент зеленый всполох неярко скользнул сквозь узкие смотровые щели – кто-то с немецкой стороны запустил зеленую ракету. И сделал это вряд ли для того, чтобы приветствовать английских друзей. Совсем как в марте восемнадцатого, когда его друзья горели в старых «Шнейдерах». Тогда немцы тоже использовали зеленые ракеты как сигнал к атаке. Судья несколько раз глубоко вздохнул. Ему было трудно двигаться – больная спина резко и неожиданно напомнила о себе, позвоночник словно залили свинцом. Сейчас Годэ не думал о таких вещах как «долг» или «мужество». Просто иногда случаются вещи, которые надлежит сделать, любой ценой. Если в такой момент вообще можно говорить о какой-то «цене». - Да чтоб тебя!.. – уже в голос воскликнул Франциск. Перископ – тонкий прутик в передней части корпуса Рено, с такого расстояния похожий на спичку – ожил. Объектив повернулся в одну сторону, затем в другую, неровными, дергаными движениями. Злобно выругавшись бразилец рванул рычаг затвора, вверх, затем на себя – сверкающий поршень выбросил дымящуюся гильзу, терпкий запах сгоревшего пороха куснул ноздри. Стрелок нетерпеливо потянул из-за пазухи второй патрон. Было бы истинным чудом если бы в Рено осталась хотя бы целая лампочка, не то что радио. И все же… Кто бы не сидел в танке, он оказался очень упорной скотиной, которая не собиралась сдаваться, а лейтенант уже запустил сигнальную ракету. - Умри, безбожник, - зло прорычал Франциск, снова плотно прижимая к плечу приклад «клепальщика». Неизвестный не желал понимать намеки Господа и следовало как можно скорее помочь упрямцу подручными методами. Прямо перед глазами Годэ появилось идеально круглое отверстие, и сразу же словно невидимая ладонь отвесила ему мощную оплеуху, швырнув головой о борт. Тьма танка вспыхнула мириадом искр, и вслед за ней пришел странный протяжный звук – словно кто-то с размаху всадил в полную консервную банку штык, пробивая ее насквозь. Звук все тянулся и тянулся, не желая кончаться. «Я умер…» - подумал Анри. Но это было не так. Он моргал единственным видящим глазом и с каждым движением века приходил в себя. Невидимый бронебойщик промахнулся буквально на пять-семь сантиметров, не больше. Противник очень хорошо знал внутреннее расположение Рено и целил без промаха, любому другому на месте Годэ бронебойная пуля разнесла бы череп как арбуз. Анри спасла спина – ее скрутило судорогой и француз сидел изогнувшись. Направленный твердой рукой снаряд лишь ударил его воздушной волной, добавив еще толику к общей контузии. Вторая пробоина появилась совсем рядом с первой, на этот раз бесшумно. Судья понял, что оглох, провел рукой по уху и почувствовал на пальцах влагу – кровь сочилась из ушной раковины. Годэ безвольно обвис на сидении, чувствуя, что сегодня на его долю выпало слишком много испытаний. Сознание словно мерцало, танкист воспринимал окружающее какими-то рывками, будто выглядывая из амбразуры, отделяющей разум от мира. Временами французу казалось, что он плывет в темной безбрежности, куда-то, где тихо, тепло, безопасно. Искушение было так велико… Отдаться потоку, покинуть это страшное место, обмануть смерть, воплотившуюся в неведомом снайпере, хладнокровно расстреливавшем танк. - Промахнулся, козел… - прохрипел Годэ, подтягиваясь на локтях, стараясь дотянуться до рычага телеграфа. - Боши не умеют стрелять. Радио было совсем рядом – большой ящик со шкалами и рычажками настройки. Аппарат доброжелательно мигал лампочкой, словно творившийся вокруг ад утратил над ним власть. Забыв о собственных правилах Франциск напряг зрение до предела, стараясь понять – что же творится внутри проклятой машины. Это было за гранью возможного, но Рошу казалось, что его изощренный взор проникает внутрь Рено сквозь пробоины и смотровые щели, угадывая некое движение. Франциск до хруста сжал зубы, в такую безумную ситуацию он еще не попадал – железная коробка словно смеялась над ним. Где-то за спиной пронзительно возопил свисток, возвещая о начале атаки. Рычаг от себя вперед и вбок, вороненый металл ствола скрывает сверкающий затворный стержень. Очередные тринадцать миллиметров бронебойной смерти готовы. - Сдохни! Бош, которого Годэ не видел и теперь точно не увидит, всадил в танк три пули подряд, выпустив их в невероятном темпе, словно палил из обычной винтовки. Анри видел первые две пробоины, которые пронизывали корпус тонкими лучиками света, понимал, что третий снаряд попадет в цель, но его рука словно сама по себе выстукивала последние точки-тире, передавая команду и координаты своей батарее. Он продолжал передачу и третья пуля попала точно в грудь. Танкиста ударило как кувалдой, сметя с сидения, швырнув о борт и затем на пол подобно тряпичной кукле. В густом смрадном воздухе танка повисло облако-взвесь мельчайших капелек. Кровь, его кровь. «Боши не умеют стрелять…» Или умеют?... Боли не было. Было понимание того, что на этот раз стрелок попал. Темно. Тихо. Спокойно. Раскалывающаяся голова, невидящий глаз, разорванные барабанные перепонки – все ушло. Немного ныли ребра, там, где – он не чувствовал, но знал это – пуля вошла в тело, разорвав легкие, и остановила сердце. Но это оказалась легкая, совсем не страшная боль. Скорее дружеское напоминание о жизни, которая была прожита и закончена. Он не знал, успел ли закончить передачу. Но это было уже не важно. «Все» - подумал Анри. Все… Ссылка на комментарий
Takeda Опубликовано 15 ноября, 2011 #89 Поделиться Опубликовано 15 ноября, 2011 хм... почитал... все вроде прикольно. но вот темой натурализма не переувлекся? Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 15 ноября, 2011 Автор #90 Поделиться Опубликовано 15 ноября, 2011 2Takeda А где там натурализм? Ссылка на комментарий
Takeda Опубликовано 15 ноября, 2011 #91 Поделиться Опубликовано 15 ноября, 2011 2Аналитик А где там натурализм? Я про последнюю часть в большей степени. Имхо тема гибели танка и Анри получилась излишне перенасыщенной детями и переживаниями Анри. Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 16 ноября, 2011 Автор #92 Поделиться Опубликовано 16 ноября, 2011 Замах, ложная атака, уход. Противники не изучали благородное искусство фехтования в закрытых училищах, не читали трактатов и учебников. Они учились драться на улицах, а после – на войне, поэтому схватка ирландца и немца была не похожа на куртуазную и красивую дуэль. Бойцы кружили по сложной замкнутой кривой, насколько позволяли полуобвалившийся бруствер, бетонные обломки и торчащие из земли жерди, обмотанные спутанными клубками «колючки». Не было никаких широких красивых замахов и сложных приемов, лишь короткие секущие удары по рукам, главным образом по кистям. Прямой удар, прямой отвод, больше никаких ухищрений - оба понимали, что столкнулись с противником по меньшей мере равным, и первый промах станет последним. Тесак и дубинка раскачивались, танцевали в руках как живые, плетя паутину взаимных выпадов и отбивов. Сталкиваясь, клинок и шипы отзывались леденящим скрежетом. Пару раз немец пытался лягнуть Боцмана в колено, но тот резво опускал дубину, целясь в стопу, и верзила споро отскакивал. Сам Галлоуэй плевался как верблюд, стараясь хоть на миг отвлечь врага, но тот и глазом не повел, напряженно ловя движения рук и палицы ирландца. Поначалу Боцман счел, что победа почти что у него в кармане – броня боша должна была сковывать движения и выматывать не хуже чугунных гирь. Ирландец с ходу навязал высокий темп движений, двигаясь быстро как огонь, заходя то справа, то слева. Он ждал, когда верзила выдохнется и пропустит хотя бы один удар. Ведь палицей усаженной гвоздями не обязательно бить со всей дури, даже скользящее прикосновение располосует плоть, пустит кровь, и враг быстро ослабеет. Недаром знатоки и ценители окопных схваток предпочитали дубину всякой показухе вроде переточенных саперных лопаток или американских ножей-кастетов. Старая добрая палка с навершием надежно убивала задолго до всей этой хитромудрости, будет верно служить и после. Но чертов гунн словно и не подозревал, что ему полагается устать и пасть. Немец в кирасе и пластинах двигался на первый взгляд тяжеловесно и небыстро, но как то очень экономно, делая минимум движений, но каждый раз именно те и именно тогда, когда это было нужно. Острие его клинка, несмотря на все перемещения врагов, целилось как привязанное в центр грудины Боцмана, ударов Галлоуэя немец или избегал быстрыми поворотами корпуса, чуть приседая на длинных ногах, или принимал на предплечья, так же защищенные стальными пластинами. Когда дубина в третий раз проскрипела по металлу, невероятным образом не задев вражью кисть, Патрик почувствовал укол страха. Немец дрался как машина – закованный в железо, неутомимый, не допускающий ошибок и промахов. Впервые за весь день Боцман по настоящему почувствовал дыхание смерти и с ужасом подумал, что еще с полминуты такой пляски – и уже у него не хватит дыхания и выносливости. Кираса давила так, словно ее вес увеличился самое меньшее – раза в три, грудная клетка вздымалась как кузнечный мех, еще бы чуть-чуть и ему точно хватило воздуха, но проклятое железо не давало вздохнуть как следует. Крепкая броня давно служила Гизелхеру верой и правдой, не раз уберегая от увечий и смерти. Она останавливала осколки, камни, вражеские клинки, дважды - даже пули. Густ сплевывая кровь и, перебарывая боль от треснувших ребер, разил в ответ, не забывая после боя помянуть добрым словом крепкую немецкую сталь. Теперь же он впервые подумал, что примет смерть благодаря верному защитнику. Гнусный рыжий карлик прыгал вкруг как обезьяна, тыча своей палкой в темпе швейной машинки. С каждым разом Пастору становилось все труднее заслоняться от его выпадов, атаки уступали место безнадежной обороне. Трижды, несмотря на все ухищрения «штосструппена», «томми» доставал Гизелхера своим страшным орудием, последний раз Густ чудом избежал разорванной кисти, гвозди даже скользнули по коже. Еще немного и он выдохнется окончательно. Хотя бы несколько секунд передышки, чтобы восстановить дыхание! Но злобный гном метался вокруг как заводной, раскачиваясь на кривых ногах как на пружинах, не снижая темпа. Галлоуэй сумел таки обмануть противника ловким финтом и достал его в голову, самым концом дубинки, шипы рванули кожу на скуле немца. Лицо здоровяка залилось алым - кровь хлынула мгновенно и обильно. Не обращая внимания на рану Густ сделал ответный выпад, так же целясь прямо в лицо Боцмана. Тот рефлекторно отшатнулся, воспользовавшись его мгновенным замешательством Пастор с надсадным свистом вдохнул столько воздуха, сколько позволяла броня, перехватил скользкую от пота рукоять тесака и ринулся в новую атаку. Быстро перебирая ногами Патрик пятился, стараясь разорвать дистанцию, но Гизелхер наступал, крестя воздух стремительными взмахами клинка. Виток колючей проволоки зацепил его за обмотку как щупальце спрута. Густ на миг потерял темп, взмахнул руками, восстанавливая равновесие и отвел взгляд от противника. Боцман качнулся вперед, низко присев, почти упав на колени и взмахнул палицей, целясь по ногам. На этот раз он попал по плоти, миновав броню. Густ был опытным воином и сразу понял – он ранен и ранен тяжело. «Томми» не задел главную жилу на бедре, от которой человек может умереть за минуту, но гвозди серьезно пропороли незащищенное тело. Ноги двигались словно ватные, разом потеряв всю силу и легкость поступи. Пастор стремительно истекал кровью, еще чуть-чуть, и он ослабеет настолько, что едва сможет держать оружие. Тогда – все, конец. Когда верзила с рычанием дикого зверя ринулся на него, занося над головой тесак, Патрик испытал нечто вроде триумфа. Ирландец сражался с самым опасным врагом в своей жизни и победил его. Ну, почти победил. Осталось только добить боша, потерявшего разум от предчувствия скорой гибели. Отступить, отвести вражеский клинок и ударить самому, на этот раз – наверняка. Но капрал ошибся, недооценил врага. Вложивший все силы в последний бросок Густ не дал ему снова отойти. Удар, еще удар, немец вновь и вновь бил наотмашь, сверху вниз, изо всех сил, словно топором, чувствуя, что ноги вот-вот откажут ему, торопясь использовать каждое мгновение. Галлоуэй отбил все удары, чувствуя как с каждым столкновением по рукам прокатывается острая боль – гунн был невероятно силен. Они сошлись почти вплотную, казалось, теперь-то немцу не хватит размаха, чтобы рубить или колоть, но Пастор резким движением снизу вверх ударил Боцмана в челюсть навершием рукояти и сразу же добавил головой – в лицо, в хорошем стиле уличной драки. Галлоуэй отшатнулся, острая боль в сломанном носу на миг лишила его контроля, и капрал пропустил новый рубящий удар. Отточенное, иззубренное от множества столкновений лезвие обрушилось на ключицу, разрубая кость и мышцы. Отказываясь поверить в случившееся, сражаясь до конца, Галлоуэй ткнул врага в ответ дубиной, но сила покинула его. Немец без труда перехватил оружие и вырвал его из безвольной руки. Боцман осел на землю, секунду другую он смотрел снизу вверх на своего убийцу горящим ненавистью взглядом. А затем его глаза затуманились и закрылись. У ног Пастора лежало мертвое тело. Густ повел рукой вокруг, ища хоть какую то опору. Ноги подкашивались, сердце колотилось где то у самой глотки, пальцы дрожали так, что сейчас он не удержал бы и ложку, не то что тесак. Брюки от пояса и ниже промокли насквозь вместе с обмотками, кровь хлюпала в ботинках. Но он был жив. В следующее мгновение мир взорвался снопом ярко-алых искр, в грудь словно ударили тараном. Густ почувствовал, что падает. Сознание мерцало, он не понимал, что произошло, почему он упал, что ударило его. Падение долгим, безмерно долгим, настолько, что он потерял сознание до того как навзничь упал на землю, истоптанную его и «томми» ботинками. Шейн передернул затвор, едва не рыдая от горечи. Если бы он поспешил, если бы он успел чуть раньше… Рыжий капрал нравился ему какой-то внутренней простотой, почти крестьянской основательностью. Боцман мог надрываться до колик, вопя на подчиненных и новобранцев, но в нем не было скрытой злобы, так часто встречающейся в командирах. Галлоуэй все делал с основательностью, рассудительно и надежно, и этим нравился Дайманту, сыну такого же основательного фермера из американской глубинки. Теперь Патрик Галлоуэй был убит, и то, что его убийца только что получил в живот полный заряд из винчестера, уже ничем не могло помочь. Горечь и печаль почти сразу отошли на второй план, они остались с Даймантом, но где-то позади, на задворках сознания. Шейн укрылся за кочкой и начал торопливо перезаряжать винчестер. Боши напирали и было непохоже, чтобы они собирались отступать. Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 21 ноября, 2011 Автор #93 Поделиться Опубликовано 21 ноября, 2011 ____________________________________ - Как это получилось, Браун? Майор Натан мрачнел как грозовая туча и его можно было понять. Так успешно начавшийся штурм по сути сорвался, сорвался позорно и стремительно. - Как? – вновь повторил майор. Джордж Монтег Натан очень редко терял самообладание, и это оказался как раз такой случай. На лицо Натана легла печать усталости, разочарования и отчасти даже обиды. Браун Илтис, командир второго взвода, промолчал, понимая, что вопрос скорее риторический – Натан старался обрести почву под ногами после феерической неудачи так хорошо начавшегося боя. - Присаживайтесь, - произнес майор, словно спохватившись. Лейтенант, доселе стоявший перед командиром, сел на колченогий стул. Стульев нашлось трое, их стащили в полуразваленный немецкий дот, приспособленный под импровизированный батальонный штаб. В серой бетонной коробке не было ничего кроме стола – доски положенной на грубо сколоченные козлы, упомянутых стульев и керосиновой лампы. Расстеленная на столе крупномасштабная карта пестрела свежими карандашными пометками. О военном предназначении помещения напоминал пол, усеянный потемневшими гильзами, а на одной из стен выделялась россыпь характерных темно-красных брызг. Натан не зажигал лампу и в полутьме высохшие капли едва заметно светились гнилушечно-зеленоватым светом, как раздавленные светлячки. - Откуда они могли взяться? – задал очередной вопрос майор. – Ведь наши фланговые отряды ушли далеко вперед. - Видимо, наши не сразу сомкнули фронт, - на этот раз Илтис решил для разнообразия что-нибудь сказать. Его речь была не очень внятной, словно у говорившего болели зубы. – Образовался «коридор», через который прошел отряд бошей… «Слоеный пирог», чтоб его! - Да… - согласился майор, напряженно о чем то думавший. К нему на глазах возвращалась выдержка и спокойствие. Выражение «слоеный пирог» укрепилось на фронте давно и прочно. В любом сколь-нибудь масштабном бою, даже при наличии радиосвязи, сражающиеся очень часто теряли ориентиры в сети окопов и траншей, похожих друг на друга как близнецы. Блуждающие бойцы, даже целые отряды сбивались с курса и, отрезанные, начинали сражаться сами за себя. Иногда подразделения - «призраки» пробивались к своим или упорно держали оборону до прихода подмоги. Гораздо чаще целые батальоны исчезали в никуда, и лишь отдаленные выстрелы и предсмертные крики свидетельствовали об их судьбе. Этим утром англичане наступали, затем немцы контратаковали, теперь немецкий штурмовой отряд оказался в осаде, но в свою очередь окружил взвод Уильяма Дрегера – типичный «пирог». - Да, - повторил Натан вновь, на этот раз гораздо увереннее и жестче. – Так, вероятно, и произошло. Но, черт подери, как умело они просочились по траншеям! Там полк, не меньше! - Не думаю, что целый полк, - досадливо сморщился Браун. - Это была метафора, - произнес майор. Теперь в его голосе стало гораздо меньше тяжелой безнадежности, но куда больше деловитой решительности. – Но боши определенно крайне хороши… Я думал, что такие мастера у них уже перевелись. Пробраться обходными путями без единого выстрела, сбить с налета мою группу, отсечь и окружить Уильяма… Лейтенант Браун машинально потер челюсть, в стремительно завязавшейся рукопашной один из немцев приложил его кастетом. Гунн попался недокормленный, удар получился так себе, слабенький. Челюсть уцелела, но сильно болела, а зубы на пострадавшей половине ощутимо шатались. «К дантисту» - скорбно подумал Браун и снова провел ладонью по лицу. Майор проследил взглядом его движение, получившееся очень характерным, и поморщился. Ему самому неприятельская пуля чиркнула по мочке уха - неопасная ранка, почти царапина - тем не менее она сильно кровила, и ржаво-коричневые пятна безнадежно испортили китель. - В общем, печально, хотя и не смертельно, - заключил Джордж Натан. – Но все равно обидно. Почти оскорбительно. - Объяснимо… - вставил Илтис, увидев, что короткий эпизод майорского уныния завершается. – Мы все-таки не линейная пехота… Сказав это, он сам расстроился – справедливые по сути слова прозвучали крайне жалко, почти беспомощно. Майор это так же отметил. - Браун я на днях общался с одним американцем, из летчиков, тот сказал, что оправдания – как пот, всегда находятся и всегда воняют… Это не в ваш адрес, - Натан предупреждающе поднял ладонь, останавливая встрепенувшегося Илтиса. – Мы все сегодня показали себя не лучшим образом, я в том числе. Мы хорошо начали, но вот дальше… Хорошо, что Судья, упокой господь его душу, вызвал артудар, а то пришлось бы совсем скверно. Привставший в порыве возмущения лейтенант вновь опустился на стул, протестующее затрещавший под его весом. Слова командира были обидны, но справедливы.. Можно сколько угодно говорить о том, что этот бой стал для «кротов» первой настоящей схваткой лицом к лицу, что немцы сумели напасть внезапно, что предваривший их контратаку артиллерийский огонь отчасти рассеял англичан. И даже то, что британцы все таки оставили за собой почти половину второй линии «форта», так что теперь его территория была разделена почти поровну между «кротами» и «штосструппенами». Но факт отступления, едва не переросшего в бегство от этого не становился более оспоримым. И еще неизвестно, чем закончилось бы, если бы не упомянутая поддержка артиллерии, организованная французом. Храбрый человек, который даже в последние минуты жизни помогал забывшим о нем братьям по оружию… Заградительный огонь, вызванный Судьей, быстро оборвался – артиллеристы прекратили стрельбу, не дождавшись подтверждения от мертвого корректировщика. Но только благодаря пушкарям застигнутый врасплох батальон не был сбит со всех позиций сразу. - Все, время самобичевания закончено, - решительно сказал Натан, вставая из-за шаткого стола. – Сколько у вас осталось людей? - Девятнадцать боеспособных, - немедленно отозвался Илтис. – Еще трое могли бы… - Не стоит, - отрезал майор. – Слава богу, сейчас не четырнадцатый. Отправьте их в тыл. - Насколько я понимаю, на сегодня наши экзерции закончены? – осторожно вопросил Браун. Ему вдруг показалось, что наступила тишина. Лейтенант навострил уши и убедился, что грохот непрекращающегося боя не затих, он просто переместился дальше. Кроме того, уши уже привыкли к неумолчному рокоту, сотканному из множества обыденных шумов – выстрелов, взрывов и прочих – сознание воспринимало их как обычный фон сродни ветру или шелесту дождя. Горячка схватки схлынула, погас огонь в крови, гнавший лейтенанта в бой. Теперь Брауну хотелось лишь одного - отдохнуть от кровопролития. Пусть будет все, что угодно, но только завтра. Завтра… Он надеялся, что сумел сохранить бесстрастное выражение лица, не выдав потаенной и отчаянной надежды. - На сегодня – да, - ответил майор, не заметив душевных терзаний подчиненного. - Дрегер?.. – осторожно начал Илтис и выжидающе умолк. - Уильям опытный командир, он продержится до утра, а там бошам будет чем заняться помимо него. Сейчас нам просто нечем выручать его, идти напролом на такого противника – безумие. Натан прокашлялся – в глотке адски першило от дыма и пороховой гари, которыми он сегодня щедро надышался. – Корпусное командование очень серьезно отнеслось к ситуации относительно «форта», - продолжил майор, прочистив горло. - Опасаются, что боши попробуют пробить коридор к нему и использовать как ключевой опорный пункт всего сектора. Завтра нас подкрепят французской и американской пехотой, галльскими аэропланами, несколькими танками и… Невысказанные слова «новый штурм» повисли в воздухе, будто заранее отсверкивая вспышками выстрелов, источая пороховой смрад. Майор тяжко вздохнул, потер ладони, словно стирая с них пыль и грязь. - Я перекинулся парой слов с… - Натан неопределенно указал пальцем в потолок, Илтис молча кивнул, дескать, понимаю. – Похоже, наступление… выдыхается. - Черт подери! – Браун не удержался от крепкого слова и стукнул кулаком по столу, жалобно скрипнувшему рассохшимися досками. - Не все так скверно, конечно, - задумчиво продолжил Натан. – Мы продвигаемся по всему фронту, но уже не так бодро как поутру. Боши пришли в себя. Если первые километры мы проходили едва ли не с маршем, то теперь приходится драться за каждый фут. Как в старые добрые времена, - закончил он с ядовитым сарказмом, непонятным человеку, которому не довелось увидеть воочию эти самые «старые добрые времена». Илтис их видел и очень хорошо помнил, он лишь сцепил пальцы так, что побелели костяшки. - Первый эшелон, насколько я понял, почти полностью выбит. В бой пошли резервы, но немцы отчаянно сражаются по всему фронту, а кое где даже контратакуют. Их противотанковые «кусты» или как там их называют, оказались очень хороши, танкисты несут огромные потери. Наша артиллерия крушит все подряд, но запас снарядов не беспределен… Сейчас никто не может сказать, как повернется дело. «Форт» может просто сдаться, а возможно, к нему начнут пробиваться на выручку, чтобы смять нас и разрыхлить фронт. Поэтому завтра мы будем сражаться до победы, несмотря на потери. - Что же, - сказал лейтенант. – Будем верить в британских саперов, французские аэропланы и американские танки. - Интернационал… - ворчливо отозвался майор. - Что? – не понял Браун. - Не обращайте внимания, - махнул рукой Натан. – Так, увлечения юности дают о себе знать. Кстати… Я слышал, Галлоуэй убит? - Да, - лаконично ответил Илтис. – Сам я не видел, но так говорили, кто не попал в немецкое «кольцо». Мертв. - Жаль, - с искренним сожалением произнес майор. – Жаль. Насколько я помню, у него остался брат. Старший. Кажется, тот пошел по научной стезе, занимался лингвистикой. Необычно для ирландца. - Об этом мне неизвестно, - сдержанно отозвался Браун. – Но Галлоуэй был лоялистом, так что неудивительно. - Понимаю.. Что ж, я больше вас не задерживаю. Идите, к заходу я жду от вас подробной диспозиции взвода и планов на завтрашнюю атаку по правому флангу. Сколько бы их там не было, но «штоссы» есть «штоссы». Оба офицера враз помрачнели. До сего момента «кроты» встречались с немецкими штурмовиками только единожды, два года назад, когда доведенные до безумия непрерывными минными подкопами гунны организовали ночной рейд к выходу очередной галереи. Самих «штоссов» Илтис не видел, но хорошо помнил несколько часов, которые его взвод провел в заваленном тоннеле, гадая, что случится раньше – их откопают или закончится кислород в «Прото». Второй, сегодняшний опыт показал, что немцы если и ослабели, то не намного. Завтра противники испытают друг друга вновь, и только бог может сказать, чем это закончится. - Диспозицию к заходу, - подытожил Натан. – Гоняйте «баррикадиров», окапывайтесь и не забудьте посты, нам только ночной вылазки не хватает. *** ____________________________________ Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 22 ноября, 2011 Автор #94 Поделиться Опубликовано 22 ноября, 2011 Батальонный фельдшер оказался пожилым и очень уставшим человеком, бывшим ветеринаром. Когда Хейман, наконец, сумел выкроить свободную минуту и осведомился насчет раненых, медик отвлекся от поисков хоть какого-нибудь перевязочного материала и лишь горестно развел руками. - Все, что могу… - А майор?.. – спросил Хейман. - Умер. Фридрих тяжело вздохнул, собираясь с силами для последнего вопроса. - Густ?.. – вымолвил он лишь одно слово. На лице фельдшера отразилось искреннее недоумение, лейтенант только сейчас сообразил, что тот просто не знает Пастора. - Тот, здоровый?.. – догадался меж тем сам медик. - Да, - с облегчением выдохнул лейтенант. Бывший ветеринар развел руками еще шире с вполне однозначной миной. - Кираса остановила почти всю дробь, но несколько картечин ее все-таки пробили. Ранение в живот, скорее всего зацепило таз и позвоночник. Точнее сказать не могу – нет даже стетоскопа. - Выживет? – спросил Хейман. Он уже знал ответ, прочитал его в тоскливо-безнадежном жесте и голосе собеседника, но отказывался верить в неизбежное. - Нет, - сказал врач, словно ставя штамп. – Даже без проникающих у него сильнейший ушиб брюшной полости со всем содержимым. Кровоизлияния и прочее… В хорошем госпитале был бы шанс. Экстренная лапаротомия... - Что? - Чревосечение. - Мы его не сможем вытащить. - Он все равно не перенесет транспортировки по окопам. Говорят, после таких ранений выживают ... один из тысячи. Полный покой, тепло укрыть, но чтоб не потел, и не давать пить, только губы смачивать. Если он так проживет двое суток, у него будет уже один шанс из десяти, - фельдшер осекся, вспомнив, где он и в каком положении. - Если бы прожил двое суток… - Сколько осталось? - До утра. Гизелхер Густ при смерти… Сегодняшний день оказался богат на дурные вести, и эта стала самой скверной. Правая рука, верный товарищ и лучший боец умирает. Так не должно было быть - Густ выходил живым и почти невредимым из невероятных баталий, он не мог просто взять и умереть. Только не так – обыденно, глупо, будучи мимоходом застреленным из дробовика. Но так случилось… Хейман склонил голову и пошел, скорее даже побрел к полузаваленной траншее, которую приспособили под полевой лазарет. Грязный пропотевший китель давил на плечи как каменный, ноги болели, а на душе было мерзко и страшно. Конечно, раненых следовало бы разместить хоть в каком-то помещении, но такого не нашлось – на отбитой у «томми» территории остались только два относительно целых капонира, их заняли под пулеметы их расчеты. Да и раненых оказалось всего трое – незнакомый лейтенанту пехотинец с осколочным ранением в грудь, Кальтнер и Густ. Остальные либо отошли в мир иной, либо были в силах тянуть общую лямку. Незнакомец уже отходил, не приходя в себя, Эмилиан метался в горячечном бреду, мотая головой в окровавленной тряпице – неприятельский удар пришелся ему в голову, изувечив, но оставив в живых. Пастор был в сознании, он лежал на деревянном настиле, поверх тощего одеяла, прикрытый шинелью. Хейман присел рядом, прямо на землю, глядя поверх бруствера, чтобы Гизелхер не заметил мутный блеск слезящихся глаз командира. Пастор молчал, часто и тяжело заглатывая воздух открытым ртом. Хейман порылся в кармане и достал чудом уцелевшую папиросу. Самодельную, набитую каким то сеном, мятую, с просыпающимся «табаком», но все же почти настоящую папиросу. - Будешь? Отсюда, с глубины траншеи казалось, что они находились в глубоком колодце. На ночном небе не было ни одной звезды – наверное, их скрыла пелена дыма и сажи. Не стихала канонада, но рокот сотен стволов отдалился, сместившись на север. Изредка сверху доносился шум моторов – пролетал очередной аэроплан. - Нет… - прошептал Густ, когда Хейман уже решил, что ответа не будет. Пастор помолчал и добавил. – Вдыхать… тяжело. Хейман покрутил в пальцах папиросу, не зная, что с ней делать дальше. Наконец, просто сунул обратно, в карман. - Глупо, - произнес Густ, глядя вверх, в темное небо расширенными глазами. – Глупо… Свалил такого бойца… и проморгал дробовик. - Ничего, - тихо промолвил лейтенант. – Все будет хорошо. - Не… будет… - раздельно и печально сказал Густ. Его лицо залила мертвенная бледность, заметная даже в могильной полутьме траншеи, черты лица заострились, как будто жизнь уже покидала его. – Не будет… Он повернул голову к Хейману, на мертвенно-бледном лице три угольно черных овала - глаза и рот. - Помоги, - попросил Пастор. - Что? - не понял лейтенант. – Да, конечно. Поможем! Доктор там что-то ищет. Сейчас что-нибудь найдем. Обязательно найдем… - Помоги, друг, - вновь произнес Гизелхер. - Не дури, - ответил лейтенант. – Я найду пару новичков, сделаем носилки, тебя утащат в тыл… Его голос сорвался, каждое следующее слово звучало фальшивее и глупее предыдущего. Командир не мог продолжать – спазм перехватил горло, глаза защипало от соленой влаги. Густ улыбнулся тонкими бескровными губами. - Фридрих, мы ведь давно вместе… С пятнадцатого, вроде?.. - Да, через силу ответил Хейман. – С пятнадцатого. - Хороший был год, нескучный, - пошутил Пастор. Хриплый страшный кашель сотряс его тело, от боли Густ прикусил губу, по щеке поползла темная струйка. Хейман нашарил его ладонь, еще совсем недавно сильную, крепкую, ныне слабую, безвольную, холодную - Я слишком старый для сказок, - сказал Пастор. – Ты ведь понимаешь - это все. - Носилки… - Новобранцы бросят меня под первым же кустом. Испугаются, сбегут. Потом придут крысы. Им теперь раздолье… А даже если дотащат… Ты же знаешь – лекарств нет, ничего нет. Тряпку с соленой водой на раны и швырнут на охапку соломы. Буду умирать в луже мочи. Лучше уж так… Здесь и быстро. - Нет! – почти воскликнул Хейман, он хотел было встать, но пальцы Густа сжались на руке командира почти с прежней силой - Фридрих, мне больно, - тихо сказал, почти прошептал раненый. – И я все равно не дотяну до рассвета. Мне очень больно… Трясущимися пальцами лейтенант достал злополучную папиросу, сунул в рот и втянул воздух, пропитанный запахом скверного эрзац-табака, дыма и пороха. Хотелось кричать, бежать – куда-нибудь, только подальше отсюда. Подальше от окружающей боли, смерти и невыносимой ответственности. И словно что-то переломилось в его душе. Хейман медленно взял папиросу и, так и не зажигая, щелчком отправил ее в темноту. Он и сам не мог бы сказать – зачем это сделал. Может быть, чтобы сделать хоть что-нибудь. Может быть – неосознанно справляя тризну по уходящему товарищу. Он погладил ладонь Густа отеческим жестом. Пастора била дрожь, зубы скрипели от боли, но Гизелхер, превозмогая страдания, улыбнулся командиру и другу. Хейман достал кинжал и несколькими быстрыми движениями отхватил от одеяла, на котором лежал раненый, широкую полосу плотной материи. Аккуратно сложил ее в несколько раз, пока в руках у него не оказался сверток шириной в две ладони. - Прощай, друг, - прошептал Фридрих. – Прощай… - Ты не справился! Франциск Рош, словно не слыша обвинения, продолжил чистить «мушкет». Стоящий прямо напротив него солдат яростно потрясал кулаками, вымещая на бронебойщике усталость, страх и ожидание нового дня. - Ну ведь он же не справился! Из за него нас накрыли! Я слышал – ему приказали подстрелить танк с телеграфом, а он не справился! Рош взглянул снизу вверх на кричавшего, пригладил ус. Гевер в его руках неожиданно развернулся дулом точно в лицо «собеседнику». - А в тебя – справлюсь? – с ледяным спокойствием спросил бразилец. Обвинявший запнулся, сжал кулаки, но громадный ствол «клепальщика» все так же – не дрогнув – смотрел ему в глаза. С такого расстояния и в таком ракурсе тринадцамиллиметровый калибр казался еще более внушительным. Но отступать было унизительно, рука стоявшего скользнула за пояс, к рукояти ножа. Палец Роша на крючке «мушкета» чуть дрогнул. - Прекратить. С этими словами к солдатам из темноты шагнул лейтенант. Единственное слово было сказано негромко, словно самому себе, но как-то по особенному веско, так, что спорить совершенно не хотелось. Командир обвел взором сидящих пред ним бойцов, словно вглядываясь в глаза каждому из них. Отблески огня в маленькой переносной печурке отражались в его зрачках как отблески адского пламени. Вид лейтенанта поневоле заставил умолкнуть и подтянуться даже тех солдат, кто впервые увидел его только сегодня. Казалось, над лейтенантом не властны ни усталость, ни страх, ни даже смерть. Сейчас он был так сосредоточен и собран как и днем, в гуще схватки. - Рош, ты подвел меня, - холодно произнес Хейман. – Сколько пуль тебе понадобилось, чтобы корректировщик умолк? Франциск лишь склонил голову. Он мог начать оправдываться, снова объяснять трудности стрельбы из гевера… Но он лишь глухо ответил: - Шесть. - Шесть, - повторил командир. – Шесть выстрелов. На один Рено? Бронебойщик опустил голову еще ниже. Теперь лейтенант смотрел на того, кто обвинял бразильца. - Я решаю – кто здесь не справился, - четко, отделяя каждое слово, сказал Хейман. – И никто больше. - Слу… шаюсь, - пробормотал солдат и торопливо отступил, радуясь, что страшный офицер отвел от него свой взор. - Альфред Харнье! – чуть повысил голос лейтенант. – Густ умер. Возьми кого-нибудь из новичков, похорони его. И позаботься о других мертвых. Долговязый, грязный как трубочист Альфред длинно всхлипнул, едва сдерживая слезы. - Сделаю, - пробормотал он. – Гиз был… был хорошим. - Из самых лучших, - веско поправил его командир. Хейман посмотрел поверх голов своих бойцов. Смерть Пастора поначалу обрушила его в бездну черного отчаяния, но понемногу упадок сменялся злобой. Ядовитой, лютой злобой. - Сегодня мы сделали то, что мало кому под силу, - заговорил Фридрих. – Нас было мало, у нас не было оружия, а против стояли лучшие солдаты английской армии. Пушки, танки, - все было против нас. Он не стал уточнять, что танк против них выставили всего один и тот не вступал в бой, сейчас это было уже не важно. Черная сила, растущая внутри лейтенанта, буквально рвалась наружу, она тянулась к солдатам почти осязаемыми нитями, и слова командира не проникали в их уши. Нет, они зажигали огонь прямо в сердцах. - Мы взяли смерть за хвост и наплевали ей в рожу! И мы вышибли проклятых «Аткинсов»! Голос лейтенанта креп и возвышался над траншеей, далеко разносясь в ночи, доносясь до самых отдаленных уголков отбитых позиций. - Завтра на нас двинутся орды врагов. Не буду лгать вам, мои солдаты, мои друзья - их будет много. Но я могу сказать точно! – Хейман ревел как пароход в тумане, потрясая кулаком. – Сколько бы не встало против нас врагов, будь их хоть целая армия – завтра мы убьем их всех!!! Пульсировали багровым светом угли в печке и в едином с ними ритме волчьи огоньки загорались в глазах немецкой пехоты. - Убьем, - по-змеиному прошипел Харнье. – За Гиза. «Убьем!», «Всех!» - два слова неслись по траншеям, срывались с языков и начинали жить собственной жизнью. Их повторяли вновь и вновь, шептали, проговаривали, кричали в голос, и слова сливались в едином ритме, порождая ярость и непоколебимую решимость. Мы убьем их всех!!! Ссылка на комментарий
Konst Опубликовано 22 ноября, 2011 #95 Поделиться Опубликовано 22 ноября, 2011 2Takeda тема гибели танка и Анри Жесть, кровавая гэбня таки добралась до белого тела камрада Анри? Ссылка на комментарий
Цудрейтер Опубликовано 22 ноября, 2011 #96 Поделиться Опубликовано 22 ноября, 2011 (изменено) 2Аналитик Покусаю оптом несколько глав ибо зачем-то мне предоставлена возможность читать на халяву. 1) С пушкой ни хрена не понял. Получается, что они выстрелили держа пушку на весу? Не прямой наводкой, а под углом? "Не верю" (с). Она же вытанцует у них по десятку градусов в разные стороны! "в полуприседе, пряча головы за бруствером." - присев и пряча головы 2) Пусть Рено умеет очень хорошо стучать на телеграфе, пусть ему нужно передать свой личный позывной, координаты цели и команду на огонь, пусть позывной состоит из 4 знаков, координаты цели из 2 и 2 знаков, команда на огонь из 3 знаков, пусть код пятибитный. Итого Рено должен успеть отстучать 20 + 10 + 10 + 15 и еще ну хорошо пусть пробел это просто пауза в два-три сигнала - получилось 55 сигналов + 12 сигналов на пробелы = 67, мноооогоооо. Успеет твой француз? Подключи его лучше к специальной клавиатуре, тогда ему нужно только набить координаты и нажать клавишу "огонь", аппарат сам шифрует сообщение. 3) Мне показалось, что момент между атакой трупперов и отступлением кротов скомкан. По крайней мере я ожидал еще какого-то текста. А в общем эпично, может даже достойно сравнения с помянутым в соседней ветка паном Анджеем. Изменено 22 ноября, 2011 пользователем Цудрейтер Ссылка на комментарий
AppS Опубликовано 2 декабря, 2011 #97 Поделиться Опубликовано 2 декабря, 2011 Есть какие-то новые сроки? Иными словами - доколе? Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 2 декабря, 2011 Автор #98 Поделиться Опубликовано 2 декабря, 2011 2AppS Есть какие-то новые сроки? Иными словами - доколе? В ближайшие две недели. Здесь моя бывшая снова пытается намутить с меня денег, на этот раз немногим более 300.000. Не намутит, но крови попила немало, был застой в работе. Сейчас наверстаю. Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 11 декабря, 2011 Автор #99 Поделиться Опубликовано 11 декабря, 2011 (изменено) ____________________________________ Шетцинг не мог заснуть. Мешало все – проникающий в любую щель запах гари, неутихающая канонада, непрерывное движение вокруг. За тонкими стенами дома, превращенного во временную летную казарму, стучали лошадиные подковы, шумели машины, шагали люди. Говорили мало, зато то и дело слышались резкие команды, прогонявшие и без того пугливый сон. Промучившись так до трех ночи, Рудольф решил не бороться с роком, и, одевшись, вышел в столовую. Импровизированная летная казарма пустовала, во всем доме ночевало от силы человек пять, поэтому никто не нарушал его одиночества. Рудольф щелкнул выключателем, но электричества не было, светильник не сработал. Впрочем, света от проезжавших автомобилей и вообще от внешней суеты хватало для ориентации. Он хотел сделать себе чашку кофе на спиртовой горелке, но в последний момент передумал. Кофе – это жидкость, а жидкость в организме чревата разными неприятными последствиями, особенно в ходе военных действий. Конечно, намочить штаны в воздушном бою не зазорно, но повод должен быть соответствующим, скажем, десяток «Спадов» на хвосте или пробитый в самом интересном месте топливопровод. Но уж никак не лишняя чашка желудевого эрзаца. На душе было тяжело, даже не тяжело, а скорее… пакостно. Рудольф надеялся, что достаточно быстро перестроится с одной машины на другую, но ошибся. На разведчике или истребителе он парил в небе подобно ангелу, на тяжелом G.IVK чувствовал себя погонщиком, оседлавшим утюг. «Боевик» оказался тяжел, медлителен, неповоротлив и не позволял большую часть привычных приемов, таких, например, как «посадка плюхом», когда летчик в паре метров над землей выключал двигатель совсем и позволял машине самой «упасть» на полосу. В пилотировании «Готы» не было привычной легкости, триумфа полета, было лишь напряжение, постоянный изнурительный самоконтроль и постоянный страх ошибиться. Оценив в должной мере маневренность «боевика» Рудольф представил, что будет, если в хвост к нему зайдет какая-нибудь юркая сволочь наподобие «Кэмела» и окончательно расстроился. «Танк – это почти то же самое, что и аэроплан, только больше и медленнее» - подумал он. – «Попадал во вражеские самолеты, тем более попаду и в танки». Но это в общем достаточно здравое рассуждение утешило слабо. Впервые Шетцинг задумался над тем, что возвращение в авиацию через «штурмовую» дверь стало не самой лучшей идеей. Летчик упорно гнал зловредную мысль, но это было все равно, что не думать о белом медведе. Снова вспомнился приснопамятный разговор с Рихтгофеном. «Рудольф… Не усердствуй». Эти слова жгли его как огнем. Шетцинг с легкостью предал бы их забвению, будь они сказаны кем-нибудь другим. Но Красный барон… Человек, которому был неведом страх, тот, кто не знал, что вообще бывает такое чувство. Рудольф прогнал его и проклял, но не забыл недобрый совет, так же как не забыл мрачное пророчество. «Когда у тебя из горла и живота будет хлестать на приборную доску твоя же кровь, черная кровь из порванной печени, тогда ты сможешь сказать мне, что такое трусость, и что такое смелость. Только тогда!» Фронт приближался, не оставалось сомнений в том, что ранним утром он пойдет в бой, здесь скорее следовало удивляться, что его не отправили в пылающее небо в первый же день вражеского наступления. Через считанные часы он принесет кому-то смерть и, возможно, сам примет ее. Перед боем нет ничего хуже чем сомнения и вообще душевный раздрай, но Рудольф ничего не мог с собой поделать. Он сходил в свою комнатушку за «Трудами и ученые записками Японского общества», надеясь найти отвлечение в знакомых строчках, описывавших события давно минувших времен. Открыл книгу на жизнеописании Оды Нобунага, но читать не смог – слишком слабым оказалось освещение. Шетцинг сидел на стуле, положив увесистый том на колени, и бездумно ждал рассвета. Канонада усиливалась, то ли фронт приближался, то ли в дело вступали все новые и новые стволы. Скорее второе, хотя до ближнего тыла докатились панические слухи о невероятном количестве разнообразной техники, смявшей первую линию, вряд ли злодеи могли двигаться настолько быстро. «Рудольф… Не усердствуй». «Сын, ты можешь быть ранен, ты можешь заболеть Или ты попадешь в плен». «Думаю, скоро ты меня очень хорошо поймешь». Рудольф выругался, резким движением положил, почти бросил «Труды» на стол, так что книга скользнула по столешнице, чудом удержавшись на противоположном краю. Летчик быстро, нервно заходил по столовой, заложив руки за спину. Сейчас он хотел только одного – вновь оказаться за рычагами «Готы». Пусть самолет утюгообразен, пусть враги неисчислимы, главное – наконец-то будет действие, что-то, что отвлечет от тяжелых мыслей и воспоминаний. *** «Британия борется с немцами, австрийцами и выпивкой. И, насколько я могу видеть, самым большим из этих противников является выпивка». Это были его собственные слова, сказанные относительно недавно, и премьер произносил их абсолютно искренне. Ллойд Джордж заслуженно считался истинным трезвенником, позволяя себе алкоголь в исключительных случаях. Премьер боролся с пьянством как Самсон с филистимлянами, утверждая, что оно наносит британским военным усилиям куда больший вред, чем все германские подлодки вместе взятые. И все же, здесь и сейчас британскому диктатору смертельно хотелось виски. Не благородного, аристократического напитка соответствующей выдержки, а дешевого пойла, граничащего с самогоном – чтобы ударил по голове как кувалдой, подарив хотя бы немного забытья, отрешения от бремени ответственности. На столе перед ним лежала сверхсрочная телеграмма от Хейга, короткая, как строки приговора, рядом неподвижной статуей высился референт с блокнотом и карандашом наизготовку, готовый поймать любую высказанную мысль премьера и без промедления передать ее дальше по инстанциям, облекая слова плотью текста и приказа. Но диктатор молчал, намертво сцепив пальцы над одиноким белым листком телеграммы, лишь усы слегка топорщились в такт затрудненному дыханию. Два события произошли почти одновременно. Сначала на стол легла телеграмма от командующего Дугласа Хейга. И буквально через несколько минут зазвонил телефон – в тишине кабинета перезвон телефонного аппарата прозвучал громогласно, как корабельная рында. Вызывал континент. Несмотря на то, что континент и остров не первый год были объединены вполне устойчивой телефонной связью, Ллойд Джордж все равно никак не мог привыкнуть к тому, насколько легко можно сообщаться с Европой, в том числе и с фронтом. Поэтому, когда сквозь шорох мембраны пробился знакомый, чуть одышливый голос, премьер в первое мгновение не поверил своим ушам. Качество связи оказалось далеко от идеального, но понять Уинстона Черчилля было легко, почти каждое слово слышалось будто произнесенное в соседней комнате. - Говорите, - отрывисто приказал премьер. - Наступление пробуксовывает, темп замедлился, - наблюдатель так же не стал тратить время впустую, излагая мысль кратко и строго по существу. – Огромные потери в танках и авиации, расход снарядов тяжелой артиллерии в полтора раза выше расчетного. - Знаю, только что прочитал сводку и планы. Хейг намерен взять паузу и перегруппироваться, чтобы возобновить наступление новыми силами. - Нельзя! Ни в коем случае нельзя! – взорвался Черчилль, и Ллойд Джордж изумился – выдержка была одной из главных добродетелей председателя танкового комитета. Такой взрыв эмоций свидетельствовал о крайнем возбуждении собеседника, граничащем с паникой. Удивленный премьер ограничился лишь одним словом: - Продолжайте, - Нельзя! – повторил Черчилль. – Это не ошибка, это катастрофа! - Хейг знает свое дело. - Да, но он безвылазно сидит в штабе, а я в боевых порядках с первого часа операции. Джордж, нельзя останавливаться, только не сейчас, только не в эту минуту! Премьеру казалось, что его уже ничто не может удивиться, но это простое «Джордж», вырвавшееся у собеседника, поразило его до глубины души. - Поясните. - Наш натиск ослабел, но и немцы на последнем издыхании. Если теперь мы возьмем паузу, немцы получат драгоценную передышку и так же перегруппируются, создав новый фронт. Мы продвинемся еще на несколько миль, на том все и завершится. Сейчас надо давить до конца, пока их дух поколеблен, нужно демонстрировать, что союзный каток нельзя остановить, нельзя превозмочь. Любая остановка покажет, что наши силы ограничены и близки к исчерпанию. Нельзя останавливаться! Только не сейчас! В слуховой трубке шуршало и потрескивало, премьеру казалось, что на фоне Черчилля он слышит другие голоса, далекие-далекие. То ли в разговор вмешивались отголоски других переговоров, перенесенные загадочной силой электрических сигналов, то ли возбужденное воображение играло с хозяином злую шутку. - Уинстон, - тяжело произнес он наконец. – Вы предлагаете мне блефовать, поставив на карту судьбу Империи. - Да! Но ведь именно для этого вы и послали меня сюда – быть глазами и ушами, следить за событиями и сообщать обо всем достойном внимания. - Хейг знает свое дело… - повторил премьер. - Хейг военный, он думает только о войне и только на пару ходов вперед, а сейчас нужно смотреть на ситуацию в целом, со всех сторон. Началось измерение не столько железа, сколько воли, нашей и вражеской. Победит не тот, кто красиво сманеврирует дивизиями и танками, а тот, кто покажет свою готовность идти и крушить до конца. До самого конца! Ллойд Джордж молчал, и в этом молчании Черчилль слышал сомнение, скепсис, просто отказ. - Господин премьер… Я прав, я действительно прав. Поверьте мне! - Так же как вы верили в свою «правоту» при Дарданеллах? – осведомился премьер. Выпад был намеренно жесток, даже сокрушителен, трубка издала странный звук, словно патефонная игла проехала по пластинке. - Я прав, - повторил после секундной паузы Черчилль с прежней, железной убежденностью. – И я ставлю на это свою честь… И жизнь, если на то пошло. - Ваша честь на одной чаше, судьба Империи на другой. Неравноценный баланс, - заметил диктатор. - Я даю слово чести, что покончу с собой, если окажусь неправ, - истово говорил Черчилль. – Моя жизнь действительно стоит немного в сравнении с королевством, но это единственное, что я сейчас могу поставить в залог. Джордж, если мы сейчас остановимся, то уже никогда не добьем их. Разобьем, быть может, вынудим к капитуляции. Но не добьем до конца. Нам нужна не просто победа, нам нужен сокрушительный разгром. - Я… обдумаю ваши слова, - сказал премьер. Скрипнул кронштейн, отъезжая к стене вместе с аппаратом. Референт все так же стоял неподвижным изваянием у края стола. Смертельно хотелось выпить. Пауза. Перегруппировка сил и возобновление наступления… Но с передышкой для немцев, которые используют каждый час промедления союзников, будьте уверены. Или блеф невероятных масштабов, продолжение наступления до победного конца… Который вполне может смениться сокрушительного фиаско после исчерпания всех сил. «Господи, ты столько лет стоял за нашими спинами, ты хранил Британию и направлял мою руку во благо империи» - взмолился Ллойд Джордж. – «Сейчас ты нужен мне как никогда. Дай мне знак, ну хоть какой-нибудь…». Но бог молчал. Каким бы не было решение, британскому диктатору следовало сделать его самому, только самому. И принять все последствия. Бывает тяжело принять ответственность даже за свою собственную жизнь. Но как измерить бремя ответственности за будущее страны и всего мира?.. Диктатор поднял голову и взглянул прямо в глаза референта. - Хейгу, сверхсрочно. «Запрещаю любое промедление. Продолжайте натиск до последнего солдата. Используйте все резервы и вспомогательные части. Если будет необходимо – вооружайте штабных офицеров и продолжайте наступать». Все, - отчеканил он. Что-то промелькнуло во взгляде человека с блокнотом и карандашом, не то благоговейное восхищение, не то смертельный ужас. Но выдержка и школа взяли верх над эмоциями. Не дрогнув ни единой чертой, референт молча склонил голову в утвердительном жесте и исчез, словно растаял в воздухе подобно призраку. Премьер уронил голову на сложенные ладони. «Господи, надеюсь, я сделал верный выбор. Если ошибся… Отвечать своей честью и жизнью придется двоим». *** Хейману было плохо, очень плохо. Начало сказываться немыслимое напряжение минувших суток, усталость и больные ноги. Очень хотелось пить, но утолить жажду оказалось нечем – вода кончилась, ее остатки залили в кожухи пулеметов. Попробовали собирать влагу из луж, но она оказалась непригодна для питья – испортил пороховой осадок и фосфор из осветительных снарядов. Тяжелее всех физических неудобств давила ответственность. Майор Сьюсс был убит в своем первом настоящем бою и, по сути, лейтенант стал командиром настоящего, пусть и сильно потрепанного батальона. Солдаты воодушевились недавней победой и речью командира, но Хейман очень хорошо понимал, насколько тяжело им придется поутру, сколь неравны силы. Даже с учетом собранных трофеев и брошенного прежним гарнизоном оружия. И еще этот небольшой анклав осажденных «аткинсов», занозой засевший в самом сердце оборонительных позиций - самое меньшее два пулемета и огнемет. И почти никаких возможностей маневра – нет ни радиостанций, ни навыка командования с их помощью. Оставалось только организовать несколько опорных «шверпунктов», готовых держаться до последнего солдата, и маневренную группу поддержки на крайний случай. А еще истово верить в удачу и бога, которому, быть может, есть какое то дело до жизней крошечного немецкого гарнизона глубоко в тылу наступающего врага. - Господин лейтенант… Хейман резко поднял голову. Он незаметно для себя задремал и пропустил появление солдата. Мгновение он пытался понять, кто перед ним, а когда понял, по-настоящему удивился. Эмилиан Кальтнер еще несколько часов назад был почти покойником. Каким чудом он вообще остался жив после удара дубины с гвоздями прямо в голову оставалось загадкой. Размотай кто-нибудь криво наложенную повязку из грязной тряпицы - сквозь швы суровой нитки можно увидеть черепную кость. Но сейчас худосочный юноша, вполне в сознании, стоял, слегка пошатываясь, перед лейтенантом, опираясь на винтовку. - Чего тебе? – сумрачно вопросил Хейман. – Иди, отлеживайся. - Господин лейтенант, - повторил Кальтнер немного заплетающимся языком, но опять же вполне внятно. – Густ… - Убит, - сухо отметил Хейман. - Да, убит… - эхом повторил вслед за ним юноша. – Он меня спас… Мне сказали. - Спас. Да. Тебе повезло. - Я … Хочу… Я в долгу. Фридрих совсем по-новому посмотрел на нетвердо стоящего перед ним раненого солдата. Он уже видел подобное, да и не он один. Это очень странный феномен – когда в совершенно негодном на первый взгляд солдате пробуждается настоящий демон убийства. Война как хороший консервный нож - вскрывает все самое скрытое в человеческой душе, и низкое, и высокое, и благородное, и мерзкое. Причем зачастую делает это самым непредсказуемым образом – крепкий здоровяк, прирожденный боец во мгновение ока обращается жалким трусом, а невзрачный недоросль становится кладезем храбрости. Эмилиан был юн, истощен и тяжело ранен. Он в жизни не был связан с армией, рос в тепличной атмосфере и даже не дрался. Кальтнер даже не мог ровно стоять, но в его глазах Фридрих Хейман видел огонь, яростную решимость, которая возгорается только в по настоящему храброй и мужественной душе. Лейтенант немного помолчал. Он знал, что все сейчас сказанное, будет иметь совершенно особый вес и значение. И для Эмилиана, и для окружавших бойцов. - Такой долг нельзя назначить, - медленно, тщательно подбирая каждое слово начал Фридрих. – Его можно только принять самому. Но приняв, отказаться уже нельзя. Если ты считаешь, что задолжал Гизелхеру за то, что он тебя спас… Если считаешь, что в долгу у его памяти… Тогда ступай к капониру с пулеметом и охраняй его до конца. Но прежде подумай. Если не готов – я пойму. Мы все поймем. А если готов… Тогда я буду знать, что если «томми» добрались до пулемета, то ты мертв, в окружении вражьих трупов. Теперь ступай. Кальтнер неуставно кивнул, отдать честь у него не было сил. Развернулся и заплетающимися шагами двинулся прочь, едва ли не волоча за собой «манлихер». Солдаты батальона, видевшие эту сцену отозвались гулом сдержанного одобрения. Фридрих видел много смертей, он потерял немало подчиненных и друзей. Но сейчас ему почему-то очень хотелось, чтобы сегодня юноша с раненой головой остался жив. Когда погибают бойцы наподобие того же Пастора – это грустно, но понятно и по-своему естественно. Солдаты воюют и умирают, таков их удел, так было и будет. Но дети, не знающие даже что такое настоящая драка, воевать не должны. И уж тем более не должны впадать в амок . Светало. С правого фланга донеслись вопли «кричалы». Обзывание противников разными словами считалось давней и доброй традицией штурмовиков. Раньше эта роль доставалась Густу, обладателю роскошного баса способного перекрыть любой шум. Теперь всевозможные оскорблялки выкрикивал фельдфебель Зигфрид, пользуясь старым затрепанным словарем с многочисленными пометками сделанными предыдущими владельцами. Конечно, получалось не так хорошо как у Пастора, но тоже неплохо. Утро теснило темную пору, уверенно вступая в свои права. День обещал быть хорошим – солнечным и теплым. ____________________________________ Изменено 11 декабря, 2011 пользователем Аналитик Ссылка на комментарий
Аналитик Опубликовано 15 декабря, 2011 Автор #100 Поделиться Опубликовано 15 декабря, 2011 Люди добрыя, а отпишитесь, кто меня здесь читает. А то как то пусто и безлюдно. Может проще давать ссылку на СамИздат? Ссылка на комментарий
Рекомендуемые сообщения
Для публикации сообщений создайте учётную запись или авторизуйтесь
Вы должны быть пользователем, чтобы оставить комментарий
Создать учетную запись
Зарегистрируйте новую учётную запись в нашем сообществе. Это очень просто!
Регистрация нового пользователяВойти
Уже есть аккаунт? Войти в систему.
Войти